- Вообще, - сказал Тузик, - если вы получите три строгача, вас отсюда выпрут в два счета. Специальный автобус дадут, шофера среди ночи подымут, вещичек собрать не успеете… Ребята у нас как делают? Первый строгач - и понижают его в должности. Второй строгач - посылают в лес, грехи замаливать. А третий строгач - с приветом, до свидания. Если, скажем, я захочу уволиться, выпью я полбанки и дам вот этому по морде. - Он показал на Домарощинера. - Сразу мне снимают наградные и переводят меня на дерьмовоз. Тогда я что? - выпиваю еще полбанки и даю ему по морде второй раз, понял? Тут меня снимают с дерьмовоза и отсылают на биостанцию ловить всяких там микробов. Но я на биостанцию не еду, выпиваю еще полбанки и даю ему по морде в третий раз. Вот тогда уже все. Уволен за хулиганские действия и выслан в двадцать четыре часа.
Домарощинер погрозил Тузику пальцем.
- Дезинформируете, дезинформируете, Туз. Во-первых, между действиями должно пройти не менее месяца, иначе все поступки будут рассматриваться как один и нарушителя просто поместят в карцер, не давая никакого хода его делу внутри самого Управления. Во-вторых, после второго проступка виновного отправляют в лес немедленно в сопровождении охранника, так что он будет лишен возможности произвести третий проступок по своему усмотрению. Вы его не слушайте, Перец, он в этих проблемах не разбирается.
Тузик отхлебнул кефиру, сморщился и крякнул.
- Это верно, - признался он. - Тут я, пожалуй, действительно… того. Вы уж извините, пан Перец.
- Да нет, что уж… - грустно сказал Перец. - Все равно я не могу ни с того ни с сего бить человека по физиономии.
- Так ведь не обязательно же по этой… по морде, - сказал Тузик. - Можно, например, и по этой… по заднице. Или просто костюм на нем порвать.
- Нет, я так не умею, - сказал Перец.
- Тогда плохо, - сказал Тузик. - Тогда вам беда, пан Перец. Тогда мы вот как сделаем. Вы завтра утром часикам к семи приходите в гараж, садитесь там в мою машину и ждите. Я вас отвезу.
- Правда? - обрадовался Перец.
- Ну. Мне завтра на Материк ехать, железный лом везти. Вместе и поедем.
В углу кто-то вдруг страшно закричал: "Ты что наделал? Ты суп мой пролил!"
- Человек должен быть простым и ясным, - сказал Домарощинер. - Не понимаю я, Перец, почему это вы хотите отсюда уехать. Никто не хочет уехать, а вы хотите.
- У меня всегда так, - сказал Перец. - Я всегда делаю наоборот. И потом, почему это обязательно человек должен быть простым и ясным?
- Человек должен быть непьющим, - заявил Тузик, нюхая сустав указательного пальца. - Скажешь, нет?
- Я не пью, - сказал Домарощинер. - И я не пью по очень простой и каждому ясной причине: у меня больна печень. Так что вы меня, Туз, не поймаете.
- Что меня в лесу удивляет, - сказал Тузик, - так это болота. Они горячие, понял? Я этого не выношу. Никак я привыкнуть не могу. Врюхаешься где-нибудь, снесет с гати, и вот сижу я в кабине и вылезти не могу. Как щи горячие. Пар идет, и пахнет щами, я даже хлебать пробовал, только невкусно, соли там не хватает, что ли… Не-ет, лес - это не для человека. И чего они там не видели? И гонят, и гонят технику, как в прорубь, она там тонет, а они еще выписывают, она тонет, а они еще…
…Зеленое пахучее изобилие. Изобилие красок, изобилие запахов. Изобилие жизни. И все чужое. Чем-то знакомое, кое в чем похожее, но по-настоящему чужое. Наверное, труднее всего примириться с тем, что оно и чужое, и знакомое одновременно. С тем, что оно - производное от нашего мира, плоть от плоти нашей, но порвавшее с нами и не желающее нас знать. Наверное, так мог бы думать питекантроп о нас, о своих потомках, - с горечью и со страхом…
- Когда выйдет приказ, - провозгласил Домарощинер, - мы двинем туда не ваши паршивые бульдозеры и вездеходы, а кое-что настоящее, и за два месяца превратим там все в… э-э… в бетонированную площадку, сухую и ровную.
