2.
Ему повезло. Кабинет врача находился на теневой стороне здания.
– Присаживайтесь, – врач указал на стул, не торопясь надел очки и открыл медицинскую карточку.
Он сел, и стул заскрипел под его ста двадцати шестью килограммами веса.
Два дня назад хозяин тела уступил ему место за пультом. Временно. Несмотря на внушительные физические размеры, форма была слишком тесной и слабой. Немногим лучше колонии муравьев. Надолго ее точно не хватит.
"…Формы, формы, формы… Поиск и заполнение. И нет другого способа бороться с наступающим на пятки Временем".
Если не считать муравьев и крысу, на настоящий момент в его распоряжении было две формы. Жирдяя он заполнил довольно быстро, а вот с белокурой проституткой процесс шел очень вязко. Он опасался, что вообще не сможет ее заполнить.
– Ваше имя?
– Фролов Дмитрий Андреевич. "Одно из них. У меня миллиарды имен".
– Возраст?
– Двадцать девять лет.
"По вашим меркам бесконечность. Я начал свой путь, когда этой Галактики не было и в помине. И буду продолжать его через миллиарды лет после того, как Черная дыра, которая появится на месте вашего остывшего Солнца, проглотит саму себя".
– Профессия?
– Торговец. Специалист по договорам.
– Итак, Дмитрий Андреевич, у вас есть жалобы? – человек в белом халате говорил медленно, как будто обдумывая каждое слово.
На деле он был самонадеянным дураком. Глупо остаться с пациентом один на один без санитаров в запираемом изнутри кабинете. Гелевая авторучка "Эрих Краузе", лежавшая на столе, при соответствующих обстоятельствах легко могла бы оказаться в левом глазу врача. Даже несмотря на толстые линзы очков.
– Жалобы? Конечно, есть. Две. Хроническое отсутствие денег и патологическое желание ими разжиться, – он улыбнулся. Будь врач немного наблюдательнее, он раскусил бы его с первого вопроса. Для прежнего хозяина тела шутка над деньгами означала богохульство.
"Но ты ведь этого не знал, верно? Ты понятия не имеешь, что за люди лежат у тебя по палатам".
– Головные боли, учащенное сердцебиение, внезапные приступы страха или беспокойства?
– Нет. Ничего такого.
"Разве что в голове на один голос больше, чем положено. Но это такая ерунда. Так что не будем заострять на этом внимание".
– Может быть, провалы в памяти? Вы помните, что вы ели сегодня на обед?
– Борщ и гуляш из говядины.
"Плюс высохший лист салата, два сета роллов с тунцом и четыре килограмма человеческих мозгов, которые я пережевываю уже вторую неделю".
– Бессонница?
– Нет.
"Последний раз я проспал четверть века. И хватит спрашивать о моем здоровье. Пока никаких проблем. Хотя они и могут возникнуть. Алкаш, который лежит у входной двери палаты, третий день подозрительно покашливает. Ночами я часто подумываю, не накрыть ли ему лицо подушкой. А вот тебе, доктор, действительно не мешало бы поспать. Мешки под глазами и взъерошенные волосы – те, что еще не выпали, – тебя не красят. Думаю, аденома загонит тебя в могилу. Если, конечно, я ее не опережу".
– Страхи, фобии? Может, кто-то подслушивает ваши мысли или преследует вас?
"В точку, доктор. Меня преследует Время. Гонится, наступая на пятки".
– Нет.
– Вас не пытаются убить?
– Нет.
"Это все равно, что рубить саблей ветер".
– Не посещают ли вас мысли о самоубийстве?
– Нет.
– Может быть, какие-нибудь другие навязчивые идеи?
"В некотором смысле, я сам – навязчивая идея. Со всеми вытекающими особенностями "навязчивости": живучая, подкрепленная весомыми аргументами, неумолимая и страстно желанная. И как всякая по-настоящему сильная идея, я способен объединить многих. Очень многих. Всех".
