Миры Филипа Фармера. Т. 15 / Пер. с англ. - Рига: Полярис, 1997. - 399 с.
В очередной том собрания сочинений Филипа Хосе Фармера вошли его произведения малой формы, в том числе удостоенная премии "Хьюго" повесть "На королевском жалованье".
Содержание:
Миры Филипа Фармера. Т. 15 1
ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА 1
СТРАННЫЕ РОДИЧИ 1
ПОЛИТРОПИЧЕСКИЕ ПАРАМИФЫ 31
TOTEM И ТАБУ 63
Примечания 91
Миры Филипа Фармера. Т. 15
ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА
В очередной том собрания сочинений Филипа Хосе Фармера вошли произведения, принесшие писателю, пожалуй, наибольшую славу - его неподражаемые рассказы.
Филип Фармер создал не так много произведений малой формы, однако они не только поддержали его славу восходящей "звезды" фантастики после публикации его пионерских романов "Любовь зла" и "Конец времен", но и открыли поклонникам неожиданные стороны в его многообразном творчестве.
Первый раздел этой книги составлен из рассказов и повестей, посвященных эротической и биологической тематике. В творчестве Фармера эти две темы неразрывно переплетены. Их сочетание и взаимовлияние всегда интересовало писателя, говорит ли он о них всерьез, как в программной повести "Отвори мне, сестра... ", описывающей необычный и, с точки зрения землянина, отвратительный способ размножения инопланетян-ильто, или с легкой иронией, как в рассказе "Мать" - reductio ad absurdum теорий Фрейда, где подавленный властной матерью инфантильный герой находит свое счастье в чреве инопланетного существа Полифемы. К этому же разделу относится и самый, пожалуй, страшный рассказ писателя - "Монолог".
Во второй раздел включены произведения, отнесенные автором к "политропическим парамифам" - смеси обогнавшего свое время постмодерна и комедии положений. В парамифе возможно все - история прекрасной ученой и ее безумной дочери, возникающие во время сильных потрясений алмазы, и врачи, дающие неимоверно древнюю шумерскую клятву под гром тамтамов. К этой же группе относится и одно из самых известных произведений писателя - удостоенная престижнейшей премии "Хьюго" повесть "На королевском жалованье", шедевр абсурдистской литературы и одновременно глубокое и тонкое исследование побуждений художника в мире всеобщего изобилия, где труд окончательно перестал быть необходимостью.
А в третьем разделе собраны рассказы веселые, пародийные, нелепые и странные - от прославленного "Человека на задворках", который продолжил в свое время серию "звездных" произведений молодого Фармера, и парадоксально-жуткого "Они сверкали, как алмазы" до изящного юмора таких рассказов, как "Вперед! Вперед! " и "Тотем и табу", и ехидной пародии "Последнего экстаза Ника Адамса".
Далеко не все созданные писателем произведения малой формы включены в эту книгу. И в следующем томе любителей фантастики будут ждать блистательные рассказы Филипа Фармера, его шедевры.
СТРАННЫЕ РОДИЧИ
ОТВОРИ МНЕ, СЕСТРА...
Му Sister’s Brother
Copyright © 1959 by Philip Jose Farmer
Шестая ночь пребывания на Марсе стала для Лейна ночью слез.
Неудержимые, хлынули они и потекли по щекам ручьями; Лейн громко всхлипывал, он не просто плакал - рыдал взахлеб. Пытаясь унять слезы, до синяков измочалил ладонь кулаком; он стонал от физической боли и выл от одиночества, кляня свою судьбу на чем только свет стоит - из потаенных уголков памяти всплывали самые непристойные выражения.
Когда запасы хулы и слез иссякли сами собой, Лейн отер щеки и плеснул в бокал шотландского. Пропустив глоток-другой, он почувствовал себя значительно лучше.
