Я растерялся - мне трудно было судить, какие чувства испытывает самосвал, подготовленный к переплавке, но все равно стало весело. С койсом не пропадешь. Койс - весельчак, и недавняя печаль всего лишь минутная слабость. Он с ней быстро справится, не так ли, приятель?
- Послушай, приятель, - поинтересовался я, - а ты сам-то способен видеть сны?
"Быстролетный" промолчал, я не настаивал. Наконец койс подал голос.
- Попечитель приказал во время плавания не спускать с тебя глаз.
- Каким это образом?
- Представь, что самосвалу придется следовать за вашей допотопной галошей в подводном положении.
- Хватит обижаться! - укорил я. - Какие счеты между однополчанами. Ты же не красная девица. Если тебя это утешит, прошу, уважаемый самосвал, простить меня. Теперь о главном. Что это мы все "попечитель, попечитель". Пора проявить самостоятельность. Дело в том, достопочтенный отбойный молоток, что мое инкогнито не является тайной для вышестоящих губошлепов. Это, конечно, догадка, но вполне обоснованная. Из нее и будем исходить. Игра пошла крупная, так что приказ - будь поблизости. Ничего страшного, примешь теплую ванну. Вода здесь целительная, бодрит.
Это был решающий момент. Впервые я взял на себя смелость отдать распоряжение вернослужащему достаточно высокого ранга, представителю иной расы, пусть даже и вымершей. Я, хранитель земной территории, пусть даже в звании повелителя, посмел распорядиться судьбой урожденного ди искусственного происхождения. Поверьте, для сверхмогучего, разумного аппарата это был нелегкий выбор. Пойти на поводу у варвара значило снизойти до него. Но и у меня выбора не было - только в связке с койсом я представлял реальную силу. При этом требовалось выполнить еще одно условие - нацепить волшебный пояс.
- Хорошо, Серый, - наконец откликнулся койс. - Буду следовать за "Калликусом".
Стоит ли упоминать, с какой радостью я выслушал этот ответ!
- Насчет пояса… - добавил Быстролетный. - Ты получишь его. Но не сейчас. Позже.
Глава 2
Морской переход по расчетам капитана должен был занять чуть более двух сроков - по-нашему, около шести недель. "Калликус" шел вдоль берегов Дираха, необыкновенно живописных в начале осени. Сумеречное время по земному исчислению занимало на Хорде около пяти земных лет и для тех, кто родился весной и впервые вступал в осень, эта пора должна была показаться самым чудесным временем года. Кончились дожди, наступила легкая, заметно озолотившая прибрежные леса сушь. Свет двух солнц заметно ослаб, многоцветье поблекло. Вдали, на востоке, в переливающейся радужной дымке синели горы Дираха, откуда я якобы был родом. Морская толща заметно окрасилась бирюзой - канули нескончаемые, шибающие в глаза радужные переливы, искристый блеск каждой рыбки, струйки, каждой капельки.
Наступила благодать, спала жара. Сердце трепетало при виде разноцветных закатов и восходов, которыми на подступах к долголетней многоснежной зиме одаривали поселян Даурис и Таврис. Ветер приносил издалека ощутимо терпкий, удивительно схожий с земным, запах океана. Как раз в эти дни над морем все чаще начали высыпать звезды - на ненадолго, когда разбегались тучи и заметно умеривший свой пыл Даурис и чуть поблекший Таврис часа на полтора скрывались за горизонтом. Меня как не испытывающего страха перед звездами постоянно ставили на "темные" вахты. В краткие и неожиданно ясные ночи я, затаив дыхание, разглядывал огненное колесо и три луны, серпики которых были повернуты в разные стороны. Были мгновения, когда я внезапно ощущал себя и на Хорде, и на родной Земле, а также на Беркте, где располагался главный приводной централ сгинувших ди, и где теперь отлеживался фламатер, в нейронных ячейках которого меня сохранили как особь. И Хорд, и Земля, и Беркта и густо-электронные недра фламатера, и странный, но в то же время близкий, не допущенный к снам народец, и вся вселенная, которую я теперь мог смело назвать мирозданием, - все вмещались в сердце! Они все есть!.. В театре марионеток раздвинули занавес, и окружавшие меня Буратино, Мальвины, Пьеро, Петрушки, Панчи, Коломбины, арлекины, джокеры, вся прочая, вырезанная из бумаги, набитая ватой, сколоченная из тростинок ватага, включая кукловода-попечителя, попрыгала в зал и, смешавшись с земной публикой, принялась отчаянно чесаться от радости.