– Послушайте, доктор. В какой-то момент я слетел с катушек. Все верно. Но теперь со мной все нормально.
Врач встал и заходил по комнате.
– Честно признаться, не знаю, что с вами делать. Такой срыв не мог пройти бесследно. Вы помните, как сюда попали?
– Совсем немного, – он помнил, как это жирное, пристегнутое к каталке тело дергалось и извивалось. Перед глазами болтались веревки усов и когтистые лапы. Проклятые муравьи. Он будет в них, пока они не издохнут. А листа салата и воды в блюдце хватит еще не меньше чем на месяц.
– Вас привезли после обеда в бессознательном состоянии. Вы вырывались, падали на живот, таращили глаза и время от времени шипели. Кстати, прежде чем вас накачали транквилизаторами, вы успели укусить санитара и разбить окно. Полная потеря самоконтроля и связи с внешним миром. Вряд ли вы окончательно выздоровели. Слишком мало прошло времени, и слишком тяжелым было ваше состояние.
"Не надо строить из себя всемогущего. При желании я могу выйти отсюда и без твоего благословения. Хоть сейчас. Ручка по-прежнему лежит в зоне досягаемости моей левой руки, а ключи от входной двери отделения – в правом кармане халата".
– Я абсолютно здоров.
– И можете это доказать? – врач поднял очки и заглянул ему в глаза.
"Ах, доктор, доктор. Здесь слишком мутная вода для обычной рыбалки. Моли Бога, чтобы ничего не подцепилось на твой беспечно заброшенный крючок. Не забывай: когда ты смотришь в бездну, бездна смотрит в тебя".
– Кажется, сейчас я именно этим и занимаюсь.
"Нет, я, конечно, погорячился, назвав тебя дураком. Напротив, ты очень интересный старик. Впрочем, до того чернокожего тебе все равно далеко".
Он вспомнил, как тысячами муравьиных глаз смотрел в изумленные глаза Амади сквозь мутное стекло аквариума.
"Охотно на досуге покопался бы в твоих мозгах. Но, к сожалению, ты не из нашей команды".
– Что вас смущает? Говорю же вам, я абсолютно здоров.
"Заканчивай, хватит ломать комедию. Ты спросил о том, что хотел, и то, что хотел, услышал. Это были правильные ответы. Перед тобой абсолютно здоровый человек, переживший тяжелый нервный срыв. Проблема решена, и она осталась в прошлом. Теперь ты должен сделать правильный вывод. Выписывай меня из этой чертовой больницы. В противном случае мне все-таки придется воспользоваться авторучкой".
– Хорошо. Я выпишу вас. Формально я не имею права вас больше здесь задерживать. Будь моя воля, я бы не торопился, но руководство настаивает на ускорении. Знаете, отечественная система здравоохранения заставляет нас бежать, вылупив глаза. Стоит остановиться, и ФОМС оставит отделение без зарплаты. Но вам придется появиться у меня через месяц. Для контрольного обследования. И к следующему визиту у вас на руках должны быть результаты МРТ. Напоминаю, что вы записаны на двадцать шестое число.
3.
Мама оделась в то самое черное платье в горох, в котором собиралась идти на суд. Как он и предполагал, оно мешком повисло на ней. Солнцезащитные очки скрывали половину лица. Остатки волос она закрутила в калач, заколола на макушке и все равно не смогла закрыть им бледную плешь.
Валя одел светлую рубашку и чистые джинсы. Его стараниями на столе возникли два салата, толченка и блюдо с отбивными, бутылка вина "Каберне" и два пакета сока.
Первый раз телефон зазвонил около полудня. Мама привстала в кресле и поднесла трубку к уху. После года затворничества телефонный разговор стал для нее событием.
– Алло? Привет.
