Трёхчасовая беседа с Тихоней Прештом до предела утомила Каммерера. Допрашивая "короля", он чувствовал всё более усиливавшуюся гадливость, и пару раз поймал себя на том, что ему хочется принять ионный душ или хотя бы вымыть руки, которыми он касался пленника. В столице и по всей стране то и дело вспыхивали голодные бунты, люди резали друг друга за корку хлеба, а "король спекулянтов" в ответ на вопросы Мака "Неужели вы не понимали, что делали? Вам не жалко было женщин и детей, умиравших с голоду?" только моргал своим поросячьими глазками, пряча прыгавшие в них злобные искорки, и монотонно бормотал "Не понимаю я, ваше превосходительство… Торговля - она того, требует… Какие дети, ваше превосходительство? И в мыслях не имел злодейского умысла - торговля, ничего крамольного…". Никаких сообщников, связей и тому подобного Тихоня не назвал, хорошо понимая, что организованность преступной деятельности отягощает его вину, и упорно стоял на своём "торговля - она того, требует", бормоча эту мантру с исступлённостью пандейского дервиша. А связи среди старой администрации, вроде бы заявившей о своей лояльности, и новой, составленной из разнокалиберных деятелей бывшего подполья, Тихоня имел, причём широчайшие. Без этих связей - на самом верху! - невозможно было бы проворачивать аферы такого масштаба, какие проворачивал Прешт: не получил бы вчерашний легальный выродок доступа ни к складам продовольствия, ни к распределителям, ни к транспортной сети. Эти связи очень интересовали Максима, и полномочный представитель Временного Совета по упорядочиванию сдерживал не раз вспыхивавшее у него желание взять этого добренького гномика за кадык и раздавить, как клопа. Что за люди, думал он, что за люди? Да полноте, люди это или хищные пандорские обезьяны, каким-то хитрым образом переселившиеся на Саракш? Неудивительно, что эти люди довели свою планету до состояния радиоактивного могильника…
От вспышки неконтролируемого бешенства Мака спас Сикорски, появившийся как раз в тот момент, когда полномочный представитель Временного Совета по упорядочиванию уже примеривался, как бы ему половчее придушить Тихоню. Странник появился в кабинете Мака, прижёг мгновенно съежившегося Прешта взглядом - Тихоня стал похож на ящерицу, пытающуюся прикинуться сухой веточкой, - и спросил коротко:
- Ну, как?
- Никак, - уныло признался Максим, опуская глаза.
- Ничего страшного, - резюмировал Рудольф. - Подвергнем его, - он кивнул сторону притихшего Тихони, - ментоскопии и узнаем всё, что нам нужно. А потом - расстреляем, выродков и без него предостаточно.
В глазах Прешта плеснул ужас. "Король спекулянтов" задёргался на стуле, но тут по знаку Сикорски два охранника вывели Тихоню, не дав ему закатить истерику с воплями о пощаде и уверениями в собственной невиновности.
Ментоскопия, подумал Максим. Ну да, конечно, я мог бы и сам догадаться…
- Рудольф, зачем вы устроили эту комедию? - спросил он, как только за Тихоней и его конвоем закрылась дверь.
- Комедию? В ходе любых революций - например, Великой французской, - власти всегда боролись со спекулянтами. Во время революционных преобразований спекулянты продовольствием переходят из разряда просто паразитов, существование которых хоть и неприятно, но ещё терпимо, в разряд саботажников, существование которых уже нетерпимо, так как чревато серьёзнейшими последствиями и даже поражением самой революции. Так что это уже не комедия, а трагедия.
- Я не об этом, это-то я понимаю. Но зачем надо было заставлять меня тратить кучу времени на этого слизняка, когда можно было сразу же прибегнуть к ментоскопии?
- А затем, - очень серьёзно ответил Странник, - чтобы ты понял, с кем ты будешь иметь дело. Ты доброволец, специальной прогрессорской подготовки у тебя никакой, а тебе придётся общаться с экземплярами и похлеще. Здесь не Земля, Максим, здесь Саракш, и эти люди - они ещё только полуфабрикат будущего человечества, и не факт, что человечество это не умрёт на взлёте, перегруженное балластом, который оно тянет за собой. Однако не волнуйся, - он усмехнулся, - я не буду уподобляться одному приснопамятному ротмистру и заставлять тебя лично приводить в исполнение приговор, который вынесет Тихоне Прешту революционный трибунал.
- А вы знаете, - заявил Максим, - его бы я пристрелил с большим удовольствием.
Странник промолчал, только внимательно - очень внимательно - посмотрел на Мака.
