Вновь почувствовав стеснение в груди, Александр Иванович поспешил опустить глаза долу и продолжил: "Весьма интересен тот факт, что аксолотль дышит и жабрами, и легкими. Если вода плохо насыщена кислородом, то аксолотль переходит на легочное дыхание, и со временем жабры у него частично атрофируются. В природе окрас у аксолотлей довольно затейливый. Все тело амфибии буро-зеленого цвета, покрытое мелкими круглыми черными пятнами "в горошек", особенно хорошо заметными у молодых особей. Однако среди любителей аквариумов наибольшее распространение получил альбиносный вид аксолотля, выведенный искусственно".
* * *
"У меня нет ногтей. И когтей тоже нет. Розовая кожица на пальцах - и только. Если бы у меня был хотя бы один коготок, я, возможно, занялся бы живописью. На поросших мшанкой камнях я бы выцарапывал затейливые орнаменты, украшая свое стеклянное жилище.
Но пальцы мои мягки, ибо я - высший. Двуногие мнят себя венцом всего сущего, даже не догадываясь, что рядом с ними живу я. Высший. Совершенство, заключенное в образ.
Меня невозможно убить. Я - вечен, покуда существует на свете вода. Я - ее порождение. Ее дитя. Розовый младенец, покоящийся в прозрачных толщах.
Давным-давно первые двуногие пришли на берега моей хрустальной колыбели, к камням Чалько и скалам Хочимилько. Они узрели меня, и их изумление подарило мне первое имя: аксолотль. Игрушка вод.
Затем, спустя время, другие двуногие, что придумали поселить меня в сосудах с прозрачными стенками, называемых аквариумами, дали мне новое имя: Siredon pisciformis, иначе говоря - "рыбообразный сиредон". Они думали, что я родственен протеям. И лишь через века до двуногих дошло, что я - это я. Тогда они придумали мне новое имя: Ambistoma. Но и тут не угадали, глупцы… Что поделаешь, ограниченный ум двуногих не способен отличить истинное от ложного: амбистома - не я, но тот, кто приходит за мной, чтобы жить без воды. В своем стремлении постичь непостижимое они породили еще одно нелепое слово: неотения. Это когда меня становится много.
Двуногие не знают главного: каждый я, когда и где бы я ни существовал, это все равно - я. Все тот же я. Я - один. Игрушек вод много, но я - один.
Я знаю все. И я все помню. Двуногие считают, что разум умирает вместе с телом. Возможно, что в их случае так и происходит. Но мой разум живет, пока жив хотя бы один я.
Сотнями тысяч глаз смотрю я на мир. Это мир двуногих, и созерцать его доставляет мне истинное удовольствие. Поселив меня во множестве стеклянных сосудов, принеся меня в свои дома, двуногие предоставили мне отличную возможность для наблюдения за ними. Впрочем, они-то считают, что все как раз наоборот, что это они наблюдают за мной. Я же в ответ лишь улыбаюсь им сквозь стекло…
Я - красив. Полупрозрачное тело, нежно-розовый оттенок кожи, большая голова в ореоле вечно вспыхивающих холодным пламенем жабр, улыбающийся рот и черные, бездонные глаза…
Впрочем, один чудак-двуногий, что часто приходил посмотреть на меня, утверждал, что глаза мои "…целиком заполнены прозрачным золотом, лишенным всякой жизни…".
Я не раз разглядывал сам себя - зеркальных поверхностей в аквариумах предостаточно, - но ни разу не увидел даже искорки золотого в своих глазах. Там царит только чернота, только тьма. Тьма вечности.