Валя слышал, что собеседницей была женщина, но слов было не разобрать. Мама произнесла несколько дежурных ничего не значащих фраз, вроде "как дела?" и "рада тебя слышать". Голос в трубке тараторил без умолку. С каждым словом углы рта мамы опускались все ниже, пока губы не превратились в подкову.
– Тебя не будет? Жаль.
Голос зазвенел, и ему показалось, что она вот-вот расплачется.
– Спасибо за поздравления. Конечно, я все понимаю. Надеюсь, увидимся. Пока, – она сбросила вызов и откинулась на спинку кресла. – Четыре негритенка пошли купаться в море. Один утонул. Их осталось трое. Аня не придет.
После позвонили Ирина Васильевна, Алла Валентиновна. Причины были разными, но суть одна.
– Кажется, вместо званого обеда у нас будет ужин на двоих, – произнесла мама и ошиблась.
Тетя Галя все же пришла. Мама работала с ней в проектном институте. В цветастом сарафане с огромным букетом белых хризантем (Валя пересчитал их дважды, прежде чем убедился, что их количество нечетное) и картонной коробкой с красным бантом она появилась на пороге ровно в два.
– По-здра-вля-ем!
Ручная кладь гостьи перекочевал к нему в руки. Она крепко обняла именинницу и направилась к столу.
– А что, я первая?
Мама замялась, но объясняться не стала.
– Ну да. Проходи. Присаживайся. Как дела? Как дети?
– Да ничего. Тебе в очках не темно?
– Темно. А что делать? Врач прописал, вот и ношу. Садись за стол. Не будем больше никого дожидаться. Тебе салата положить? Сынок, налей тетям вина.
Валя терпеть не мог, когда она называла его "сынок". Особенно при посторонних.
Тетя Галя встала из-за стола и подняла бокал.
– Поздравляю тебя, Верочка. Желаю тебе здоровья и огромного счастья. Открывай подарок.
Мама развязала бант и сорвала оберточную бумагу. Под оберткой была икона. Грустный Христос двумя сложенными пальцами указывал в небо. Валя представил, как икона будет стоять на стуле перед гробом рядом с портретом мамы. Так делали, когда хоронили отца. Только икона тогда была с Богородицей и брали ее напрокат у соседки тети Лены.
– Тебе нравится? Ручная работа, освящена в Храме Христа Спасителя. Рамка посеребренная.
– Галь, ну это слишком. Даже неловко как-то.
– Для лучшей подруги ничего не слишком. Слушай, а где остальные? Уже половина третьего.
– Наверное, опаздывают. Какая разница, нам и втроем неплохо. Рассказывай, как ты живешь. Как Артем, как Валера? Что там на работе? Сергеевич по-прежнему свирепствует? Рассказывай все. Сто лет не виделись.
Тетя Галя завелась с полоборота. В ее истории было не менее двух десятков действующих лиц, судьбы которых каким-о невероятным образом оказались переплетены между собой. Люди женились, разводились, обзаводились домами, автомобилями, холодильниками и детьми, получали премии и выговоры, двигались вверх и вниз по карьерной лестнице, переезжали с места на место, подозрительно быстро худели и страдали от ожирения.
Когда общие знакомые исчерпали себя, она перешла к знаменитостям. Вспомнила про двойняшек Пугачевой, смерть Фриске и новую пассию Билана. Девушка была из Украины, и тетя Галя переключилась на российско-украинский конфликт.
Бутылка опустела на две трети, и мама с трудом держалась на стуле. Она и раньше быстро пьянела, а теперь, когда болезнь дожирала ее, захмелела после первого бокала. Тело перекосилось, словно держалось на подпорках. Когда тетя Галя перешла к экономической обстановке в стране, мама дважды икнула и прикрыла ладонью рот.
