* * *
У нас с Сатишем кабинеты находятся на втором этаже.
Сатиш невысокий и худой, с очень смуглой кожей и почти мальчишеским лицом, но усы уже припорошила седина. Черты лица сбалансированы таким образом, что он сошел бы за местного во многих странах - в Мексике, Ливии, Греции или на Сицилии, - пока не открывал рта. А когда он открывал рот и начинал говорить, все эти возможные национальности исчезали, и он внезапно становился индийцем, несомненным индийцем, безошибочно, как в фокусе, и уже нельзя было представить его кем-либо другим.
Когда мы впервые увидели друг друга, он пожал мне руку обеими руками, потряс, затем похлопал по плечу и сказал:
- Как поживаешь, друг? Добро пожаловать в наш проект.
И улыбнулся так широко, что не испытать к нему симпатию оказалось невозможно.
Именно Сатиш объяснил мне, что нельзя надевать рукавицы, работая с жидким азотом.
- В рукавицах можно получить ожог.
Я смотрел, как он работает. Он наполнял жидким азотом резервуар электронного микроскопа, и холодный пар переливался через край, стекая на кафельный пол.
Поверхностное натяжение у жидкого азота меньше, чем у воды. Если пролить несколько капель азота на руку, то они скатятся по коже, подпрыгивая, не причиняя вреда и не смачивая ее, наподобие шариков ртути. Капли испаряются за несколько секунд, шипя и дымясь. Но если надеть рукавицы, наполняя резервуар, то азот может пролиться внутрь и растечься по коже.
- И если такое произойдет, - сказал Сатиш, наполняя резервуар, - ты получишь сильный ожог.
Сатиш первый спросил, чем я занимаюсь.
- Сам толком не знаю, - ответил я.
- Как ты можешь не знать?
Я пожал плечами:
- Просто.
- Но ты же здесь. И должен над чем-то работать.
- Я все еще выбираю тему.
Он уставился на меня, воспринимая мои слова, и я увидел, как его глаза меняются, как меняется его понимание того, кто я такой. Как случилось со мной, когда я впервые услышал его речь. И я точно так же стал для него чем-то другим.
- А-а… - протянул он. - Теперь я знаю, кто ты такой. Ты тот самый, из Стэнфорда.
- Это было восемь лет назад.
- Ты написал ту знаменитую статью о декогерентности. Ты совершил прорыв.
- Я не назвал бы это прорывом.
Он кивнул - то ли принимая мои слова, то ли нет.
- Значит, ты все еще работаешь в области квантовой теории?
- Нет. Я прекратил работу.
- Почему?
- Через какое-то время квантовая механика начинает менять мировоззрение человека.
- Что ты имеешь в виду?
- Чем больше я исследовал, тем меньше верил.
- В квантовую механику?
- Нет. В мир.
* * *
Бывают дни, когда я совсем не пью. В такие дни я беру отцовский пистолет и смотрю в зеркало. И убеждаю себя, что мне придется заплатить - и сегодня же, если я сделаю первый глоток. Заплатить так же, как заплатил он.
Но бывают и дни, когда я пью. Это дни, когда я просыпаюсь больным. Я иду в туалет и блюю в унитаз, а выпить мне хочется так сильно, что у меня трясутся руки. Я гляжу в зеркало в ванной, плещу водой в лицо. Я ничего себе не говорю. Нет таких слов, которым я поверю.
И тогда по утрам я пью водку. Потому что водка не оставляет запаха. Глоток, чтобы унять дрожь. Глоток, чтобы прийти в себя и начать двигаться. Если Сатиш и знает, то молчит.
* * *
Сатиш изучает электронные схемы. Он разводит их в виде ноликов и единичек в программируемых логических матрицах Томпсона. Внутреннюю логику матрицы можно менять, и он применяет селективное давление, чтобы направлять дизайн микросхемы в нужную сторону. Генетические алгоритмы манипулируют лучшими кодами для его задачи.