* * *
Когда в детстве мальчик Максим Каммерер впервые услышал слово "инфляция", он, ещё не понимая, что оно означает, представил себе инфляцию чем-то вроде членистоногой сухощавой гусеницы, с тихим шелестом ползущей по прелым листьям. А когда он узнал, что по-английски "inflation" - это "надувание", его умозрительная гусеница обзавелась пухлым раздутым брюшком и выпученными глазами, готовыми вот-вот вывалиться и покатиться по земле. Когда же Максим добрался до истории экономики, которую юные земляне изучали в школах наряду со многими другими научными дисциплинами, то с удивлением понял, что его детская фантазия оказалась очень точной: "гусеница" по имени "инфляция" оказалась очень прожорливой.
Впрочем, особого интереса к истории вообще и к истории экономики в частности он никогда не испытывал, и потому его знания в этой области остались весьма поверхностными - достаточный минимум для сдачи экзаменов, и не более того. Однако гусеницу - гусеницу с непомерным аппетитом - Максим запомнил, как запоминают забавную детскую игрушку. И ему, конечно, и в голову не могло придти, что когда-нибудь он встретится с этой гусеницей на узкой тропинке.
Для землян двадцать второго века экономика была наукой крайне неконкретной (чем-то вроде астрологии), и раритетные толстые бумажные тома и кристаллографические копии, наполненные пространными рассуждениями и замысловатыми формулами, представляли интерес только для узких специалистов. Для землян середины двадцать второго века всё было очень просто: объединённый социум планеты обеспечивает каждого своего члена всем необходимым, и понятия "товар", "инвестиции", "заработная плата" и "норма прибыли" стали архаичными - такими же, как охотничьи заклинания пещерных людей. Зачем так сложно? На Земле всё гораздо проще и рациональнее. Есть практически неограниченные источники энергии (например, управляемый термояд), есть биосинтезаторы и синтезаторы материальных объектов с заданными свойствами, при помощи которых легко и просто можно создать всё, что угодно, - какой смысл обменивать что-то на что-то, а тем более "покупать" и "продавать"? И мало кто вспоминал, что совсем ещё недавно (по историческим меркам) на Земле всё было по-другому…
Изучение экономики Саракша Максим начал практически с нуля, используя местные учебники. Многое сначала было ему непонятно, как специалисту по нуль-транспортировке непонятна схема на радиолампах, однако вскоре гибкий и развитый ум молодого землянина, привыкший решать сложные логические задачи, разобрался в экономическом механизме обитаемого острова, варварском в своей законченности и законченном в своём варварстве. Эта экономика была по-своему совершенной, как совершенной бывает конструкция, многократно модернизированная и доведённая до предела возможностей, заложенных в изначальный проект. Дальнейшая её модернизация невозможна, конструкцию пора менять на принципиально новую, однако она всё ещё работоспособна и движется, дымя, рассыпая искры и шипя вырывающимся паром. И главное - люди, создатели и операторы этой машины. Они нисколько не заинтересованы в замене древнего парового котла на новейший атомный - они привыкли главенствовать и подавать команды кочегарам, кидающим уголь в ненасытные утробы топок: зачем им нужен автоматизированный ядерный реактор, обеспечивающий всех морем энергии и стирающий статусную разницу, сложившуюся с незапамятных времён? Нет, подумал Мак, от реактора они бы тоже не отказались, но при условии, что вся вырабатываемая энергия оставалась бы под их жёстким контролем, и только они решали бы, кому и сколько этой энергии дать (или вообще не дать).
Да, сказал он себе, люди-саракшиане. Человек Земли - это свободная и многогранная личность, целая вселенная, заключённая в биологическую оболочку. И одновременно - это часть могучего социума, в котором каждая личность вправе рассчитывать на любую помощь со стороны всего человечества, если таковая понадобится. И люди Земли получают эту помощь - разве может быть по-другому? И одновременно - любой человек Земли без всяких колебаний пожертвует всем своим личным (очень многим, вплоть до самой жизни), если это будет абсолютно необходимо всем землянам. Гармоничное общество, в котором найдена золотая середина между интересами всех его членов и каждого из них в отдельности…
А саракшиане (за редким исключением) - они другие. На них всё ещё давит память тёмных веков, наполненных борьбой за выживание, и память эта уродует их похлеще любой радиации. Каждый житель Земли знает, что всегда может заказать и получить всё, что ему потребуется, и ни одному землянину и в голову не придёт заваливать лужайку возле своего жилища грудами еды и охапками одежды "про запас" или выстраивать вокруг своего дома стадо глайдеров (Максим даже улыбнулся, мысленно представив себе такую картину). И не нужно человеку Земли декорировать свой туалет или душевую редкими драгоценными камнями-кристаллами с далёких планет. Какой в этом смысл? Бытовая техника, украшенная таким дикарским способом, не будет лучше работать - это и ребёнку понятно. Прагматичная эстетика землян XXII века требовала от техники функциональности, оставляя изыски сфере искусства.