Своей истерики он не стыдился и не считал, что ведет себя не по-мужски. Настоящие мужчины тоже плачут - слезы только шлифуют характер, крепя его монолит. Лейн чувствовал себя точно тростник под ураганным ветром, вырывающим с корнем могучие дубы; он и был сейчас здесь, на Марсе, одиноким гибким стеблем, упрямо встающим вновь навстречу гибельным порывам бури.
Теперь, когда с души свалился камень и приступ отчаяния миновал, Лейн спокойно, эдаким бодрячком радировал на орбиту очередное дежурное донесение. Корабль с высоты в пятьсот восемь миль немедленно подтвердил прием. Отключив передатчик, Лейн отдал дань естеству, - сделал то, что приходится мужчинам делать в любой части Галактики. Затем бросился на койку и раскрыл толстый том. Только одну личную книгу разрешалось взять с собой на корабль участникам экспедиции; Лейн выбрал антологию шедевров мировой поэзии.
Взгляд скользил по строчкам, задерживаясь на отдельных, любимых, сотни раз читанных - память тут же подсказывала продолжение. Словно пчела в поисках наисладчайшего из нектаров, Лейн листал книгу...
Я сплю, но бодрствует сердце мое. Голос! То стучится возлюбленный мой: Отвори мне, сестра моя, подруга моя, горлинка моя, чистая моя...
Сестрица у нас маленькая, и грудей нет у нее. Что сделаем мы для сестры нашей в день, когда придут свататься к ней?
Даже если пойду долиной смертной тени, Не убоюсь я зла, ибо Ты со мною...
Приди, любимая, побудь сейчас со мною, /И мы вкусим блаженство неземное...
Любовь и ненависть, увы, не в нашей власти, /Злой рок ввергает нас в подобные напасти...
С тобой беседуя, забуду о докуке / Постылых буден, коим несть числа...
Лейн читал строчки, посвященные любви и страданиям незнакомых людей, пока собственные тревоги не отступили, не оставили его. Веки отяжелели и начали слипаться; книга выпала из рук. Последним усилием воли Лейн заставил себя выбраться из постели и опустился на колени. Он молил о прощении за свои богомерзкие проклятия, за крайность отчаяния, надеясь быть понятым Тем, кто наверху. Помолившись напоследок за исчезнувших товарищей и пожелав им отыскаться живыми и невредимыми, он улегся и тут же провалился в глухой тревожный сон.
Разбуженный на рассвете назойливой трелью будильника, Лейн с трудом разлепил веки, выбрался из койки и включил рацию. Затем насыпал в чашку кофе, залил кипятком, бросил туда же пилюлю. Когда из динамика донесся голос капитана Строянски, он уже допивал свой утренний кофе. Капитан разговаривал с сильным славянским акцентом:
- Кардиган Лейн! Ты слушаешь? Уже проснулся?
- Более-менее. Как там у вас дела?
- У нас-то в порядке, только вот за вас голова болит.
- Понимаю. Ладно, жду указаний.
- Не вижу альтернативы, Лейн. Придется тебе отправиться на поиски. Иначе ведь ты и сам не сможешь вернуться на орбиту - с управлением ракеты в одиночку не справиться.
- В принципе совладать с этой тварью можно и одному, - ответил Лейн. - Без особых, впрочем, гарантий. Но не в этом дело. Я немедленно выхожу на поиски пропавших - даже если бы получил категорический приказ оставаться на месте.
Строянски поперхнулся и закашлялся. Затем отчеканил:
- Успех всей экспедиции в целом неизмеримо важнее судьбы отдельных ее участников. С точки зрения Земли, во всяком случае. - Тон капитана смягчился. - Но будь я на твоем месте - к счастью, это не так, - поступил бы точно так же, пожалуй. Удачи тебе, Лейн!
- Спасибо! - ответил Лейн. - Это весьма кстати. Мне потребуется немало удачи. А также Божья помощь - вся, на какую только Господь способен. Надеюсь, Он все же здесь, хотя местечко выглядит точно покинутое Им навсегда.