Вот они - гляди, любуйся…
Я чувствовал себя Карабасом Барабасом и добряком папой Карло, а порой узревшим Каабу бедуином в аравийской пустыне или отшельником в лесах. Здесь и начну рубить монастырь… Мне мерещилось, что я - будхи, уединившийся в Гималаях и который день пребывающий в священном трепете; или - что вернее - губошлеп с обожженной щекой, бредущий через длинный узкий перешеек в сторону Дьори, куда тот двинулся по собственному разумению, по приказу души, чтобы донести до созидающих ковчег слово истины. Верный и уверовавший Сулла, он, как ни крути, был человек, как, впрочем, и инженер Тоот, лишившийся руки и радующийся тому, что мог хотя бы чем-то пожертвовать ради ковчега. Все, кто окружали меня во время путешествия, мечтали о лучшей доле, о счастье, о куске хлеба и истине. Каждый из них старался прикоснуться, пусть даже не сознавая этого, к трепетной, пронизывающей все мирозданье, животворящей силе. В этом мы были едины - остальное можно назвать разночтеньем, даже если все сообщество губошлепов можно было считать неслыханным артефактом, созданным архонтами.
Нас, дирахов, приставили к работе, и теперь по утрам под испытующим взглядом капитана я рьяно драил палубу в компании с Тоотом и Эттой. Обрубок у товарища Тоота отрастал день от дня, и через неделю, когда до прибытия в Дьори оставалась два десятка дней плавания, культя оформилась в маленькую, посвечивающую нежной, розовой кожицей лапку. Тоот любовно поглаживал созревавшую кисть, постоянно сжимал и разжимал младенческие пальчики, увенчанные розоватыми коготками.
Дуэрни по много часов проводила на палубе, на этот срок старики давали ей полную волю, на всю длину отпуская поводок. Вела она себя живо, допытывалась у капитана, как называется тот или этот парус. Тот отсылал ее к первому помощнику, который до самых тонкостей объяснял молодой мамке парусное вооружение судна. Удивительно, но за все время плавания "Калликус" ни разу не распустил прямые паруса, а ходко и уверенно резал волны усилиями электродвигателя. По вечерам Дуэрни любовалась закатом, мечтала взглянуть на звезды - не на редкие светлячки, едва заметные на закате, чуть проклюнувшиеся через обширную атмосферу, окутывавшую Хорд, а понаблюдать за игрой светил, когда они полыхают в полную силу. Мой рассказ о величии и незабываемой прелести звездного колеса, что по ночам взгромождалось на небе, вызывал у нее вздохи зависти. Она настойчиво просила у старцев разрешения остаться на палубе до полуночи и увидеть то, что знахарь называет "небывалым". Сопровождавший ее повсюду Огуст в такие мгновения делал страшные глаза - ему вовсе не светило остаться один на один с внушающим ужас мраком, пусть даже в компании с молодой симпатичной мамочкой. Однажды к старикам подскочил Этта и предложил поручить ему сопровождать Дуэрни. Когда девушка появлялась на палубе, юный сварщик начинал с необыкновенным воодушевлением драить доски. Вообще, этот парень не испытывал ни малейшего смущения перед сильными мира сего. Вел себя одновременно и подобострастно, и независимо. Заставить его исполнить то, что выходило за рамки его обязанностей, было невозможно.
Как-то капитан принялся орать на него, позволяя при этом незаконные и недостойные доброго поселянина выражения. Этта некоторое время слушал его, потом приблизился к старикам, с интересом наблюдавшим за разгорающейся сварой, рухнул на колени и, отчаянно почесавшись, попросил разрешения всадить в этого "толстопузого" ублюдка копье, иначе этот "толстопузый" ублюдок доведет всех до неповиновения ковчегу.
Ин-ту приказал ему подняться, долго, не скрывая любопытства, рассматривал его, потом переглянулся с Ин-се и спросил.
- Ты из каких будешь?
- Из работяг. Профессиональный долг - сварка металлов.
- Колено "исполняющих обязанности" или "искусных в ремесле"?
- Искусных, повелитель. Род технарей-провидцев.
- Называй меня Ин-ту. Что-то непохоже. Ты, парень, по-видимому, метис с праздношатающимися.
