Такое внимание к теме "арифметики", разумеется, не случайно. Для футуристов тема "числа" как "количества" вообще была крайне важна достаточно вспомнить значение чисел для Маяковского (одна из поэм которого называется "150000000"), или мистику цифр Хлебникова (вполне серьёзно занимавшегося числовой мантикой, выводивший "формулы времени" и пытавшегося построить на этом фундаменте оригинальную историософскую конструкцию). "Арифметика" в тексте Кручёных, разумеется, появляется именно поэтому. И именно поэтому числительные получают у Шварца столь негативную окраску: цифры, и особенно манипуляции с ними всегда обозначают обман, ложь и зло. При этом, скорее всего, острие полемики было направлено именно в Маяковского, глашатая и горлопана голых количеств: напротив, Хлебников с его вниманием к истории должен был бы быть Шварцу скорее симпатичен.
Однако, у Шварца можно найти и более прямую полемику с текстом "Победы над Солнцем" - тоже отчасти связанную с темой числа.
Я имею в виду вторую знаменитую цитату из текста Кручёных:
Новые: мы выстрелили в прошлое.
Трус: что же осталось что-нибудь?
- Ни следа.
- Глубока ли пустота?
- Проветривается весь город. Всем стало легко дышать и многие не знают что с собой делать от чрезвычайной лёгкости. Некоторые пытались утопиться, слабые сходили с ума, говоря: ведь мы можем стать страшными и сильными. Это их тяготило.
Трус: Не надо было показывать им проложенных путей, удерживайте толпу
<…>
(Чтец): Как необычайна жизнь без прошлого
С опасностью но без раскаяния и воспоминаний…
Забыты ошибки и неудачи надоедливо пищавшие в ухо
Заявленная позиция, по существу, является сутью футуризма как идейно-художественной системы. Полный отказ от прошлого, его уничтожение, вместе с накопившимся грузом ошибок, являлось для футуристов условием творчества sine qua non. В дальнейшем "выстрел в прошлое" и в самом деле был произведён - это был пресловутый выстрел "Авроры" (кстати сказать, "стреляющая заря" - абсолютно адекватный для футуризма образ). Понятно, что подобная позиция не могла не представляться Шварцу глубоко отвратительной, варварской, опасной - короче говоря, неприемлемой во всех отношениях. И именно поэтому он делает своих положительных героев сознательными и убеждёнными служителями прошлого.
Рассмотрим их последовательно. Шарлемань, как мы помним, является архивариусом. Именно его профессиональная память даёт Ланцелоту возможность вызвать Дракона на бой. Характерно, что он тщательно воспроизводит все даты, то есть меры времени (содержащие скрытый код, см. Эпизод первый). Он олицетворяет собой тот максимум легальной исторической памяти, который дозволяется горожанам (и которая в конечном итоге оказывается для однажды слиберальничавшего Дракона роковой).
Магические помощники Ланцелота тоже имеют прямое отношение к прошлому - как хранители подпольной драконоборческой традиции. В тексте несколько раз настойчиво повторяется:
ТКАЧИ: <…> Не говори нам спасибо. Наши прадеды все поглядывали на дорогу, ждали тебя. Наши деды ждали. А мы вот - дождались.
<…>
МУЗЫКАЛЬНЫХ ДЕЛ МАСТЕР: <…> Мы ждали, сотни лет ждали, дракон сделал нас тихими, и мы ждали тихо-тихо. И вот дождались. Убейте его и отпустите нас на свободу.
И, наконец, сам Ланселот является служителем так называемой жалобной книги. Она представляет собой ни что иное, как гигантский архив всех преступлений, страданий, обид - пополняющийся, впрочем, без участия людей.
Здесь, однако, нужно сделать оговорку. Все эти персонажи - не столько служители прошлого как такового, сколько агенты и хранители истории, как особого модуса присутствия прошлого в настоящем. "Время Дракона" понимается Шварцем как время внеисторическое, "пустое":
ШАРЛЕМАНЬ: У нас вы можете хорошо отдохнуть. У нас очень тихий город. Здесь никогда и ничего не случается.