Сквозь прозрачный двойной пластик купола Лейн обвел окрестности хмурым взглядом:
- Ветер порядка двадцати пяти миль в час. Пыль почти замела следы вездехода. Надо поспешить, пока хоть что-то осталось. Я еще вчера успел упаковаться - питание, вода и воздух на шесть дней. Рюкзачок получился довольно объемистый: баллоны и палатка заняли немало места. На Земле он потянул бы фунтов на сто, но здесь - всего сорок. Захватил также трос, нож, ракетницу, полдюжины ракет и рацию. Надеюсь уложиться в шесть дней: два дня на путь до точки последней связи с вездеходами, два дня - поиск на месте и два на возвращение.
- Даю пять дней! - отрезал капитан. - Это приказ! Хватит и одного дня на разведку. Понял? Рисковать не смей! Пять дней и ни минутой больше!
И тоном полюбезнее добавил:
- Еще раз желаю удачи, и да поможет тебе Бог, если Он есть!
И хотя Лейну хотелось сказать напоследок что-либо значительное - сочинить прощальную реплику в духе доктора Ливингстона, например, - он ограничился незатейливым "пока! ". А двадцать минут спустя уже захлопывал за собой дверцу шлюза. Взгромоздив на спину здоровенный рюкзак, Лейн отправился в путь.
Через сотню шагов он ощутил необходимость оглянуться и обвести прощальным взглядом то, что, возможно, уже никогда больше не увидит. Пластиковый пузырь, предназначенный служить домом для пятерых мужчин в течение целого земного года, поблескивал чужеродным вкраплением посреди мертвеннобагровой равнины. Пришвартованный рядом, застыл глайдер, который и доставил их всех с орбиты. Широко распростертые крылья аппарата точно требовали, молили о свободном полете. Но взлететь ему не было более суждено. Глайдер навсегда обречен оставаться посреди багровой пыли, намертво сковавшей его посадочные салазки.
Прямо впереди, на стабилизаторах, напоминающих рыбьи плавники, высилась ракета, нацеленная в иссиня-черное марсианское небо. Надежный ее блеск в лучах далекого Солнца успокаивал Лейна, обещая скорое возвращение на орбитальную базу. Доставленную с орбиты на посадочном глайдере, ракету позднее сняли с него и установили на стартовую площадку с помощью лебедок шеститонных гусеничных вездеходов. Сейчас, готовая к немедленному старту, серебристая капсула терпеливо поджидала Лейна и остальных членов экипажа.
- Я вернусь, - пробормотал Лейн вслух. - И если придется, сумею запустить тебя в одиночку.
И он отправился в путь по двойной гусеничной колее. Двухдневной давности, след едва различался под слоем вездесущей кремневой пыли. Колею первого вездехода, прошедшего здесь почти целыми сутками ранее, занесло уже полностью.
Путь вел Лейна на северо-запад. Колея покидала вскоре просторную равнину, окаймленную невысокими каменными грядами, и углублялась в широкий, с четверть мили, коридор меж двух рядов марсианской растительности. Ровные, точно рельсы неведомого пути, они тянулись от горизонта к горизонту, на многие мили и вперед, и назад.
Двигаясь близко к одному из этих рядов, Лейн прекрасно видел, что представляет собой эта грядка на самом деле. Основанием для растений служила бесконечная труба, точно айсберг открывавшая солнцу лишь малую толику своего солидного туловища. Но и то, что выступало над поверхностью, возвышалось на добрых три фута, давая представление о подлинных размерах трубы. Гладкие цилиндрические стенки сплошь облепили наросты голубоватого лишайника, который покрывал на Марсе любую ровную поверхность и быстро приживался на новых местах. А строго по хребтине трубы, высаженные с правильными интервалами, торчали стебли растений - точно столбики цвета морской волны с фут толщиной и высотой футов шесть. Верхушки всех растений однообразно увенчивал единственный поразительно несоразмерный лист, напоминающий гигантский перевернутый зонтик - изрядно изношенный, с отдельными недостающими спицами и без рукоятки, - того же цвета, что и стебель.