- Как прикажете, Ин-ту.
- Почему оказался замешанным в предосудительном поведении? Зачем решился участвовать в сборище?
- Хотел узреть ковчег.
- Похвальное желание, - одобрительно кивнул Ин-се, - однако его необходимо согласовывать с незыблемыми правилами. С властями, наконец. Разве можно собирать толпу и требовать не одобренного славными?
- Больше не буду.
Ин-се поиграл бровями, потом кивнул.
- Ну, смотри у меня… - он помолчал, потом добавил. - Это хорошо, что ты дерзок и готов постоять за себя. Ты - добрый поселянин, Этта. Служи ковчегу. Твой род очень высок, он накладывает на тебя серьезные обязательства.
Последняя фраза неожиданно вызвала приступ безудержного веселья у всех, присутствовавших на борту. Просветлело лицо Огуста, до той минуты испытывавшего жуткое напряжение и тянувшегося в струнку. Страж Туути, большой любитель сказок, принялся настукивать торцом копья о палубу, матросы-дьори, не обращая внимания на стариков, капитана и чиновника, бросились к парню, принялись обнимать, наперебой целовать его и почесывать по спине. При этом все начали выкрикивать: "Прощен! Прощен!"
У меня сердце забилось при виде подобной, свойственной курятнику простоты. Их радость напомнила мне безумные скачки футболистов, поздравляющих игрока, забившего гол. Даже Дуэрни одобрительно глянула на него и чуть покраснела.
Этта, перехватив ее взгляд, неожиданно сделал сальто-мортале и чуть не спрыгнул в море. В этой истерии было что-то обезьянье, обижающее человека, но и меня, испытывавшего некоторую неловкость от подобной бесшабашного веселья, захватила волна всеобщей радости. Я с удовольствием хлопнул Этту по спине, потом с невыразимым, исконно хордовским наслаждением почесался спиной о грот мачту.
Вечером, когда нетерпеливые слушатели собрались возле бухты каната, я поведал им жуткую историю о губошлепе Данко. Тот ради спасения большого отряда мастеровых, отправлявшихся на турбодизельный завод, вырвал сердце из груди и указал путь к обильным плодами пальмовым рощам.
Ночная вахта мне выпала в компании с Туути, более других горевавшим о безвременно погибшем Данко. Этот поступок заставил его задуматься о несовершенстве губошлепной натуры.
- Сердце, брат, не восстановишь, - сетовал он. - Нет, чтобы ухо оторвать! Или палец. Через месяц отросли бы, и ладушки.
- Они такого освещения не дадут, чтобы всему народу, - возразил я. - Разве только у себя под ногами. В таком положении жалеть не приходится. Сердце, оно, знаешь, как ярко пылает!
- Это верно, - вздохнул страж. - Все равно жалко парня, ему жить да жить. Он, верно, был из когорты наших Героев?
Я поинтересовался, кто такие, эти герои?
- Наши Герои?.. Ну, ты даешь, знахарь! Это, приятель, славнейшие из славных. Слыхал о преисподней?
Я отчаянно почесался под коленом.
- Да будет тебе известно, - назидательно объяснил Туути, - что преисподняя, или ворота в бездну, лежат в высоком мире. Дышать там нечем, - сурово добавил он. - Там, за пределами Хорда, начинается опушка, а за ней дебри, а в дебрях живут хищные звезды. Не дай ковчег, к ним в зубы попасть. Сожрут заживо… Так, по крайней мере, нам объясняли в инкубаторе.
Он ткнул скрюченным пальцем в небо.
- Жуткое, должно быть, место. Там, на опушке, в черном провале между Даурисом и Таврисом, они и залегли, наши-то герои. Ждут-дожидаются, когда раздастся мрак, и Черный гарцук нацелится нырнуть в наш мир. Тут герои и вцепятся в него. Руки свяжут, на ноги цепи - так обработают, что любо-дорого. Рад бы вырваться, да силенок не хватит. Посадят его в огненную яму - там и сиди! Никогда ему больше не повстречаться со своими собутыльниками-звездами, не разбойничать во мраке, не властвовать над Хордом и добрыми поселянами. Таких людей, как наши герои, можно только уважать. Только какому-нибудь Черному гарцуку придет на ум навестить нашу землю, они уже тут как тут. Герои всегда на посту.
Не то, что мы в нижнем мире.
