Итак, как я уже сказала, дети заходили, и с каждым вновь прибывшим, мне становилось все страшней. Взгляды некоторых на мгновение задерживались на мне. Подростки не слышали о пополнении в штате, и тогда я для них была просто еще одним незнакомцем, еще одним большим человеком из министерства. Когда последние сироты уселись на стулья, и кое-как утихли их голоса, я собрала всю свою волю в кулак и осмотрела зал.
Как объяснила тогда Анжела, дети заняли места в соответствии со своими группами. А групп всего было четыре. Дошкольная - в количестве двадцати человек (которую мне и было предписано возглавлять), самая крупная, состоящая из тридцати шести человек - группа детей младшего школьного возраста (где руководила Анжела), средняя группа, количеством двадцать пять лиц, и самая сложная, как считала моя коллега - старшая, на двадцать четыре персоны.
- Здесь все? - спросила тогда я.
- Нет, кое-кто остался в лазарете. Девочка из моей группы. - ответила Анжела
- Одна? - удивилась я.
- Ну что мы изверги, что ли, - хихикнула девушка, - с ней ее братик.
Мы сидели в правом дальнем конце зала прямо за старшим отделением. Ребята, как я тогда заметила, были даже с виду сложные. У некоторых синели самодельные татуировки, другие выделялись самыми разнообразными шрамами и ожогами.
- Пожар два года назад, - заметив мой взгляд, сухо прокомментировала девушка.
- Те двое спали, - добавила Анжела, указывая на заинтересовавших меня молодых людей.
- К счастью никто не погиб, но ребятам досталось, - не желая больше рассказывать, закончила моя новая знакомая.
Действительно, на тех двоих смотреть было больно и даже на фоне остального маргинального сброда парни значительно выделялись.
Уловив мой взгляд, один из пострадавших ехидно улыбнулся. Я тут же отвернулась, но оскал изуродованного парня мне запомнился надолго, и с этим оскалом мне еще предстояло столкнуться.
Шумный зал начал умолкать, как только на сцену поднялся седой, представительного вида мужчина. Большинство сидящих в зале с человеком знакомо не было, не была с ним знакома и я. Однако догадаться, что эта особа власть имущая, было не сложно. Знаете, такие люди похожи между собой, и если попробовать всю эту братию классифицировать, то однозначно выделить можно лишь две категории чиновников. Шавки и Псы. Разница между ними в возможностях, поведении и аппетитах. Первые, из-за недостатка власти и мозгов, всегда испытывают голод. Словно злаковые вредители, они жрут и жрут. И даже внешне шавки похожи на уродливых чревоугодников. Они тучны и малоприятны. Другое дело министерские псы. В отличие от шавок, эти ребята умнее и не размениваются на мелочи. Многолетняя работа на руководящих постах формирует определенный, властный характер. Такие люди упиваются собственным статусом и авторитетом. Они знают себе цену и крайне редко прогибаются. Внешне они так же отличаются от шавок. Стройные, с волевыми чертами лица. Нередко волосы псов, украшает благородная седина.
Человек, поднявшийся на сцену, был именно таким "благородным" псом. Выдержав отточенную паузу, он начал свою речь. Пересказывать всю ту чепуху я не буду. Достаточно сказать, что его слова были формальны и предсказуемы. "Министерство всегда готово помочь", - и прочее в таком же духе. Когда монолог большого человека подошел к концу, один за другим на сцену начали вываливаться толстые шавки. Они благодарили сами себя и под пресные аплодисменты ползли обратно в зал. И вот, наконец, пришел черед сотрудников детдома.
Первым, как и полагалось по сценарию, вышел Станислав Игнатьевич. Поблагодарив организаторов выставки, директор пожелал всем удачи и пустился в зал. Далее потянулась вереница работников детдома, тех, кто каким-либо образом участвовали в "моем детстве". Вышел шеф-повар Алексей, приготовивший постные закуски, которые так и остались не съедены. Главврач Аскольд. Человек весьма необычный и сыгравший в мероприятии, пожалуй, главную роль. Несмотря на свою профессию, Аскольд, как пояснила Анжела, был прекрасным художником. Именно он выбрал тематику и отобрал работы детей. Вслед за главврачом последовали воспитателя и прочие сотрудники. С некоторыми из них судьба еще сведет меня, и я представлю их подробней. Остальные же так и останутся мне неизвестны. Однако хватит отступлений. По залу пронеслось: "Новый воспитатель Елена", - и пришел мой черед.
Льстивые речи гостей и местных работников тошнотворно привлекали внимание. Мне было интересно, до каких же высот человек может превознести себя за незначительную помощь нуждающимся и до каких мерзких глубин может другой человек упасть, благодарствуя этим надменным помощникам. Я было, уже совсем позабыла о волнении, но вместе с приглашением подняться на сцену вернулась и дрожь в коленях. И тогда произошло то удивительное, то чудо, которое на проверку оказалось лишь преддверием катастрофы. Поднимаясь на ватных ногах по деревянным ступенькам, я впервые почувствовала его. Почувствовала своего ребенка.