- Ты превратишь, - сказал Тузик. - Тебе если по морде вовремя не дать, ты родного отца в бетонную площадку превратишь. Для ясности.
Густо загудел гудок. В окнах задребезжали стекла, и сейчас же над дверью грянул мощный звонок, замигали огни на стенах, а над стойкой вспыхнула крупная надпись: "ВСТАВАЙ, ВЫХОДИ!". Домарощинер торопливо поднялся, перевел стрелку на ручных часах и, не говоря ни слова, бросился бежать.
- Ну, я пойду, - сказал Перец. - Работать пора.
- Пора, - согласился Тузик. - Самое время.
Он скинул стеганку, аккуратно скатал ее и, сдвинув стулья, улегся, подложив стеганку под голову.
- Значит, завтра в семь? - сказал Перец.
- Что? - спросил Тузик сонным голосом.
- Завтра в семь я приду.
- Куда это? - спросил Тузик, ворочаясь на стульях. - Разъезжаются, подлые, - пробормотал он. - Сколько раз я им говорил: поставьте диван…
- В гараж, - сказал Перец. - К вашей машине.
- А-а… Ну, приходите, приходите, там посмотрим. Трудное это дело.
Он поджал ноги, сунул ладони под мышки и засопел. Руки у него были волосатые, а под волосами виднелась татуировка. Там было написано: "что нас губит" и "только вперед". Перец пошел к выходу.
Он переправился по дощечке через огромную лужу на заднем дворе, обогнул курган пустых консервных банок, пролез сквозь щель в дощатом заборе и через служебный подъезд вошел в здание Управления. В коридорах было холодно и темно, пахло табачным перегаром, пылью, лежалыми бумагами. Никого нигде не было, из-за обитых дерматином дверей ничего не было слышно. По узкой лестничке без перил, придерживаясь за обшарпанную стену, Перец поднялся на второй этаж и подошел к двери, над которой вспыхивала и гасла надпись: "ПОМОЙ РУКИ ПЕРЕД РАБОТОЙ". На двери красовалась большая черная буква "М". Перец толкнул дверь и испытал некоторое потрясение, обнаружив, что попал в свой кабинет. То есть, конечно, это был не его кабинет, это был кабинет Кима, начальника группы Научной охраны, но в этом кабинете Перецу поставили стол, и теперь этот стол стоял сбоку от двери у кафельной стены, и полстола занимал, как всегда, зачехленный "мерседес", а у большого отмытого окна стоял стол Кима, а сам Ким уже работал: сидел, согнувшись, и смотрел на логарифмическую линейку.
- Я хотел руки помыть… - сказал Перец растерянно.
- Помой, помой, - сказал Ким, мотнув головой. - Вот тебе умывальник. Теперь будет очень удобно. Теперь все к нам ходить будут.
Перец подошел к умывальнику и стал мыть руки. Он мыл руки холодной и горячей водой, двумя сортами мыла и специальной жиропоглощающей пастой, тер их мочалкой и несколькими щеточками различной степени жесткости. Затем он включил электросушилку и некоторое время держал розовые влажные руки в завывающем потоке теплого воздуха.
- В четыре утра всем объявили, что нас переведут на второй этаж, - сказал Ким. - А ты где был? У Алевтины?
- Нет, я был на обрыве, - сказал Перец, усаживаясь за свой стол.
Дверь распахнулась, в помещение стремительно вошел Проконсул, помахал приветственно портфелем и скрылся за кулисой. Было слышно, как скрипнула дверца кабинки и щелкнула задвижка. Перец снял чехол с "мерседеса", посидел неподвижно, а потом подошел к окну и распахнул его.
Лес отсюда не был виден, но лес был. Он был всегда, хотя увидеть его можно было только с обрыва. В любом другом месте Управления его всегда что-нибудь заслоняло. Его заслоняли кремовые здания механических мастерских и четырехэтажный гараж для личных автомобилей сотрудников. Его заслоняли скотные дворы подсобного хозяйства и белье, развешанное возле прачечной, где постоянно была сломана сушильная центрифуга. Его заслонял парк с клумбами и павильонами, с чертовым колесом и гипсовыми купальщицами, покрытыми карандашными надписями. Его заслоняли коттеджи с верандами, увитыми плющом, и с крестами телевизионных антенн. А отсюда, из окна второго этажа, лес не был виден из-за высокой кирпичной ограды, пока еще недостроенной, но уже очень высокой, которая возводилась вокруг плоского одноэтажного здания группы Инженерного проникновения. Лес можно было видеть только с обрыва, но и испражняться на лес можно было только с обрыва.