Однако тот двуногий написал про меня довольно недурно: "Именно это спокойствие заворожило меня, когда я в первый раз наклонился над аквариумом. Мне почудилось, что я смутно постиг его тайное стремление потопить пространство и время в этой безразличной неподвижности. Потом я понял: сокращение жабр, легкие касания тонких лапок о камень, внезапное продвижение (некоторые из них могут плыть, просто волнообразно качнув тело) доказывали, что они способны пробуждаться от мертвого оцепенения, в котором они проводили часы. Их глаза потрясали меня сильнее всего. Рядом с ними, в других аквариумах, прекрасные глаза прочих рыб, так похожие на наши, отливали простой глупостью. Глаза аксолотля говорили мне о присутствии некой иной жизни, иного способа зрения. Прижав лицо к стеклу (иногда сторож обеспокоенно покашливал), я старался получше рассмотреть крохотные золотистые точки, этот вход в бесконечно медленный и далекий мир розовых существ. Бесполезно было постукивать пальцем по стеклу перед их лицами; никогда нельзя было заметить ни малейшей реакции. Золотые глаза продолжали гореть своим нежным и страшным светом, продолжали смотреть на меня из неизмеримой глубины, от которой у меня начинала кружиться голова".
Тот двуногий в конце концов сошел с ума. Для тех, чей мозг мягок и ограничен, это просто. Он вообразил, что стал мной, и смотрит теперь на мир из глубин моего разума. Глупец, он просто не знал, что нельзя слишком пристально смотреть в глаза аксолотлю…
Еще я вижу сны. Не свои - двуногих.
Мой двуногий спит тяжело. Его сны похожи на огромный аквариум, в глубинах которых царит вечный мрак. И лишь в одном месте этот аквариум освещен крохотной лампочкой. За пятнышком света трудно различить то, что творится в таинственных толщах вод, где колышутся стебли водорослей и скользят беззвучно неясные тени.
Но вот из тьмы выдвигается страшная, аспидно-черная морда сома-птерохоплита. Крохотные глазки зло и враждебно глядят на источник света, губастый рот приоткрывается, дабы поглотить его. И я понимаю, что спящий разум моего двуногого породил очередной фантом, очередную жестокую и жуткую химеру…"
* * *
У станции метро "Памяти жертв ГУЛАГа", бывшей "Кропоткинской", одышка вновь усадила Мендина на лавочку. Надсадно завывая и расплескивая вокруг синие отблески мигалок, в сторону набережной промчался длинный лимузин председателя Лиги демократических журналистов. Два бронированных "Хаммера" охраны, огрызаясь на встречные машины мощными "крякалками", расчищали дорогу лимузину.
Легкий ветерок со стороны Москвы-реки не приносил свежести: бензиновый смрад и запах перегретого асфальта забивали все вокруг. На огромном плазменном экране, вознесенном ввысь, рекламные ролики контрацептивов перемежались с нарезкой новостных сюжетов. После репортажа о встрече Хомяка с руководством Евроатлантической организации экономического сотрудничества - белозубые улыбки, заверения в долгосрочном партнерстве и верности выбранного пути - на экране возникла дикторская пара.
- А сейчас криминальные новости. Как вы помните, правоохранительные органы столицы задержали в феврале этого года одного из организаторов взрыва, произошедшего во время открытия Культурного центра народов Кавказа, построенного на месте утратившей свое значение ингумационной площадки в столичном районе Бирюлево. Двадцатишестилетний нигде не работающий Николай Саушкин состоял в националистической банде "Русский удар" и до этого теракта участвовал в нескольких нападениях на россиян, выходцев из южных регионов конфедерации. Сегодня, в эти минуты, суд присяжных Бирюлевского района города Москвы определяет виновность преступника. Мы предлагаем вашему вниманию прямое включение из зала суда…
На экране возник небритый парень, угрюмо озирающий из-за пуленепробиваемого стекла набитое людьми помещение. Присяжные, восседающие за невысоким барьером, по очереди вставали, называли свою фамилию и выносили вердикт.
- Присяжная Мамедова. Виновен.
- Присяжный Григорян. Виновен.
- Присяжная Шамшурова. Виновен.
- Присяжный Соломявичкус. Виновен.
- Присяжный Барайбеков. Виновен.
Судья, опрятная моложавая блондинка, кокетливо поправив радужную мантию, поднялась со своего места, выдержала паузу и провозгласила:
- Единогласный вердикт присяжных гласит: подсудимый Саушкин Николай Васильевич виновен в совершении инкриминированных ему преступлений. Подсудимый! Вам предоставляется последнее слово. Встаньте, пожалуйста!