- Ничто не идеально, - сказал он. - Я много занимаюсь моделированием.
Я понятия не имею, как все это работает.
Сатиш - гений, который был фермером в Индии, пока не приехал в Америку в возрасте двадцати восьми лет. Степень инженера-электронщика он получил в Массачусетском технологическом. Потом были Гарвард, патенты и предложения работы.
- Я всего лишь фермер, - любит приговаривать он. - Мне нравится ковыряться в земле.
В речи Сатиша бесконечное количество выражений и оборотов.
Расслабившись, он позволял себе перейти на ломаный английский. Иногда, проведя с ним все утро, я и сам начинал говорить, как он, отвечая на таком же ломаном английском - довольно эффективном пиджине, который я постепенно стал уважать за его прямолинейность и способность передавать нюансы.
- Вчера ходил к дантисту, - поведал мне Сатиш. - Он сказал, что у меня хорошие зубы. А я ему: "Мне сорок два года, и я впервые пришел к дантисту". Он мне не поверил.
- Ты никогда не был у дантиста?
- Нет, никогда. Я только в двенадцатом классе в своей деревенской школе узнал, что есть особый доктор для зубов. И я никогда к нему не ходил, потому что не было нужды. Врач сказал, что у меня хорошие зубы, без кариеса, но на задних коренных слева есть пятно - там, где я жую табак.
- Я и не знал, что ты жуешь.
- Мне стыдно. Никто из моих братьев не жует табак. Во всей нашей семье я один такой. Я стараюсь бросить. - Он развел руками. - Но не могу. Сказал жене, что бросил два месяца назад, но снова начал жевать, а ей не признался. - Его глаза стали печальными. - Я плохой человек. - Сатиш посмотрел на меня: - Ты смеешься. Почему ты смеешься?
Корпорация "Хансен" была центром притяжения в технической промышленности - непрерывно прирастающей природной силой, скупающей другие лаборатории и оборудование, поглощающей конкурентов.
"Хансен" нанимала только лучших, независимо от национальности. Это было место, где ты входил в кофейную комнату и видел нигерийца, разговаривающего по-немецки с иранцем. По-немецки, потому что оба говорили на нем лучше, чем на английском, втором общем языке. Однако большинство инженеров были из Азии. И не потому, что из азиатов получались лучшие инженеры - ну, не только потому. Их просто было больше. В 2008 году университеты Америки выпустили четыре тысячи инженеров. А Китай выпустил триста тысяч. И лаборатории "Хансена" всегда искали таланты.
Бостонская лаборатория была в "Хансене" лишь одной из многих, зато у нас имелся самый большой склад, а это означало, что немало избыточного лабораторного оборудования отправляли к нам. Мы вскрывали ящики. Мы сортировали их содержимое. Если нам что-либо требовалось для исследований, мы просто за это расписывались и забирали: полная противоположность академической науке, где каждый прибор требовалось провести по смете, составить заявку и долго вымаливать у начальства.
Утро я почти всегда проводил с Сатишем. Помогал ему с логическими матрицами. Работая, он говорил о своих детях. Обеденный перерыв проводил за баскетболом. Иногда после игры я заходил в лабораторию Очковой Машины - посмотреть, чем он занимается. Он работал с органикой, подыскивая химические альтернативы, которые не вызывали бы врожденных дефектов у амфибий. Он анализировал образцы воды на содержание кадмия, ртути и мышьяка. Очковая Машина был своего рода шаманом. Он изучал структуры генных выражений у амфибий - читал будущее по генным дефектам.
- Если не принять меры, - сказал он, - то лет через двадцать большинство амфибий вымрет.
У него стояли аквариумы, полные лягушек - с тремя и более ногами, с хвостами, без передних лапок. Монстров.