Но даже человек, который никогда в жизни не видел леса, ничего не слышал о лесе, не думал о нем, не боялся леса и не мечтал о лесе, даже такой человек мог легко догадаться о существовании его уже просто потому, что существовало Управление. Вот я очень давно думал о лесе, спорил о лесе, видел его в моих снах, но я даже не подозревал, что он существует в действительности. И я уверился в его существовании не тогда, когда впервые вышел на обрыв, а когда прочел надпись на вывеске возле подъезда: "УПРАВЛЕНИЕ ПО ДЕЛАМ ЛЕСА". Я стоял перед этой вывеской с чемоданом в руке, пыльный и высохший после длинной дороги, читал и перечитывал ее и чувствовал слабость в коленях, потому что знал теперь, что лес существует, а значит, все, что я думал о нем до сих пор, - игра слабого воображения, бледная немощная ложь. Лес есть, и это огромное мрачноватое здание занимается его судьбой…
- Ким, - сказал Перец, - неужели я так и не попаду в лес? Ведь я завтра уезжаю.
- А ты действительно хочешь туда попасть? - спросил Ким рассеянно.
…Зеленые горячие болота, нервные пугливые деревья, русалки, отдыхающие на воде под луной от своей таинственной деятельности в глубинах, осторожные непонятные аборигены, пустые деревни…
- Не знаю, - сказал Перец.
- Тебе туда нельзя, Перчик, - сказал Ким. - Туда можно только людям, которые никогда о лесе не думали. Которым на лес всегда было наплевать. А ты слишком близко принимаешь его к сердцу. Лес для тебя опасен, потому что он тебя обманет.
- Наверное, - сказал Перец. - Но ведь я приехал сюда только для того, чтобы повидать его.
- Зачем тебе горькие истины? - сказал Ким. - Что ты с ними будешь делать? И что ты будешь делать в лесу? Плакать о мечте, которая превратилась в судьбу? Молиться, чтобы все было не так? Или, чего доброго, возьмешься переделывать то, что есть, в то, что должно быть?
- А зачем же я сюда приезжал?
- Чтобы убедиться. Неужели ты не понимаешь, как это важно: убедиться. Другие приезжают для другого. Чтобы обнаружить в лесу кубометры дров. Или найти бактерию жизни. Или написать диссертацию. Или получить пропуск, но не для того, чтобы ходить в лес, а просто на всякий случай: когда-нибудь пригодится, да и не у всех есть. А предел поползновений - извлечь из леса роскошный парк, как скульптор извлекает статую из глыбы мрамора. Чтобы потом этот парк стричь. Из года в год. Не давать ему снова стать лесом.
- Уехать бы мне отсюда, - сказал Перец. - Нечего мне здесь делать. Кому-то надо уехать, либо мне, либо вам всем.
- Давай умножать, - сказал Ким, и Перец сел за свой стол, нашел наспех сделанную розетку и включил "мерседес".
- Семьсот девяносто три пятьсот двадцать два на двести шестьдесят шесть ноль одиннадцать…
"Мерседес" застучал и задергался. Перец подождал, пока он успокоится, и, запинаясь, прочитал ответ.
- Так. Погаси, - сказал Ким. - Теперь шестьсот девяносто восемь триста двенадцать подели мне на десять пятнадцать…
Ким диктовал цифры, а Перец набирал их, нажимал на клавиши умножения и деления, складывал, вычитал, извлекал корни, и все шло как обычно.
- Двенадцать на десять, - сказал Ким. - Умножить.
- Один ноль ноль семь, - механически продиктовал Перец, а потом спохватился и сказал: - Слушай, он ведь врет. Должно быть сто двадцать.
- Знаю, знаю, - нетерпеливо сказал Ким. - Один ноль ноль семь, - повторил он. - А теперь извлеки мне корень из десять ноль семь…
- Сейчас, - сказал Перец.