Они другие, вот в чём штука. Людям Земли не нужна ни экономика, предполагающая возможность бесконтрольно пользоваться результатами чужого труда исключительно по собственному усмотрению и в собственных интересах, ни аляповатые внешние статусные символы, демонстрирующие заслуги их носителя, реальные или мнимые. А саракшианам, лишённым внутренних этических тормозов, требуется искусственный ограничитель, в то же время являющийся мерилом (хоть и весьма несовершенным) социальной ценности любого члена общества. И таким мерилом на Саракше (как и в других примитивных социумах, в том числе и на Земле в былые времена, Максим это уже знал) стали деньги.
Саму по себе идею денег Максим нашёл вполне разумной. И в самом деле, если уж развивается интенсивный товарообмен между племенами и народами, то необходима некая условная единица обмена, удобная и компактная - не менять же зерно на шкуры или топоры на глиняные горшки, пытаясь в каждом отдельном случае сравнивать ценность этих товаров. Деньги ускорили технический прогресс, они стимулировали развитие науки, они взорвали минами буржуазных революций угрюмые феодальные замки с их пыточными подземельями и безвкусной роскошью, созданной на поте, слезах и крови миллионов простых людей. И сумма денег, которой располагал тот или иной человек, определяла количество тех благ, на которые он мог претендовать (а заодно и его социальную значимость).
Однако с развитием и усложнением товарно-денежных отношений, как очень скоро заметил Максим Каммерер, всё ярче проявлялись негативные тенденции, заложенные в самом принципе "деньги как единое мерило всех ценностей". Во-первых, не имело никакого значения, каким именно способом человек становился обладателем той или иной денежной суммы: деньги, заработанные честным трудом, на вкус и цвет нисколько не отличались от денег украденных или награбленных. А во-вторых - деньги начали жить сами по себе, размножаясь, как серая радиоактивная плесень в лесах за Голубой Змеёй. Сложился и окреп слой финансовых воротил, промышлявших узаконенным грабежом - ростовщичеством, и эти люди, как понял Мак, стали претендовать на верховную власть, медленно, но неотвратимо подминая под себя государственные структуры. А банки из обыкновенных аккумуляторов денег превратились в множительные агрегаты, делающие деньги из денег, не добавляя при этом в сферу реального производства ровным счётом ничего; общее количество денег росло и росло, всё больше и больше превышая реальную стоимость всего произведённого и производимого человеческим трудом, и тогда из распухающей кучи бумажных банкнот, акции и облигаций выползла толстая и мохнатая гусеница по имени "инфляция" и начала пожирать всё, до чего могла дотянуться. И гусеницу эту было не взять ни пулей, ни гранатой, ни даже термическим зарядом…
Несправедливость узаконенного грабежа бросалась в глаза (не надо было даже особо и присматриваться - как это так, и почему это я должен отдать соседу два куска хлеба, если я брал у него в долг один кусок?). Военный путч, организованный будущими Неизвестными Отцами, преследовал, ко всему прочему, и ещё одну важную цель: ограничить непомерные аппетиты финансистов и чётко разделить "сферы влияния": банкирам - банковать, кесарям - править. И Неизвестные Отцы, опираясь на башни, сумели установить если не социальный мир, то хотя бы социальное перемирие.
Хорошо, сказал себе Максим, Отцов больше нет, башни молчат. А экономика? Она осталась, хотя работоспособной её можно назвать с очень большой натяжкой. Что мы будем с ней делать? Он вспомнил, как предложил Страннику демонтировать всю экономическую систему страны и заменить её централизованной системой распределения наподобие земной. "Почитай специальную литературу, - сказал Сикорски, - а главное - подумай, хорошенько подумай. Хватит с нас твоих лихих кавалерийских атак". Максим почитал, подумал и очень скоро понял, что Рудольф прав: земная система на Саракше работать не будет по той простой причине, что саракшиане - не земляне. Максим видел депутатов Временного Совета, яростно дравшихся за предоставляемые им привилегии, видел чиновников старой администрации, деревянных людей с оловянными глазами, в которых живой огонёк появлялся только тогда, когда эти люди чуяли личную выгоду, и с пронзительной ясностью осознал, что его благая идея обернётся на саракшианской почве чистой воды утопией, причём утопией с очень неприятными последствиями для страны (а может быть, и для всей планеты). Максим понял, что любой местный чиновник, допущенный к системе распределения, в первую очередь будет думать только о себе и заботиться только о том, чтобы лично ему перепало из общего котла как можно больше. А до рядовых граждан дойдут только жалкие крохи (если вообще дойдут), потому что неограниченные (точнее, гипертрофированные) потребности саракшиан не сможет удовлетворить даже вся мощь науки и техники Земли, не говоря уже о дышащей на ладан хиленькой и коллапсирующей экономике бывшей страны Неизвестных Отцов.