"Это невозможно, еще слишком рано", - замерев на месте, я убеждала себя.
И ведь действительно, шла только пятнадцатая неделя, и по всем законам мое дитя не должно было так рано заявить о себе.
Когда наваждение меня оставило, я поняла, что больше минуты неподвижно стою на ступеньках. Мое имя повторно влетело в микрофон и посредством усилителей разнеслось по всему залу. И зал опять зашумел ленивыми аплодисментами, видимо решив, что моя неподвижность связано с недостатком зрительского внимания. Наконец, я поднялась и подошла к микрофону. Пересказывать свою речь я не буду. Я поблагодарила за теплое приветствие и принялась добавлять свои мазки на общее полотно "мира добрых людей’. Все шло хорошо, пока глаза не остановились на нем.
Сперва я решила, что наваждение связано с теми странными ощущениями в области живота. Что мое воображение просто нарисовало его, что его вовсе нет. События недавнего прошлого, включая разрыв с мужем и бегство из Москвы, оставили неизгладимый отпечаток на моей психике, а тут еще и ребенок дал о себе знать. Но чем дольше я на него смотрела, тем больше верила своим глазам. Да, несомненно, человек, так пристально смотревший на меня из зала, был Игорем. Тем самым Игорем, которого я так страстно хотела вышвырнуть из памяти. Я что-то говорила, а в голове крутились мысли.
"Как он меня нашел? Зачем?", - и прочие вопросы повисли в сознании.
"Мы расстались, вот уже как три месяца назад", - думала я тогда.
"Последняя ночь принесла мне долгожданный подарок, но узнала об этом я слишком поздно. Развод был оформлен, а милый тесть как взбесившийся цербер, всю мощь свою направил лишь на то, чтобы больше не слышать мое имя. Так как же он узнал? Или здесь он совсем по другой причине?" - не успокаивались мысли.
Я закончила речь. Зал вновь взорвался лестными аплодисментами, а я направилась вниз. Мысли путались, и мне нужно было расставить все по своим местам. Мне нужно было с ним поговорить. Но у судьбы видимо на меня были свои виды. Я шагнула в сторону лестницы в зал, и мир внезапно замолчал…
Глава 7. Человек в часовне
Вознесенский монастырь был расположен близ деревни Каблуково, в двадцати километрах от Твери. Места это были глухие. На западе отгороженные стеною густого леса. На востоке - голубоглазой Оршой. А в километре к югу от села шумела ее старшая сестра - Волга. Немалая территория обители была обнесена белокаменной изгородью, сразу за которой начинались первые деревенские дома, которых, впрочем, всего было пару десятков. Монастырь пережил самые разные времена, история его восходила к временам Московского княжества. Несколько раз он практически поднимался из руин, воскресал из пепла. И выходя из храма на широкий монастырский двор, отец Георгий грустил о тленности человеческих жизней.
"Эти каменные стены будут стоять здесь еще долго. Мои внуки будут удобрять землю, а они - даже не потрескаются", - метафорически подумал Соколов, так как никаких внуков, как и детей, у священника не было.
Когда за его спиной хлопнули двери храма, и свет молодого розоватого солнца коснулся глаз, Георгий убедился в своих догадках о страшной катастрофе. Декорации сменились, а суть осталась прежней - смерть была повсюду. В распотрошенных трупах молодых монахинь и простых прихожан, обугленных остатках хлевов и амбаров и даже в воздухе витала смерть. Вокруг монастыря были места живописные и в обычное время наполненные самыми разными звуками. Но не сейчас. Молчал скот, горланистые деревенские петухи также не подавали признаков своей утренней жизни, и даже лес, дом самых разных тварей, и тот молчал.
Человек в богатых одеждах протоиерея стоял у входа в храм, смотрел на полу-сгоревшие деревянные постройки, срамные трупы, и даже слегка растерялся, пока в мыслях Георгия не появились строки из одного священного текста.
"…И вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга; и дан ему большой меч…" - вспомнил он библейский стих о всаднике.
И вдруг, словно просветление снизошло на святого отца. Словно осыпались пеплом повязки, прежде мешающие ему видеть. Внезапно он понял все. Ведь он так давно мечтал о дне подобном этому. Соколов вспоминал священные тексты разных народов, смотрел перед собой и не мог поверить своим глазам: открывающиеся перед ним виды, будто бы сошли со страниц древних писаний. Отец Георгий не сомневался: голос в его голове не плод воображений. И этот Голос - сам Порядок.