Рядом с его лабораторией располагался кабинет Джой. Иногда Джой слышала, как мы разговариваем, и заходила к нам, скользя ладонью по стене, - высокая, красивая и слепая. Она занималась какими-то акустическими исследованиями. Длинноволосая, с высокими скулами - и с такими ясными синими и прекрасными глазами, что я сперва даже не понял, что они не видят.
- Не вы первый. - Она никогда не носила темных очков, никогда не ходила с белой тростью. - Отделение сетчатки, - пояснила она. - Мне было три года.
Днем я пытался работать.
Сидя у себя в кабинете, я тупо смотрел на доску для маркера. На ее широкую белую поверхность. Брал маркер, закрывал глаза и писал на доске по памяти.
Потом изучал написанное и швырял маркер через комнату.
В тот вечер мимо проходил Джеймс. Остановился в дверях со стаканчиком кофе в руке. Увидел разбросанные на полу бумаги.
- Приятно видеть, что ты над чем-то работаешь, - сказал он.
- Это не работа.
- Значит, начнется потом.
- Нет. Не думаю.
- Нужно лишь время.
- Как раз время я трачу зря. Твое время. Время этой лаборатории. - Откуда-то из глубин всплыла совесть. - Мне здесь нечего делать.
- Все в порядке, Эрик, - успокоил он. - У нас в штате есть ученые, у которых индекс цитирования меньше трети твоего. Твое место здесь.
- Все уже не так, как прежде. И я уже не тот.
Джеймс посмотрел на меня. Снова тот печальный взгляд. И он мягко произнес:
- На научные исследования можно списывать налоги. Дождись хотя бы окончания твоего контракта. Это даст тебе еще два месяца.
А потом мы можем дать тебе рекомендательное письмо.
* * *
Той ночью в своем номере отеля я сидел, уставившись на телефон, потягивая водку. Представлял, как звоню Мэри, набираю номер. Моя сестра, так похожая на меня и все же другая. Представлял, как услышу ее голос на другом конце линии.
"Алло? Алло?" Эта немота внутри меня… странная тяжесть слов, которые я мог сказать: не волнуйся, все хорошо… Но я ничего не говорю, позволяя телефону скользнуть в сторону, и через несколько часов обнаруживаю себя у ограды, очнувшегося после очередной отключки, промокшего до нитки, смотрящего на дождь. Раскаты грома приближаются с востока, за стеной дождя, и я стою в темноте, ожидая, когда жизнь снова станет хорошей.
Вот оно: чувство, что мой разум не обеспечивает моей перспективы, моего будущего. Я вижу себя со стороны: угловатая фигура, залитая желтым светом натриевых ламп, глаза серые, как штормовые облака, как оружейный металл. Состояния сна и бодрствования неразличимы. Тяжесть памяти придавливает меня, потому что когда что-то узнаешь, забыть уже невозможно. Дарвин однажды сказал, что серьезное изучение математики наделяет людей дополнительным чувством, - но что делать, когда оно противоречит другим твоим чувствам?
Моя рука сгибается, и бутылка из-под водки, кувыркаясь, улетает в темноту - отблеск, звук бьющегося стекла, осколки, асфальт и брызги дождя. Нет ничего иного, пока нет ничего иного.
* * *
Лаборатория.
Сатиш говорит:
- Вчера в машине я разговаривал со своей дочкой, ей пять лет, и она сказала: "Папа, пожалуйста, помолчи". Я ее спросил - почему, и она ответила: "Потому что я молюсь, и мне надо, чтобы ты молчал". Тогда я спросил, о чем она молится, а она сказала: "Подружка взяла у меня тюбик бальзама для губ, и я молюсь о том, чтобы она его вернула".
Сатиш старался не улыбаться. Мы сидели за столом в его кабинете и ели ланч.
- Я ей говорю, ну, может быть, она такая же, как я, и просто забыла. Но дочка сказала: "Нет, она уже больше недели не отдает".
Разговоры о блеске для губ и детских молитвах развеселили Сатиша. Мы доели ланч.