ЛАНЦЕЛОТ: Никогда?
ШАРЛЕМАНЬ: Никогда. На прошлой неделе, правда, был очень сильный ветер. У одного дома едва не снесло крышу. Но это не такое уж большое событие.
У Дракона же воспоминания об исторических реалиях вызывают только досаду ("Я был тогда наивным, сентиментальным, неопытным мальчишкой").
* * *
Можно было бы ожидать, что гибель дракона станет тем самым Cобытием, которое, наконец, "что-то изменит" (то есть запустит историю снова). Но - и в этом проявляется культурно-исторический пессимизм Евгения Шварца - сама по себе гибель Дракона не меняет ничего. Вместо освобождения, на которое так рассчитывали мастера ("убейте его и отпустите нас на свободу") в перспективе у горожан - всё те же пляски мёртвых душ, только под другим руководством: сначала - Бургомистра, потом - вернувшегося (и сильно изменившегося) Ланцелота. Финальное "в каждом из вас надо убить дракона" слишком смахивает на парафраз известного "надо по капле выдавливать из себя раба". Увы, Шварц, как и все люди его круга, были решительно не способны ответить на вопрос, чем именно можно "выдавить из себя раба", и что именно займёт место выдавливаемого. В этом смысле финал пьесы остаётся поневоле открытым: вряд ли Ланселот способен что-нибудь сделать с искалеченными душами. Впрочем, определённое указание (для тех, кто понимает) на политические реалии ланцелотовского режима можно усмотреть в загадочных словах Садовника: "Разводите костры - тепло помогает росту".
Конечно, Евгений Шварц абсолютно не представлял себе, что это будут за костры: словосочетание "горячая точка" показалось бы ему пустым звуком. Он просто чувствовал: после полной и окончательной победы над Солнцем станет холодно.
Примечания
1
"Мастер и Маргарита" играла в интеллигентском сознании роль, сравнимую с ролью Нового Завета для верующего христианина - а именно, источника морально-этических норм, духовного руководства в жизни, а зачастую и "духовного утешения" в скорбях. Несмотря на всю двусмысленность этой книги, она, скорее всего, останется столь же значимой и для будущих поколений интеллигентов - если уж не в качестве НЗ, то, по крайней мере, как значимый ориентир.
(Интересно отметить, что аббревиатуру НЗ сейчас присвоил себе элитный интеллигентский журнал "Неприкосновенный Запас". Не надо думать, что это случайно: журнал вполне осознанно претендует на роль "священной книги", своего рода "третьего завета" бывшей советской интеллигенции - той самой, воспитанной на Булгакове.)
2
Помимо "говорящего" прозвища, "кошачья" природа Воробьянинова ненавязчиво подчёркивается на протяжении всего романа.
3
Отдельный интерес представляет инверсия отношений "бесов" (настоящих устроителей действа) и "хозяйки бала" у Достоевского и Булгакова.
4
По сути дела, "Мастера и Маргариту" можно понять как описание победы (пусть частной и временной) магического мира над советской доморощенной чертовщиной, дилогию о Бендере - как победу советского мира над традиционной магией авантюризма в стиле Калиостро (которая локально эффективна, но стратегически оказывается в проигрыше), а "Понедельник" как изображение магии (вместе со своим шарлатанским двойником), добровольно пошедшей на службу соввласти в типичное советское учреждение (с абсолютно булгаковской аббревиатурой НИИЧАВО).
5
ЛАНЦЕЛОТ: Работа предстоит мелкая. Хуже вышивания. В каждом из них придется убить дракона.
Мальчик. А нам будет больно?
ЛАНЦЕЛОТ: Тебе нет.
1-й горожанин. А нам?
ЛАНЦЕЛОТ: С вами придется повозиться.
6
ДРАКОН: Ваше имя Ланцелот?
ЛАНЦЕЛОТ: Да.
ДРАКОН: Вы потомок известного странствующего рыцаря Ланцелота?