- Найди молодого апостола и отправляйся в Тверь, - повторил отец слова Голоса, - порядок хочет, чтобы я встретил кого-то. Пусть будет так. - решил Соколов и медленно, переступая через мертвецов и нечистоты, священник двинулся вглубь монастырского двора.
Владислав Сычев за свои сорок два года повидал многое. Но то, что произошло вчера, двадцать восьмого ноября, не вписывалось ни в какие рамки. Надломленная за годы контрактной службы в горячих точках психика человека едва не треснула окончательно. Находясь в беспамятстве в одной из часовен монастыря, ему снились сны. Сны о прежней жизни, которая после двенадцати часов ужасов казалась не такой уж плохой, так как даже самое жуткое воспоминание из прошлых лет блекло по сравнению с тем, что увидел Влад в храме.
Родился Сычев в Твери, в уважаемой семье советских инженеров. Как и было ему начертано, поступил Влад в университет и не знал бы горя, если бы не один инцидент на втором курсе, повлекший за собой уйму неприятностей. Тогда, в конце далекого восемьдесят восьмого, на одной из попоек в студенческом общежитии произошла роковая нелепость. Молодой Владислав, человек буйного нрава, заехал по физиономии одному юноше, который впоследствии оказался лейтенантом известной конторы из трех букв. Человек тот не был в общаге с проверкой. Нет, в силу своего юного возраста, чувства собственной важности и неугомонного либидо, молодой лейтенант "КГБ" хотел самым наглым образом воспользоваться услугами "общедам" (так Влад с друзьями называл доступных девушек из общежития), от чего и получил кулаком в морду.
На следующий день после драки Сычева вышвырнули из университета, а еще через месяц он уже катил на скором поезде в Афганистан. Отмазать родители юношу не смогли, да и как отмазать то было? Комитетчики подобного не прощали, и всем это было известно. Вот таким вот странным образом, по глупой пьяной выходке, Сычев и стал профессиональным контрактником, повидавшим не одну горячую точку этого бесконечно воюющего мира.
Восемьдесят девятый был последним годом афганской войны, и молодой боец сразу же после учебки попал в мясорубку знаменитой советской операции "Тайфун". В начале февраля командование объявило о выводе последних подразделений из Кабула, и крещенный в своем первом сражении юноша вернулся домой.
Там, на забытой войне, в сердце Сычева произошли какие-то необратимые изменения. Гражданская жизнь больше не казалась ему полноценной. Он не мог сказать, что лишения и смерти Афганистана чем-то его притягивали. Нет, просто война показалась ему самым честным явлением в его жизни.
- Когда земля горит и стонет, люди больше не лгут. Каждый становится собой. - не раз повторял он своим тверским друзьям, когда речь заходила про войну.
- Все пройдет. Это афганский синдром. Просто травма, которой надо время, чтобы затянуться. - отвечали ему товарищи.
Но время шло, а пустота в его душе так никуда и не делась. Спустя год после демобилизации, Владислав опять поступил в университет, на специальность радиофизики и электроники. После моджахедов, пылкость юноши приутихла и, сделав ставку на учебу, Влад без каких-либо проблем все же окончил тверской университет.
Однако сердцу, как говорят, не прикажешь. Отработав несколько месяцев на радиозаводе, молодого мужчину опять позвала война. То была первая Чеченская. Полтора года грязи, крови и мучений. Полтора года честности и правдивого взгляда смерти, которая ждет малейшей ошибки. Терпкий запах пороха и пота. Дрожащий указательный палец на спусковом курке автомата. Ночное небо, разрываемое всполохами на горизонте и воздух, наполненный тысячами свинцовых ос. Он растворился в этой жестокой правде целиком, с головой ушел в опасный быт солдата. И когда опять под его ногами заскрипел старый пол родной прихожей и мать повисла на его шее, неодолимое желание вернуться в тот ад снова поселилось в его сердце.
Он впал в беспросветную депрессию. Все было не тем. Запахи отдавали затхлостью, свет был сер, друзья - фальшивы. За полгода перепробовал Влад с десяток мест работы. Инженер он был с головой, и везде ему были рады. Вот только сам человек смысла в размеренном течении гражданской жизни не видел.
Из петли мужчину вытащил отец. Сычев старший всерьез озабоченный психическим здоровьем своего сына, предложил компромисс - службу военным инженером, и в девяносто девятом исполненный радости человек, отправился на долгожданный звук горна войны.
Вторая Чеченская стала ему домом на целых девять лет. Лишь пару раз за эти годы он приезжал по увольнительным домой но, не выдерживая давящей скуки мирной Твери, возвращался в часть раньше положенного. Однако со временем к молодому радиофизику начало возвращаться тревожное чувство жизненной неполноты. Со временем шкура военного инженера Сычеву разонравилась. Ведь фактически он не видел войну. Так, только декорации: военную форму, оружие и редкие выезды на передовую. Остальное же время мужчина проводил в штабе: либо роясь в подотчетной номенклатуре, либо на бесконечных сотрясениях воздуха, что звались совещаниями.