Когда, заводя глайдер на посадку, Лейн увидел растения впервые, с высоты они показались ему вереницей великанских ладоней, воздетых из-под земли навстречу лучам далекого светила. Они и оказались на поверку гигантскими - каждая спица в "зонтике" достигала в длину пятидесяти футов. И действительно они улавливали энергию нежаркого на таком отдалении Солнца. Точно земные подсолнухи, растения в течение всего светового дня послушно поворачивали свои мембраны следом за светилом, стремясь не упустить ни единого живительного лучика, не оставить в тени ни дюйма своей поверхности.
Еще при подготовке экспедиции предполагалось обнаружить здесь самые удивительные формы растительной жизни. Но найти следы жизнедеятельности более высоких форм не ожидал никто. Особенно следы такого размаха, покрывающие чуть ли не восьмую часть всей планеты.
Трубы, на которых росли "зонтичные" деревья, и являлись упомянутыми следами. Лейн решил было однажды добыть для лабораторных исследований образец материала загадочных труб, но поверхность оказалась настолько твердой, что, прежде чем удалось отщипнуть самый крохотный осколок, он потерял несколько сверхпрочных сверл. Довольный уже этим, Лейн заторопился с добычей в лагерь и поместил образец под микроскоп. То, что он увидел в окуляре, заставило присвистнуть от изумления: посреди цементообразной массы обнаружились вкрапления живых клеток - частью невредимые, частью разрушенные.
Дальнейшие анализы показали: исследуемая субстанция состоит из целлюлозы, лигниноподобных соединений, различных нуклеиновых кислот и целого ряда веществ, науке неизвестных.
Лейн немедленно доложил на орбиту о своем открытии и связанных с ним догадках. Он полагал, что какие-то неведомые животные жевали (а может, и сейчас продолжают жевать) местную древесину, затем, частично переварив, срыгивали в виде клейкой массы. Из этой-то жвачки, как из цемента, и изготовлены древние трубы.
Лейн намеревался на следующий же день вернуться к трубе со взрывчаткой, чтобы пробить дыру побольше. Но обстоятельства не сложились: вездеход с двумя членами экипажа как раз отправлялся на полевые изыскания, и Лейну в порядке очереди предстояло продежурить весь день возле рации, принимая каждые четверть часа сообщения.
Вездеход был в пути уже более двух часов и удалился от купола не меньше чем на тридцать миль, когда связь внезапно оборвалась. Спустя несколько часов, проведенных в тревогах и безуспешных попытках ее восстановить, следом отправился второй вездеход с двумя оставшимися коллегами Лейна. Они намеревались двигаться строго по маршруту первого, точно по колее, ни на мгновение не прерывая радиообмена.
- Впереди небольшое препятствие, - сообщил Гринберг часа через два. - От трубы, вдоль которой мы движемся, ответвляется еще одна, перпендикулярная. Растений на ней нет. Барьерчик невысок, и по ту сторону как будто все чисто. Мы возьмем его с ходу.
Затем в наушниках раздался испуганный вскрик и воцарилась мертвая тишина, прерываемая лишь шорохом эфира.
Сейчас, сутки спустя, Лейн шагал по полузанесенным следам. Купол базового лагеря остался позади, почти на скрещении "каналов", названных астрономами древности Avernus и Tartarus. Две гигантские грядки слева и справа от Лейна и образовывали этот самый Tartarus, или Тартар - так называемый канал. Путь вел Лейна в сторону Sirenum Маге, или Моря сирен - так называемого моря. Лейн полагал, что и оно образовано такими же точно грядками, как канал, - лишь пошире раздвинутыми и, может статься, не столь прямыми.
Шагал Лейн размеренно, сберегая силы. Солнце между тем добралось до зенита, и воздух прогрелся. Лейн давно уже выключил обогрев скафандра. Стояло лето, и здесь, в экваториальных широтах, температура к полудню поднималась до семидесяти по Фаренгейту.