Парень поднялся, поискал глазами камеру и заговорил - негромко, с плохо скрываемой яростью:
- Я хочу обратиться ко всем русским людям: братья! Проснитесь! Проснитесь, пока не поздно! Мы не проиграли ни одной войны на своей территории за всю историю нашей страны! Так неужели же мы добровольно отдадим ее этим?!
Последовал кивок в сторону присяжных. Сжав кулаки, подсудимый коротко кашлянул и продолжил:
- А теперь несколько слов вам, господа басурмане! Вы, видимо, забыли, кто такие русские. Вы привыкли, что русский мужик - это такой пьяненький увалень в очках, трусоватый и нерешительный. Но у вас короткая память! Вы забыли, как ваши прабабки пугали своих детей: "Придет русский - всем секир-башка!" Вы забыли, как ваши прадеды целовали копыта коня генерала Ермолова, умоляя его не сжигать ваши аулы! Вы забыли, как русские строили в ваших горах и пустынях больницы и школы, как они спасали ваших детей от болезней и голода! Вы…
Неожиданно парень дернулся, словно от удара электротоком, его скрутило судорогой. Камера сместилась, проехавшись по залу, и вновь взяла подсудимого в фокус. Но теперь на зрителей смотрел уже совсем другой человек - глаза полуприкрыты, нижняя губа отвисла.
- Я… Мне… Раскаиваюсь в содеянном… - с трудом цедил он слова. - Прошу суд учесть… мое чистосердечное…
Картинка вновь сменилась - в кадре появилась бойкая чернявая девушка с микрофоном:
- Оставайтесь на нашем канале! В зале районного суда работали корреспондент первого канала Карина Салмадзе и оператор Ефим Койфман…
Александр Иванович с трудом поднялся и зашаркал прочь…
* * *
"Нашу кафедру закрыли в марте, всего лишь год спустя после "Радужной революции". Факультет перестал существовать к началу нового учебного года. Мы пытались противиться - митинговали, собирали подписи, обращались в министерство… Новый ректор, получивший образование в Гарварде и впервые увидевший МГУ уже в зрелом возрасте, вышел к нам и повторил слова нашего нового президента: "Все то, что не рентабельно, все то, что не помогает России двигаться вперед, к высотам цивилизации, подлежит беспощадному отсечению".
Скальпель хирурга, как известно, не ведает жалости. Но еще более не ведает ее топор мясника!
Дальше все двигалось по нарастающей. Детские сады? Нерентабельно, свободных людей можно воспитать только в любящих семьях! Бесплатное начальное образование? Нерентабельно, бесплатное - синоним плохого. Ну а уж бесплатная медицина и вовсе пережиток тоталитаризма.
И, наконец, платить пенсии с компенсациями и надбавками - более чем нерентабельно, достаточно базовой, ведь в свободной стране свободные люди сами способны позаботиться о себе, а о стариках пусть пекутся благодарные дети.
Дальше - больше. "Хомут ЖКХ надо сбросить с шеи России!" - заявил президент. Сбросили. Квартплата выросла в пять раз, тарифы на электричество - в семь. Когда академика Белихова за неуплату выселяли из квартиры на проспекте Керенского, бывшем Кутузовском, он плакал. До нового своего жилища, обшарпанной пятиэтажки в Капотне, академик не доехал. Инфаркт разорвал его сердце прямо в кузове старенького "ЗИЛа", перевозившего остатки академической мебели.
Наши, кружковцы, перебивались кто как мог. Когда стала ясна тенденция, когда ветер перемен принес запах гари и трупный смрад, мы стиснули зубы и - была не была! - обратились прямиком в Страсбургский суд по правам человека.