Снова щелкнула задвижка за кулисой, и появился Проконсул, розовый, свежий и удовлетворенный. Он стал мыть руки, напевая при этом приятным голосом "Аве Мария". Потом он провозгласил:
- Какое же это все-таки чудо - лес, господа мои! И как преступно мало мы говорим и пишем о нем! А между тем он достоин того, чтобы о нем писать. Он облагораживает, он будит высшие чувства. Он способствует прогрессу. Он сам подобен символу прогресса. А мы никак не можем пресечь распространение неквалифицированных слухов, побасенок, анекдотов. Пропаганда леса, по существу, не ведется. О лесе говорят и думают черт те что…
- Семьсот восемьдесят пять умножь на четыреста тридцать два, - сказал Ким.
Проконсул повысил голос. Голос у него был сильный и хорошо поставленный - "мерседеса" не стало слышно.
- "Живем как в лесу"… "Лесные люди"… "Из-за деревьев не видно леса"… "Кто в лес, кто по дрова"… Вот с чем мы должны бороться! Вот что мы должны искоренять. Скажем, вы, мосье Перец, почему вы не боретесь? Ведь вы могли бы сделать в клубе обстоятельный целенаправленный доклад о лесе, а вы его не делаете. Я давно за вами наблюдаю и все жду, и все напрасно. В чем дело?
- Так я ведь там никогда не был, - сказал Перец.
- Неважно. Я там тоже никогда не был, но я прочел лекцию, и, судя по отзывам, это была очень полезная лекция. Дело ведь не в том, был ты в лесу или не был, дело в том, чтобы содрать с фактов шелуху мистики и суеверий, обнажить субстанцию, сорвав с нее одеяние, напяленное обывателями и утилитаристами…
- Дважды восемь поделить на сорок девять минус семью семь, - сказал Ким.
"Мерседес" заработал. Проконсул снова повысил голос:
- Я делал это как философ по образованию, а вы могли бы сделать это как лингвист по образованию. Я вам дам тезисы, а вы их разовьете в свете последних достижений лингвистики… Или какая там у вас тема диссертации?
- У меня "Особенности стиля и ритмики женской прозы позднего Хэйана" на материале "Макура-но соси", - сказал Перец. - Боюсь, что…
- Пре-вос-ход-но! Это именно то, что нужно. И подчеркните, что не болота и трясины, а великолепные грязелечебницы; не прыгающие деревья, а продукт высокоразвитой науки; не туземцы, не дикари, а древняя цивилизация людей гордых, свободных, с высокими помыслами, скромных и могущественных. И никаких русалок! Никакого лилового тумана, никаких туманных намеков - простите меня за неудачный каламбур… Это будет превосходно, мингер Перец, это будет замечательно. И это очень хорошо, что вы знаете лес, можете поделиться своими личными впечатлениями. Моя лекция была тоже хороша, однако, боюсь, несколько умозрительна. В качестве основного материала я использовал протоколы заседаний. А вы, как исследователь леса…
- Я не исследователь леса, - сказал Перец убедительно. - Меня в лес не пускают. Я не знаю леса.
Проконсул, рассеянно кивая, что-то быстро писал на манжете.
- Да, - говорил он. - Да, да. К сожалению, это горькая правда. К сожалению, это у нас еще встречается - формализм, бюрократизм, эвристический подход к личности… Об этом вы, между прочим, тоже можете сказать. Можете, можете, об этом все говорят. А я попытаюсь согласовать ваше выступление с дирекцией. Я чертовски рад, Перец, что вы наконец примете участие в нашей работе. Я уже давно и очень внимательно приглядываюсь к вам… Вот так, я вас записал на следующую неделю.
Перец выключил "мерседес".
- Меня не будет на следующей неделе. У меня кончилась виза, и я уезжаю. Завтра.
- Ну, это мы как-нибудь уладим. Я пойду к директору, он сам член клуба, он поймет. Считайте, что вы остались еще на неделю.
- Не надо, - сказал Перец. - Не надо!
- Надо! - сказал Проконсул, глядя ему в глаза. - Вы отлично знаете, Перец: надо! До свидания.
Он поднес два пальца к виску и удалился, помахивая портфелем.
- Паутина какая-то, - сказал Перец. - Что я им - муха? Менеджер не хочет, чтобы я уезжал, Алевтина не хочет, а теперь и этот тоже…
- Я тоже не хочу, чтобы ты уезжал, - сказал Ким.