- Ты ешь рис каждый день, - заметил я.
- Я люблю рис.
- Но каждый день?…
- Ты меня оскорбляешь, друг. Я простой человек и пытаюсь сэкономить на колледж для дочурки. - Сатиш развел руки, изображая гнев. - Или ты думаешь, что я родился с золотой ложкой во рту?
На четвертой неделе я сказал ему, что мне не продлят контракт после испытательного срока.
- Откуда ты знаешь?
- Просто знаю.
Его лицо стало серьезным:
- Ты уверен?
- Да.
- В таком случае, пусть тебя это не тревожит. - Он похлопал меня по плечу. - Иногда лодка просто тонет, друг.
Я секунду подумал над его словами.
- Ты мне только что сказал, что иногда человек выигрывает, а иногда проигрывает?
Сатиш тоже задумался.
- Да, - согласился он. - Все правильно, только насчет выигрыша я ничего не говорил.
* * *
На пятой неделе я обнаружил ящик из "Доцента". Все началось с полученного по электронной почте письма от Боба, парня из отдела снабжения, в котором говорилось, что пришли кое-какие ящики, которые могут меня заинтересовать. И сейчас они на разгрузочной площадке с пометкой "Физика".
Я спустился на склад и отыскал эти ящики. Взял ломик и вскрыл их.
Три не представляли для меня интереса - там были только весы, гири для них и стеклянная посуда. Зато четвертый оказался другим. Я долго простоял, глядя внутрь.
Потом снова закрыл его крышкой и прибил ее ломиком. Сходил в контору к Бобу и выяснил, откуда эти ящики доставили. Компания под названием "Ингрэм" была несколько лет назад куплена компанией "Доцент" - а теперь "Хансен" купила и "Доцента". Ящик все это время провалялся на складе.
Я притащил его в свой кабинет. И в тот же день написал заявку на лабораторное помещение, комнату 271.
Я рисовал маркером на доске, когда в мой кабинет вошел Сатиш.
- Что это? - спросил он, показав на доску.
- Мой проект.
- Теперь у тебя есть проект?
- Да.
- Это хорошо. - Он улыбнулся и пожал мне руку. - Поздравляю, друг. И как произошло такое чудесное событие?
- Оно ничего не изменит. Это просто работа, лишь бы чем-то заняться.
- А что это?
- Слышал когда-нибудь об эксперименте Фейнмана с двойной щелью?
- Физика? Это не моя область, но я слышал об эксперименте Янга с двойной щелью.
- Это почти то же самое. Только вместо света он использовал поток электронов. - Я похлопал по ящику на столе. - И детектор. Детектор - это ключ. Вся разница в детекторе.
Сатиш взглянул на ящик:
- Там, внутри, детектор?
- Да, я нашел его сегодня в ящике, вместе с термоионной пушкой.
- Пушкой?
- Термоионной пушкой. Электронной пушкой. Ее явно использовали в эксперименте по репликации.
- И ты собираешься воспользоваться этой пушкой?
Я кивнул:
- Фейнман как-то сказал: "Похоже, любую ситуацию в квантовой механике можно объяснить словами: "Помнишь эксперимент с двумя отверстиями? Это то же самое"".
- А почему ты хочешь заняться этим проектом?
- Хочу увидеть то, что увидел Фейнман.
* * *
На Восточное побережье осень приходит быстро. Это особый зверь там, где деревья расцвечиваются всеми цветами спектра, а у ветра есть зубы. Мальчишкой, до переездов и спецшкол, я как-то провел осенний вечер, разбив лагерь в лесу, за домом бабушки и дедушки. Лежа на спине, я смотрел вверх на листья, падающие у меня перед глазами.
Именно запах вызвал столь яркое воспоминание - запах осени, - пока я шагал к автостоянке. У подъездной дорожки я увидел Джой, ждущую такси.