Ответ пришел на удивление быстро: жалоба принята к рассмотрению, ждите. А потом тех из наших, кто еще работал, уволили. Эллочку Бахтину ударили в подъезде бейсбольной битой, и теперь она, парализованная, лежит на бесплатной койке в хосписе Армии Спасения. Толику Длукеру сожгли машину. Симоняна избили и ограбили. У меня по суду отобрали дачу - якобы я незаконно приобрел в 2001 году участок земли, на котором ее построил.
Совпадения? Цепь случайностей? Мистика? Нет, конечно же, нет. Все эти события оказались закономерным финалом нашего "невыхода на площадь". "Эх, не жили хорошо - нечего и начинать!" - сказал тогда Толик, продал телевизор, компьютер, коллекцию монет и заплатил за квартиру на полгода вперед. Остальные последовали его примеру. За телевизорами в ход пошли другая бытовая техника, потом книги, вещи, мебель… Продержаться на вырученные деньги нам удалось не больше полугода, а затем страшное и мерзкое слово "выселение" пришло и в наш кружок.
"Саша, помоги им!" - попросил меня Толик, когда протестующему против выселения Гальперовскому судебные приставы сломали руку. Я вздохнул и в последний раз посмотрел на свою стеклянную гордость…
Собственно, благодаря аквариумистике я и стал тем, кем стал - доктором биологических наук, членом-корреспондентом Российской Академии Наук, почетным академиком доброго десятка региональных академий, автором почти сотни монографий, специалистом по замкнутым биосистемам и так далее…
Первый аквариум - трехлитровая банка с парой гуппи и веточкой элодеи - появился у нас в доме, когда мне исполнилось шесть лет. Тогда, глядя на странный водный мирок, разместившийся на подоконнике в моей комнате, я еще не знал, что "заболел" на всю жизнь.
Итог этой самой жизни - восемь двухсотлитровых красавцев из прекрасного "панорамного" стекла, оснащенных по последнему слову аквариумной техники всевозможными помпами, фильтрами, компрессорами, освещенных "живым" светом специальных ламп, возвышались в большой комнате моей квартиры, превращая ее в филиал царства Нептуна.
И это не считая "отсадников", нерестилищ, "малявочников" и карантинного аквариума! Без малого две тонны воды, грунта, растений и, конечно же, подводных обитателей, от карпозубых, лабиринтовых, харациновых, сомов, вьюнов и цихлид - до экзотов вроде диадонов, больше известных как двузубы.
Живые кораллы в обычной квартире. Голотурии, актинии, трепанги, морские ежи, анемоны и даже карликовый португальский кораблик! Толик Длукер, всегда дразнивший меня Дуремаром, когда увидел ночные танцы светящихся креветок среди шевелящихся стеблей кораппины, ушел в прихожую, нахлобучил там свою видавшую виды шляпу, вернулся в комнату и снял ее передо мной в торжественном молчании…
И вот теперь все это пришлось распродавать, причем зачастую людям, мало смыслящим в аквариумистике. Я прощался со своими питомцами, точно с детьми. Да они и были, в сущности, моей семьей, все, от алых конихусов до муаровых шейбенбаршей, от полосатых птерофиллумов до лимонно-желтых лабидохромисов. Я любил их и, отдавая в чужие руки, отдавал и частичку себя…
Лишь один аквариум я оставил. Небольшой, круглый, непрофессиональный, такие обычно заводят для детей, поселяя в нем какую-нибудь оранду или телескопа.
Эту нелепую круглую банку отдала мне Верочка Старостина после смерти мужа, Владислава Павловича. Доцент Старостин, живая легенда нашей кафедры, умер позапрошлой зимой - диабетическая кома. Врачу "Скорой", приехавшему спустя два часа после вызова, осталось лишь констатировать смерть. У Старостиных не было денег на инсулин…
Верочка после похорон продала квартиру и уехала к родственникам в Ижевск. Так старостинский аквариум оказался у меня. Конечно, можно было бы продать и его, но, во-вторых, стоил он до смешного мало, а во-первых, где бы тогда жил мой аксолотль?
…Заточение. Толик Длукер называет мое добровольное уединение заточением. Я с ним не согласен. Мне больше нравится определение "внутренняя эмиграция", хотя психологи так обозначают не физическое, а душевное состояние человека.