– Кризис. По городу кафе, рестораны, магазины – все закрывается. Вчера только заходила в "Канцтовары" файлы купить – сегодня на двери табличка "Закрыто". Доллар уже шестьдесят рублей стоит. Цены растут, а зарплата прежняя. Артему начальник намекнул, что пора увольняться. Бюджета на всех не хватит. Так что давай, подруга, выпьем за материальное благополучие. За изобилие в холодильнике и шелест купюр в кошельке.
Мама еще раз икнула, виновато пожала плечами и подняла бокал.
– Я не против. Но честно признаться, из сбыточных желаний у меня осталось одно: хотела бы оказаться в гробу, прежде чем рак доберется до мозга, – она произнесла это так естественно и легко, как если бы речь шла о богатом урожае на даче или отпуске у моря.
Отхлебнула из стакана и поставила его обратно на стол. Валя уронил вилку. Тетя Галя перестала жевать и отставила стакан в сторону.
– О чем ты?
Движения замерли. В комнате повисла тишина. Только вентилятор продолжал жужжать и поворачивать пропеллером из стороны в сторону. Мама посмотрела на него, потом на тетю Галю, потом прижала руки к животу и вдруг дернулась всем телом.
– Что-то мне нехорошо. Извините. Я на минутку. Стул громко заскреб ножками по полу. Мама поднялась и быстрыми шагами вышла из комнаты.
– Что с ней?
– Онкология.
Тетя Галя прижала пальцы к вискам и закрыла глаза.
– Господи, Боже мой. Давно?
– С осени.
– Она мне ничего не говорила. Да и разговаривали мы за это время не больше двух раз, и то по телефону. Вера, Вера… Как же так? А что врачи?
– Оперировать не стали, сказали: слишком поздно. Метастазы в печени и лимфоузлах. Она не знает. Это мне тетя Зоя, отцова сестра, говорила. Она приезжала летом. Извините. Я схожу посмотрю, что с ней.
– Я с тобой.
Валя подумал, что с этого момента обзорная история тети Гали пополнилась еще двумя персонажами. За дверью шумела вода. Валя постучал.
– Мам, ты как?
– Все нормально. Я сейчас выйду. Это все чертовы таблетки. В инструкции… – она запнулась, и Валя услышал, как ее вырвало.
– Вера, тебе ничего не надо? Может, скорую вызвать? – спросила тетя Галя.
– Не надо. Говорю же: все нормально. Мне уже лучше. Сейчас выйду.
"Сейчас" продлилось чуть меньше часа. И когда мама вышла из ванной, тети Гали уже не было.
4.
Терентьев оставил служебную девятку за два квартала около супермаркета. По случаю визита к Джорджу он переоделся в штатское и, несмотря на ненастную погоду, нацепил на нос огромные солнцезащитные очки.
Кроме обычных вопросов у Терентьева был еще один, непосредственно к цели визита отношения не имевший. Вопрос надо было ненавязчиво ввернуть в диалог, как бы между делом. Ему надо знать, связан ли как-то цыган с убитым негром. А то сейчас кинется он рьяно копать, а через месяц придется с удвоенным усердием закапывать все, что нарыл, обратно.
Однажды Джордж хвастался, что весь его многолетний труд тянул как минимум на два пожизненных. И это было очень похоже на правду. Казалось, что он берется за дело не столько из экономических соображений, сколько стремясь дотянуть не вынесенный ему приговор до третьего пожизненного или расстрела, – в качестве прецедента за особые заслуги.
– Три четверти Уголовного кодекса – это про меня. Осталась только мерзость, вроде растления малолетних и изнасилования. Так что можно сказать, что как личность я состоялся, – это была его излюбленная прибаутка.
Для цыгана не существовало мелких и крупных дел. С утра он покупал краденный телефон за триста рублей, а в обед помогал отбить НДС на полтора миллиона.
Вся его многочисленная семья занималась примерно тем же. Брат Джорджа, Чикурано, барыжничал ширкой. Племянник, имя которого Терентьев никак не мог запомнить, угонял машины, а потом возвращал их владельцам за половину стоимости. Сын Сергей авторитетно прибивал на бабки средней руки бизнесменов, а дочка Анечка торговала наркотиками.