Всё дело в людях Саракша, подумал Максим, они ещё не готовы к коммунизму. Эти люди - они ещё только полуфабрикат будущего человечества, как сказал Странник. Неужели правы просветители, считающие современного человека диким зверем, недалеко ушедшим от своих лохматых пещерных предков? Но если просветители правы в этом, то может быть, они правы и в том, что для форсированного воспитания Человека Настоящего можно - и не только можно, но и нужно! - применить психотронные излучатели? Логично? Нет, сказал он себе, не хочу я такой логики, и не хочу излучателей - нет, нет, и нет, массаракш! Никаких излучателей - точка.
Значит, остаётся только предложение Тогу Говоруна. Предприятия и банки остаются в руках частных собственников, а государство лишь в той или иной степени контролирует частный сектор экономики. При существующем порядке вещей и при нравственном уровне подавляющего числа саракшиан такое решение представляется оптимальным. Капитанами экономики должны быть энергичные и грамотные люди, озабоченные процветанием страны и доказавшие свою состоятельность - так, кажется? Свободная конкуренция, соревнование, и в итоге наверх выберутся лучшие из лучших, достойные из достойнейших. И всё бы хорошо, подумал Каммерер, да вот только что-то не очень верится мне в этакую идиллию…
* * *
Аллу Зеф был сумрачен и выглядел нехорошо. Он осунулся, сгорбился, и рыжая его борода увяла и даже как-то поблекла. А в глазах Зефа, в которых всегда светились ирония и ум, поселилась какая-то глухая тоска - Максим это сразу заметил. Зеф безвылазно пребывал в центральной психиатрической клинике столицы, где и застал его Мак, оказавшийся в этой клинике по делам полномочного представителя Временного Совета по упорядочиванию.
Настоящие люди, думал Максим, глядя на Зефа. Истинные борцы, прошедшие через кровь и муки и сохранившие верность идеалам. Им было трудно, очень трудно - они не шли на компромисс со своей совестью, и власть имущие истребляли их со всем старанием. Их беспощадно казнили и при Империи, и во времена репрессий против выродков, развязанных диктатурой Неизвестных Отцов; они первыми гибли на фронтах атомной войны, потому что не прятались от пуль за чужими спинами. Лучшие люди почему-то всегда погибают раньше конформистов, умеющих приспособиться к любым обстоятельствам и не лезущих на рожон. Эти лучшие люди будоражат сонное болото инертной человеческой массы, они пробивают затхлую болотную воду звенящими свежими струями, несущими очищение, и не дают этому болоту окончательно загнить. Болото не может без них жить - оно превратится в грязь, а затем пересохнет, - но в то же время болото ненавидит нарушителей его покоя и уродливого порядка. И болото топит, топит, топит в своей трясине тех, кто пытается превратить грязную лужу в цветущий луг и сделать скверное настоящее истинным будущим.
В многолетней мясорубке уцелели единицы подобных Зефу или Вепрю, думал Мак. И сейчас, после падения диктатуры Отцов, они борются, но их слишком мало. В Совете их оттёрли от всех ключевых постов - результаты голосования при подавляющем численном перевесе разного рода "умеренных" были вполне предсказуемыми. Болото успешно приняло новую конфигурацию, изменились породы населяющих его хищных жаб, и болото отторгает мечтателей - болото не хочет осушаться и превращаться в плодородное поле. И отчаянная борьба Зефа и его товарищей всё явственней обретает оттенок безнадёжности - их слишком мало. Коммунисты опередили своё время, и в этом их трагедия. И Зеф, наверное, хорошо это понимает, поэтому-то и взгляд его наполнен такой тоской. Вывод казался логичным, но Мак ошибся - Аллу Зефа тревожила не политическая ситуация в стране, а куда более насущная проблема.
- Я не знаю, что делать, - признался профессор, рассматривая кончики ногтей. - Я бессилен. Это даже не эпидемия, это катастрофа. Только в столице выявлены десятки тысяч душевнобольных, многие из которых социально опасны, а что творится по всей стране… Там счёт, думаю, идёт на миллионы. Страшное дело, Мак, - он поднял голову и посмотрел на землянина. - Кто мог подумать, что снятие излучения вызовет такие ужасные последствия? Оказывается, воздействие поля башен вызывало привыкание и наркотическую зависимость, и теперь мы имеем дело с десятками, сотнями тысяч наркоманов, испытывающих жестокую ломку, - человеческие потери соизмеримы с потерями от радиоактивного заражения после атомной войны. Да, эти несчастные не умерли - хотя есть и погибшие, которых немало, - но они и не живут: их разум притушен или совсем погашен. Кто мог предположить, что такое случиться? Мы же ничего - ничего! - не знали о специфике этого проклятого излучения, Мак! Ничего, кроме того, что от этого излучения мы, выродки, испытывали дикие боли…