И вот, девятого октября две тысячи восьмого года, когда по всем каналам массового вещания передали о начале открытого вооруженного конфликта, между Россией и Грузией, Влад отправился на свою последнюю войну.
Сычев даже уволиться не успел, так спешил он на передовую. Собрав самое необходимое, он сел на поезд и уже через сутки был на границе Южной Осетии. Получив на руки автомат, боеприпасы и удостоверение добровольца, счастливый солдат вместе с войсками регулярной армии и такими же свободными бойцами, как он сам, въехал на территорию страны-агрессора - Грузии.
Как был он радостен и окрылен, когда за более чем десятилетний перерыв холодная броня БМП опять катила его на поля войны. Настоящей войны. Нигде, как в царстве самой смерти, он не чувствовал себя таким живым. Для Владислава те две недели были сродни глотку свежего воздуха. И не случись беда, он так бы дальше и жил. Мирился бы с пленом мирной жизни и раз в несколько лет исчезал бы в огне новой войны, очаги которой всегда где-нибудь вспыхивали и тут же гасли. Но судьба вмешалась в его безумство, и одна роковая случайность поставила на солдатской судьбе Сычева жирную точку, а самого человека вина за содеянное буквально вывернула наизнанку, протащив от палат для душевнобольных до причастия в церкви.
Расстрел мирных - приговорила его совесть. Уничтожение предположительного врага - сказал трибунал, и отпустил Владислава восвояси. Ту страшную историю он старался не вспоминать. И годы сделали свое дело. Лица погибших от его рук все реже его навещали. Бывали дни, когда он и вовсе забывал о случившемся. Месяцы в клинике, годы психологических консультаций сделали свое дело. Однако иногда наступало время раскаяния, и никакие доктора, никакие препараты не могли помочь сломленному солдату. Несколько лет назад, в очередной из таких дней, когда Сычев уже всерьез подумывал присоединиться к тем, кого он погубил, его мать, убежденная атеистка, преподнесла ему сюрприз. Взяв под руку Владислава, она зачем-то отвезла его в один из храмов под Тверью. Приход ничем особенным не отличался, однако раненное сердце солдата как нигде нашло покой и умиротворение в стенах того храма. С тех пор, когда приходили страшные дни тревог, и желание продолжать борьбу совсем покидало Владислава, он ехал в те живописные места и слушал мягкие проповеди тамошних священников. Однако вчера, примерно в полдень оплот спокойствия и гармонии души рухнул, и словно адовы врата разверзлись под куполом божьего храма.
Теперь сон уносил его в кошмары прошедшего дня. Ему хотелось кричать, но воздуха не хватало. Хотелось убежать и больше никогда не видеть те мерзкие сцены, но ноги отказывались его слушать. И когда его сердце уже было готово взорваться от страха, Влад ощутил ледяные брызги на своем лице.
Глаза мужчины открылись. Все было в тумане, и к горлу тут же подкатила тошнота. Когда мир замедлил свой безумный вальс и картинка обрела четкость, он увидел склонившейся над ним силуэт. Человек был в одеждах священника. Это он разбудил его, вырвал из страшных воспоминаний. В руках святого отца была небольшая походная фляга, и, наклонившись к мокрому лицу Владислава, он тихо произнес.
- Ну что. Добро пожаловать в ад.
Отец Георгий обошел монастырский двор по кругу. Заглянул в каждое нетронутое строеньице, коих на территории осталось немного. Проверил каждое холодное тело, а было их не меньше сотни, включая прихожан и работников. Но ничего. Все были мертвы. По крайней мере, за белокаменной изгородью Вознесенского монастыря смерть пощадила его одного.
Спустя час. Около шести утра. Когда рассвет уже вовсю занялся и придал дьявольскому пейзажу пущую четкость, Соколов решил, что стоит выбираться из мертвого монастыря. Где-то недалеко от главных ворот, возле церковного киоска, Георгий заметил очередной стог лежащих один на одном мертвецов. Решив, что стоит и этих проверить, святой отец принялся растаскивать за ноги сбившихся в кучку покойников. И, как оказалось, не зря. Все они, конечно же, были мертвы. Да что там мертвы, у многих тела были так изуродованы, что сложно было понять с какой стороны смотреть на человека. Однако когда Георгий уже хотел уходить, самое нижнее тело, которое было под всеми остальными покойниками, внезапно закашляло и застонало.
От неожиданности, священник отпрянул и, подобрав валяющийся рядом кирпич, отошел на безопасное расстояние. Секунд через пять кашель повторился, и аккуратно подойдя к внезапно ожившему телу, святой отец вдруг понял, кого он отыскал.