Я эмигрировал. Из страны, которая перестала быть моей, я уехал в мой дом, в мою квартиру, и лишь изредка навещаю Родину - во время вылазок за продуктами, например, да и то стараюсь не смотреть по сторонам и ни с кем из посторонних не общаться.
Для общения есть друзья. Они навещают меня в моей добровольной ссылке, правда, не так часто, как мне бы хотелось. Но я не чувствую себя одиноким. Тихими долгими вечерами я смотрю на своего аксолотля и веду с ним молчаливый диалог обо всем на свете…
Мир забыл обо мне. Если в первые месяцы нет-нет да и звонил телефон, то теперь имя Александра Ивановича Мендина, по всей видимости, вычеркнуто из всех списков.
И я тоже забыл о мире".
* * *
…Бульвар Оруэлла встретил Мендина прохладой, детским гомоном и сладковатым запахом восточных пряностей, доносившимся из небольшого павильончика, незамысловато стилизованного под традиционную китайскую закусочную.
Осмотревшись, профессор двинулся по направлению к памятнику Гоголю, но не застал его на привычном месте. Очевидно, нынешние власти решили, что два памятника великому писателю на один город, пусть и столичный - это излишняя роскошь, и теперь на том месте, где некогда стоял Николай Васильевич, возвышался титановый сюрреалистический болван. Постамент украшала надпись: "Джорджу Оруэллу от благодарных россиян".
Не выдержав, Александр Иванович выругался сквозь зубы и взглянул на часы. До начала лекции оставалось еще двадцать три минуты. Следовало передохнуть и собраться с мыслями.
Присев на длинную, кольцом изгибающуюся лавку, так чтобы не видеть ужасного монумента, Мендин устремил свой взгляд на играющих поодаль детей. На ум немедленно пришло: "Несмотря на свой безобидный вид, аксолотль - хищник, охотящийся "из засады". Большую часть времени аксолотль неподвижно лежит на дне, опустив голову, - видимо, в ожидании добычи. Пищей ему служат мелкая рыба, мальки, черви, водные насекомые и их личинки".
- А-а-а-а-а!! Он!! Это он!!! - истошный женский крик стегнул профессора, точно бичом. Стайка голубей взмыла вверх и панически заметалась между ветвей. Компания молодых людей, бросив недопитое пиво и пакеты с чипсами на скамейке, устремилась в глубину бульвара, и спустя мгновение до Мендина долетел возбужденный гомон толпы.
Поодаль, у чугунной ограды, стояли, оживленно переговариваясь, двое мужчин в синих спецовках. Видимо, это были рабочие коммунальных служб, завернувшие на бульвар перекусить: у каждого в руке было по гамбургеру.
Александр Иванович не без опаски приблизился к ним и обратился с вопросом:
- Гм… Молодые люди! Не просветите старика - что произошло?
- Лысюка поймали, папаша! - весело ответил детина с огненно-рыжей, вздыбленной шевелюрой. - Нелегал, факт! Небось маньяк, с-сука!
А по бульвару уже катилось людское месиво. В общий шум голосов то и дело врезались истерические крики:
- Дай-ка я! Н-на, падла! ебни ему, ебни!
Глухие удары и стоны сопровождали весь этот кошмар. Толпа приблизилась, и Мендин увидел человека, мужчину средних лет, удерживаемого десятками рук. Светлый пиджак, порванный и испачканный, запрокинутая голова, на которой каким-то чудом удерживался темный паричок, и кровавое месиво вместо лица. А вокруг - люди, люди… Мужчины, женщины, подростки, даже дети. И все они с непонятной, звериной ненавистью терзали свою жертву, точно волчья стая, дерущая загнанного оленя.
Откуда-то сбоку выскочила девица, затянутая в черную кожу.
- Держите! Крепче! - рявкнула она неожиданным баском и, тряхнув гривой обесцвеченных волос, совершила по короткой дуге футбольный разбег, завершившийся сильным ударом остроносой туфли в пах распятого толпой мужчины.