После второго звонка дверь открыл хозяин дома в ярко-красной рубашке, расписанной золотым узором, и длинных, спускавшихся ниже колен шортах. Благодаря видеокамере на заборе калитку всегда открывал тот, к кому пришли, если он, конечно, был дома.
– Джордж, привет.
– Ай, привет, дорогой! Заходи, гостем будешь, – цыган улыбнулся и протянул усыпанную перстнями пятерню. Все тридцать два закованных в золото зуба ярко горели на солнце.
Двери дома автоматически разъехались, как в торговом центре.
По коридору один за другим промчались три разновозрастных цыганенка. Справа в дверном проходе появилась толстая бабка с вымазанными по локоть в муке руками и что-то крикнула Джорджу на роме.
Тот, не задумываясь, ответил и показал Терентьеву на прозрачную дверь.
За стеклом зеленели папоротники в кадушках на фоне ярко-голубой воды бассейна.
Джордж упал в плетеное кресло у бассейна и показал на место напротив. На столике перед диваном лежал крупный золотой браслет, инкрустированный прозрачными голубыми камнями.
– Вчера жене ко дню рождения купил. С утра разглядываю. Знаешь, сколько стоит? Восемьсот. А весит пустяк – сорок граммов. А почему так дорого? Потому что "Де Бирс". Фирма. Знаешь такую?
– Нет.
– Вот я тоже раньше не знал. Мировой бренд. Очень престижный. Вчера в ювелирном магазине мне казалось, что в этой вещице есть что-то особенное, чего нет в других. Особенное качество или красота. Ну, ты меня понимаешь. А потом, когда уже купил, пригляделся – нет. Все самое обыкновенное. Поэтому я стал думать, что переплата за бренд – это стоимость уважения и внимания со стороны других людей. Цена респекта, который вещь приносит своему владельцу. Понимаешь?
Терентьев кивнул. Пока цыган молол языком, он думал, как с брендов перейти к черномазому трупу. Ничего в голову не приходило. Если такой мостик и существовал, то дорога к нему была капитану полиции не известна.
– Но ты ведь не знаешь, что такое "Де Бирс". И большинство остальных тоже не знают. Так что выходит, я заплатил за промывку собственных мозгов. "Де Бирс" умело развесила лапшу мне на уши – убедила меня, покупателя, в существовании исключительного отношения окружающих людей к владельцам предлагаемого товара – и сорвала куш. Вот так-то. Что скажешь?
Терентьев пожал плечами. Цыган всегда был склонен к абстрактным разговорам. Олег говорил, что покойный отец Джорджа закончил три курса на философском факультете Московского университета.
– Ладно. Черт с ними с этими брендами. Держи. Джордж бросил на колени Терентьеву скрученный скотчем пакет.
– Скажи начальнику: за июль потом отдам.
– Передам и слова, и сверток.
Цыган должен был отдать всю сумму сейчас, но Терентьев промолчал. Вести переговоры он не был уполномочен.
– А сам-то как? – наконец Джордж задал правильный вопрос. От него до вопроса, вертевшегося на языке больше получаса, был всего один шаг.
– Все бы ничего, да работку вшивую подкинули. Негра убили в доме по Урицкого. Слышал? – проговаривая последние слова, Терентьев внимательно смотрел в лицо собеседника. Глаза должны были сказать больше, чем язык. Но заброшенный невод вернулся с тиной морскою.
– Слышал. Чикурано рассказывал. Запутанная история какая-то, долго тебе возиться придется.
– Долго – это полбеды. Главное, чтобы не оказалось напрасно или даже во вред.
Джордж пожал плечами. Разговор, к которому Терентьев так долго и осторожно подбирался, ничего не принес.