Но в сумерках, когда сухой разреженный воздух стал быстро остывать, Лейну пришлось разбить палатку - кокон, напоминавший формой колбаску, а габаритами чуть больше человеческого тела. Когда герметичная палатка раздувалась полностью, внутри ее вполне можно было освободиться от тяжелого шлема. Встроенный в кокон обогреватель давал достаточно тепла. Лейн перевел дыхание, затем не спеша поужинал. Конструктор палатки предусмотрел все до мелочей - кокон принял форму пирамидки, когда Лейн уселся на встроенный в оболочку стульчак, снабженный съемным пластиковым пакетом.
В течение дня у Лейна не было нужды в подобных случаях прибегать к услугам палатки. Смекалистый конструктор скафандра не уступал в изобретательности автору палатки-кокона: сзади, чуть ниже пояса, имелся небольшой клапан-шлюзик, позволявший избавляться от всего лишнего чуть ли не на ходу и практически без потерь воздуха. Воздуха, но не тепла, поэтому никто не рискнул бы испытать работоспособность этого устройства на себе марсианской полночью - попытка закончилась бы мгновенным и жестоким обморожением.
Лейн проснулся по сигналу будильника. Уже рассвело. Позавтракав, он оделся, сложил палатку и упаковал в рюкзак вместе со всем прочим. Оставив на песке лишь пластиковый пакет с мусором - как знак пребывания человека в этом Богом позабытом уголке, - Лейн возобновил путешествие.
К полудню следы гусениц исчезли окончательно. Особой роли это не играло: для вездеходов здесь имелся единственный маршрут - бесконечный коридор меж грядок на трубах.
То, что Лейн видел сейчас, подтверждало сообщения водителей вездеходов: растения по правую руку выглядели захиревшими. Стволы и мембраны приобрели мертвенный буроватый оттенок, многие "спицы" казались надломленными.
Лейн ускорил шаг, и сердце вскоре тяжко забухало в груди. Целый час он понуждал себя выдерживать такой резвый темп, но конца бесконечной череде увядающих листьев все не было видно.
- Это уже где-то здесь, совсем рядом, - вслух известил он самого себя и притормозил. И тотчас же заметил впереди препятствие.
Та самая перпендикулярная труба, о которой сообщал по радио Гринберг, соединяла грядки между собой. Лейн подошел поближе, чтобы оценить и пощупать преграду. В памяти снова отчетливо зазвенел отчаянный вскрик Гринберга.
Воспоминание словно открыло некий клапан в душе, и безмерное его одиночество, запертое до сих пор в потаенных уголках сознания, как бы хлынуло мощным потоком, затопляя все прочие чувства. Иссиня-черное марсианское небо, вмиг утратив последние краски, оглушило космической беспредельностью. Лейн ощутил себя мизерным атомом живой плоти, затерянным в бесконечном просторе, - крошкой, ведающей об окружающем мире не больше новорожденного.
Словно младенец, крохотный и беспомощный...
Нет, одернул он себя решительно, не младенец. Пусть крохотный, но не беспомощный. И не младенец. Я человек, мужчина. Я - землянин, в конце концов...
Землянин: Кардиган Лейн. Гражданство - США. Место рождения - Гавайи, пятидесятый штат. Потомок немцев, датчан, китайцев, японцев, африканцев, чероки, полинезийцев, португальцев, российских евреев, ирландцев, шотландцев, норвежцев, финнов, чехов, англичан и валлийцев - как вам такой букетец? Тридцать один год. Пять футов, шесть дюймов. Сто шестьдесят фунтов. Голубоглазый шатен. Орлиный нос. Особые приметы: отсутствуют. Доктор медицинских и философских наук. Женат. Детей нет. Вероисповедание - методист. Относительно коммуникабелен. Радиолюбитель. Собаковод. Охотник на оленей. Ловец жемчуга. Неплохой сочинитель, но куда там До настоящей поэзии! Вот вам и все содержимое скафандра.
Можно добавить, впрочем, любовь к дружеским посиделкам за бутылочкой, неутолимую любознательность и отвагу. А сейчас еще и страх, отчаянный страх одиночества.