ЛАНЦЕЛОТ: Это мой дальний родственник.
7
Оксюморонная природа так называемых "магических предметов" - тема для отдельного рассмотрения. Можно сказать, что они представляют собой именно что овеществлённые "логические парадоксы", и имеют число словесное происхождение. Классическим примером объекта такого рода является цепь, на которую боги посадили пса Фенрира - она была скована из "кошачьих шагов, женской бороды", и т. п.
Скорее всего, литература (в форме мифов, сказок, и т. д.) первоначально возникла как чисто лингвистическое, "левополушарное" явление, не предполагающее своей интерпретации в зрительных или слуховых образах. В этом смысле идея "реализма" (то есть описания, которое можно себе "вообразить") является очень поздней и очень далёкой от первоначальных форм литературы.
8
Этот нонсенс прочувствован и обыгран автором:
ШЛЯПНИК: Без всякой примерки, бросив один взгляд на заказчика, я делаю вещи, которые удивительно украшают людей, и в этом моя радость. Одну даму, например, муж любит, только пока она в шляпе моей работы. Она даже спит в шляпе и признается всюду, что мне она обязана счастьем всей своей жизни. Сегодня я всю ночь работал на вас, сударь, и плакал, как ребенок, с горя.
ЛАНЦЕЛОТ: Почему?
ШЛЯПНИК: Это такой трагический, особенный фасон. Это шапка-невидимка.
ЛАНЦЕЛОТ: Прелестно!
ШЛЯПНИК: Как только вы ее наденете, так и исчезнете, и бедный мастер вовеки не узнает, идет она вам или нет. Берите, только не примеряйте при мне. Я этого не перенесу. Нет, не перенесу.
9
Для того, чтобы особо подчеркнуть этот момент, в текст, в частности, вводится "цыганская тема":
ШАРЛЕМАНЬ: Он избавил нас от цыган.
ЛАНЦЕЛОТ: Но цыгане - очень милые люди.
ШАРЛЕМАНЬ: Что вы! Какой ужас! Я, правда, в жизни своей не видал ни одного цыгана. Но я еще в школе проходил, что это люди страшные.
ЛАНЦЕЛОТ: Но почему?
ШАРЛЕМАНЬ: Это бродяги по природе, по крови. Они - враги любой государственной системы, иначе они обосновались бы где-нибудь, а не бродили бы туда-сюда. Они воруют детей. Они проникают всюду. Теперь мы вовсе очистились от них, но еще сто лет назад любой брюнет обязан был доказать, что в нем нет цыганской крови.
ЛАНЦЕЛОТ: Кто вам рассказал все это о цыганах?
ШАРЛЕМАНЬ: Наш дракон. Цыгане нагло выступали против него в первые годы его власти.
ЛАНЦЕЛОТ: Славные, нетерпеливые люди.
Советские интеллигенты часто понимали это место как прозрачный намёк на советскую политику "государственного антисемитизма".
10
Астрологические соответствия см. ниже.
11
Об этой основополагающей дихотомии военного искусства см. Сунь-цзы, Трактат о военном искусстве, гл. 5, Мощь:
То, что делает армию при встрече с противником непобедимой, это правильный бой и маневр. <…> Вообще в бою схватываются с противником правильным боем, побеждают же маневром.
12
Вопрос об использовании автором пьесы символики младших арканов Таро (более чем вероятной, в особенности в связи с "цыганской темой") мы оставляем открытым. О традиционном значении мастей "мечей" и "кубков" можно прочесть, например, здесь.
13
Запад примерно так и играл с Советским Союзом: довоенный период (в основном враждебный) - союзничество во второй мировой войне - холодная война (начавшаяся со знаменитой речи Черчилля в Фултоне) - "детант" ("разрядка напряжённости") - рейгановский период (начавшийся со знаменитой речи Рейгана об "империи зла" и "сияющем городе на холме") - горбачёвское "новое мышление" и фактическая капитуляция СССР.
14
Это единственное указание на стороны света, имеющееся в тексте пьесы.