- Но я не могу здесь больше!
- Семьсот восемьдесят семь умножить на четыреста тридцать два…
Все равно я уеду, думал Перец, нажимая на клавиши. Все равно я уеду. Вы не хотите себе, а я уеду. Не буду я играть с вами в пинг-понг, не буду играть в шахматы, не буду я с вами спать и пить чай с вареньем, не хочу я больше петь вам песни, считать вам на "мерседесе", разбирать ваши споры, а теперь еще читать вам лекции, которых вы все равно не поймете. И думать за вас я не буду, думайте сами, а я уеду. Уеду. Уеду. Все равно вы никогда не поймете, что думать - это не развлечение, а обязанность…
Снаружи, за недостроенной стеной, тяжко бухала баба, стучали пневматические молотки, с грохотом сыпался кирпич, а на стене рядком сидели четверо рабочих, голых по пояс, в фуражках, и курили. Потом под самым окном заревел и затрещал мотоцикл.
- Из леса кто-то, - сказал Ким. - Скорее умножь мне шестнадцать на шестнадцать.
Дверь рванули, и в комнату вбежал человек. Он был в комбинезоне, отстегнутый капюшон болтался у него на груди на шнурке рации. От башмаков до пояса комбинезон щетинился бледно-розовыми стрелками молодых побегов, а правая нога была опутана оранжевой плетью лианы бесконечной длины, волочащейся по полу. Лиана еще подергивалась, и Перецу показалось, что это щупальце самого леса, что оно сейчас напряжется и потянет человека обратно - через коридоры Управления, вниз по лестнице, по двору мимо стены, мимо столовой и мастерских и снова вниз, по пыльной улице, через парк, мимо статуй и павильонов, к въезду на серпантин, к воротам, но не в ворота, а мимо, к обрыву, вниз…
Он был в мотоциклетных очках, лицо его было густо припорошено пылью, и Перец не сразу понял, что это Стоян Стоянов с биостанции. В руке у него был большой бумажный кулек. Он сделал несколько шагов по кафельному полу, по мозаике, изображающей женщину под душем, и остановился перед Кимом, спрятав бумажный кулек за спину и делая странные движения головой, словно у него чесалась шея.
- Ким, - сказал он. - Это я.
Ким не отвечал. Слышно было, как его перо рвет и царапает бумагу.
- Кимушка, - заискивающе сказал Стоян. - Я ведь тебя умоляю.
- Пошел вон, - сказал Ким. - Маньяк.
- В последний разочек, - сказал Стоян. - В самый распоследний.
Он снова сделал движение головой, и Перец увидел на его тощей подбритой шее, в самой ямочке под затылком, коротенький розоватый побег, тоненький, острый, уже завивающийся спиралью, дрожащий, как от жадности.
- Ты только передай и скажи, что от Стояна, и больше ничего. Если в кино станет звать, соври, что срочная вечерняя работа. Если будет чаем угощать, скажи, мол, только что пил. И от вина тоже откажись, если предложит. А? Кимушка! В самый наираспоследнейший!
- Что ты ежишься? - спросил Ким со злостью. - А ну-ка повернись!
- Опять подхватил? - спросил Стоян, поворачиваясь. - Ну, это неважно. Ты только передай, а остальное все неважно.
Ким, перегнувшись через стол, что-то делал с его шеей, что-то уминал и массировал, растопырив локти, брезгливо скалясь и бормоча ругательства. Стоян терпеливо переминался с ноги на ногу, наклонив голову и выгнув шею.
- Здравствуй, Перчик, - говорил он. - Давно я тебя не видел. Как ты тут? А я вот опять привез, что ты будешь делать… В самый разнаипоследнейший. - Он развернул бумагу и показал Перецу букетик ядовито-зеленых лесных цветов. - А пахнут-то как! Пахнут!
- Да не дергайся ты, - прикрикнул Ким. - Стой смирно! Маньяк, шляпа!
- Маньяк, - с восторгом соглашался Стоян. - Шляпа. Но! В самый разнаипоследнейший!
Розовые побеги на его комбинезоне уже увядали, сморщивались и осыпались на пол, на кирпичное лицо женщины под душем.
- Все, - сказал Ким. - Убирайся.