Порыв ветра заставил деревья танцевать. Она подняла воротник, защищаясь от ветра, не осознавая осенней прелести, царящей вокруг нее. На секунду я пожалел бедняжку. Жить в Новой Англии и не видеть листьев…
Я уселся в свою арендованную машину. Завел мотор на холостом ходу. Такси не проехало через ворота, не проследовало по извилистой дорожке. Я уже собрался отчалить, но в последний миг повернул руль и подъехал к развороту.
- У вас проблема с поездкой домой? - спросил я ее.
- Не уверена. Возможно, и так.
- Вас подбросить?
- Я справлюсь. - Она секунду помолчала. - А вы не против?
- Совершенно не против. Серьезно.
Она села в машину и захлопнула дверцу.
- Спасибо. Тут недалеко.
- Я никуда не тороплюсь.
- За воротами налево.
Она подсказывала мне дорогу от остановки до остановки. Она не знала названий улиц, но считала перекрестки, направляя меня к шоссе, - слепой, ведущий слепого. Миля за милей катились назад.
Бостон. Город, который не забыл себя. Город вне времени. Крошащиеся камни мостовых и современный бетон. Улицы, получившие названия еще до вторжения англичан. Легко заблудиться или вообразить, будто заблудился, петляя по холмистым улочкам.
За пределами города повсюду камни и деревья - пушистые сосны и разноцветные лиственные. Я мысленно представил карту, на которой мыс Код выдвинут в Атлантику. Этот мыс, изогнутая полоса земли, расположен настолько идеально для защиты Бостона, что кажется созданным специально. Если и не людьми, так Богом. Богу захотелось получить город там, где расположен Бостон.
Я знал, что цены на дома здесь сильно завышены. Это место, где фермерам делать нечего. Ковырни землю - и из нее выскочит камень и ударит тебя. И люди возводят вокруг домов каменные стены, лишь бы нашлось, куда эти камни складывать.
Возле ее дома я остановил машину. Проводил Джой до двери, словно провожал ее со свидания. Стоя рядом, она оказалась почти такого же роста, что и я, - примерно метр семьдесят восемь, очень худая, и когда мы стояли у двери, ее пустые голубые глаза смотрели куда-то вдаль, пока она не взглянула на меня, взглянула, и я мог бы на миг поклясться, что она меня видит.
Потом ее взгляд скользнул над моим плечом и вновь устремился к далекому горизонту.
- Я сейчас снимаю жилье, - сказала она. - Как только мой испытательный срок закончится, я, наверное, куплю квартиру поближе к работе.
- А я и не знал, что вы в "Хансене" тоже новичок.
- Меня приняли через неделю после вас. И я надеюсь остаться.
- Тогда я уверен, что вы останетесь.
- Возможно. Во всяком случае, мои исследования дешевы. Для них нужны только я и мои уши. Могу я заманить вас на кофе?
- Мне надо ехать, но в другой раз - пожалуй.
- Понимаю. - Она протянула руку. - Значит, в другой раз. Спасибо, что подвезли.
Я уже повернулся, чтобы уйти, но ее голос меня остановил:
- Джеймс сказал, что вы были выдающимся.
Я обернулся:
- Он вам такое сказал?
- Не мне. Я разговаривала с его секретаршей, а Джеймс, очевидно, много о вас говорил - как вы вместе учились в колледже. Но я хочу спросить кое о чем, пока вы не ушли. О том, чего я никак не могу понять.
- Хорошо.
Она подняла руку и коснулась моей щеки:
- Почему выдающиеся личности всегда пьют?
Я не ответил, пристально глядя в эти глаза. Наше молчание истончалось, пока не оказалось настолько тонким, что стало прозрачным.
- Вам необходимо быть осторожным, - сказала она. - С алкоголем. Иногда по утрам я ощущаю, как от вас попахивает. А если могу учуять я, то смогут и другие.
- У меня все будет в порядке.
- Нет. Мне почему-то так не кажется.