15
Очевидная солярная символика (путь на Запад - это всегда ещё и "закат") здесь осложнена образом победы над Драконом-Солнцем (об этом см. ниже).
16
Очевидные ницшеанские коннотации этой фразы мы пока оставляем без рассмотрения.
17
Здесь можно ещё упомянуть о сцене с отравленным ножом, который Эльза бросает в колодец, а также некоторые другие детали.
18
Кроме, может быть, мистика и духовица Даниила Андреева, который уже тогда писал о том, что западные державы приняли решение уничтожить СССР без всякой войны, и что это произойдёт до начала наступления нового тысячелетия.
19
См:
"Музыкальное сопровождение Матюшина опиралось на его четвертитоновую теорию. В музыке щедро использовались диссонансные аккорды, извлекаемые из расстроенного рояля; звуковую заумную какофонию усугублял хор студентов, поющий невпопад где намеренно, а где случайно. Спектакли, предназначенные взорвать пошлость общественного вкуса, нацелены были прежде всего на вселенский скандал - и публика незамедлительно откликнулась на художническую провокацию. Зрители в переполненном зале, неведомо для них самих, включались в представление как своеобразные со-творцы."
20
С либретто оперы можно ознакомиться, напр., по изданию "Поэзия русского футуризма", СПб, 1999. В Рунете, кажется, этого текста пока нет.
21
Именно это обстоятельство позволило целому ряду талантливых авторов влиться в начинающийся "соцреализм" - начиная от позднего Маяковского, и кончая Заболоцким среднего периода (см., напр., "Торжество Земледелия", чисто футуристическую поэму, в которой, однако, фигурируют абсолютно все знаковые элементы соцреалистической "сельской прозы" начиная от неизбежного трактора, и кончая кознями "кулаков" и последующим "раскулачиванием").
22
Например:
БУРГОМИСТР: <…> Мы быстро и скромно совершим обряд бракосочетания, а потом приступим к свадебному пиру. Я достал рыбу, которая создана для того, чтобы ее ели. Она смеется от радости, когда ее варят, и сама сообщает повару, когда готова. А вот индюшка, начиненная собственными индюшатами. Это так уютно, так семейственно.
23
Ланцелот практически не пользуется числами для описания объектов. Только в одном месте, упоминая Жалобную Книгу, он говорит, что она "исписана до половины". Однако, при втором её упоминании ("…исписана почти до конца") становится ясным, что и в первом случае речь шла скорее о качественной оценке: "до половины" здесь означала примерно "осталось ещё много свободного места". Ещё он упоминает "пять лет ходьбы" до места, где скрывается Книга - тем самым демонстративно измеряя пространство временем.
24
Слово "корни" применительно к дракону всё-таки один раз появляется в тексте пьесы.
ЛАНЦЕЛОТ: Работа предстоит мелкая. Хуже вышивания. В каждом из них придется убить дракона.
МАЛЬЧИК: А нам будет больно?
ЛАНЦЕЛОТ: Тебе нет.
1-Й ГОРОЖАНИН: А нам?
ЛАНЦЕЛОТ: С вами придется повозиться.
САДОВНИК: Но будьте терпеливы, господин Ланцелот. Умоляю вас - будьте терпеливы. Прививайте. Разводите костры - тепло помогает росту. Сорную траву удаляйте осторожно, чтобы не повредить здоровые корни.
Очевидно, в несчастных горожанах имеются и "больные", "драконьи" корни, которые придётся с болью и кровью выкорчёвывать.
25
Мы уже говорили о том, что именно в дальнейшем сыграло роль Жалобной книги для жителей Запада: ею оказались тексты советских диссидентов. Однако, возможно и более глубокое понимание вопроса: любой сведущий в оккультизме читатель тут же узнает в эвфемической "жалобной книге" так называемый Астральный Свет, являющийся хранилищем образов всех когда-либо бывших вещей и событий. Разумеется, читатели Шварца в молодости читали Лидбитера, Папюса, и прочую литературу подобного рода, популярную на рубеже веков.