Порой, поверишь ли, знахарь, присматривая за тобой, просто падаешь от усталости. Правда, спим мы чутко, чуть где какой шорох, сразу копье на изготовку. Я, например, так наловчился работать копьем, будь ты хоть самый прозрачный из всех прозрачных, смерти не избежать. Хоть черный день, хоть светлый, мне все одно, у меня зрение на все сто. Я и в инфракрасном диапазоне предметы различаю! Так что ты примечай, знахарь… Жаль, что за славными, которые охотятся за Черным гарцуком, мне не угнаться, они на семь пядей под землей видят. А ведь и меня сватали в их ряды. Не подошел, - огорченно закончил он. - Экзамены завалил.
- Послушай, приятель, я не понял, так прилетал Черный Гарцук в наш мир или нет?
- Было дело, - кивнул охранник.
- Когда же это случилось?
Страж вскинул голову, принялся шевелить губами.
- Сейчас соображу… Когда, спрашиваешь, прилетал? Всегда. Как только появится, его сразу спеленают, и если вновь появится, тоже спеленают, только держись. Они всегда на страже, славные. Не нам чета!..
- То есть, когда-то в преисподней появился Черный гарцук, и наши доблестные славные сразу скрутили его. Я правильно излагаю?
- Точно так.
- Теперь они сидят в засаде возле этой самой преисподней и в случае появления следующего Черного гарцука сразу навалятся на него и посадят под замок?
- А я о чем?..
- Любого незваного гарцука ждет та же участь?
- Верно! - обрадовался страж.
- Что представляет собой Черный гарцук? Как он выглядит?
Туути пожал плечами, и в следующее мгновение сзади неожиданно послышался тихий старческий голосок.
- Он похож на рыбу с лапками, при этом черный донельзя. А вот что представляет собой это чудовище, с этим сложнее.
Я обернулся и увидел одного из стариков, сопровождавших Дуэрни. Этого, кажется, следует называть Ин-ту. Или Ин-се?.. Как бы впросак не попасть, ведь они так похожи друг на друга. В темноте не разглядишь.
Старец ласково улыбнулся мне и обратился к стражу.
- Ступай, Туути.
Тот отдал честь и отправился на носовую надстройку. Когда страж отошел подальше, старик подал голос.
- Спрашиваешь, что представляет из себя Черный гарцук? Это межзвездный транспортный ковчег 1-го класса, или иначе "флааматеры". Тебе уже приходилось слышать раньше это слово?
- Да, господин….
- Тебе было велено называть меня Ин-се. Где ты его слышал?
- В канцелярии великого гарцука, победителя материка Дирах.
- Верно, Роото, а еще раньше? Ведь ты же понимаешь, что значит "раньше"?
- Раньше - это "когда-то", Ин-се.
- Глянешь на тебя, знахарь, и сердце радуется - какой же мы, поселяне, способный народ. Вот, поди ж ты, горец из беглых, род твой всего-навсего несколько поколений в горах прожил, а ты уже знаешь, что значит "когда-то". Правда, мне до сих пор таких умных встречать не приходилось. Впрочем, что это я - приходилось! Но не в горах. В подземельях Дьори, где их, чужаков, ласково пытали. Но это так, к слову… Меня вот что интересует, как ты собираешься исполнять указание гарцука? С чего начнешь агитацию за демонстрацию ковчега. Как представляешь себе ковчег? В виде летучего корабля? Или в образе чудовищной птицы с перепончатыми крыльями? Может, как-нибудь иначе?.. Знаешь, мне самому до смерти хочется взглянуть на него. Даже голова кружиться начинает. Ведь даже я, не из последних на Хорде, но ни разу не видал его. Сколько не чешись, не понуждай себя к спокойствию, к мудрой созерцательности, но натуру не переборешь. Каков он из себя, ковчег, как полагаешь, Роото? Мне вот что пришло в голову - что, если с момента встречи и лицезрения ковчега поселяне начнут отсчитывать новую эру? Скажем, эру единения с ковчегом, и с той поры пусть он будет являться каждый сезон. Или каждый год? Пусть старики рассказывают внукам о том, что им когда-то довелось воочию узреть священный образ. Тогда понятие "когда-то" обретет понятный смысл. Что скажешь, знахарь? Тем самым народ обретет еще один праздник, который будет вдохновлять на исполнение долга.
Я задумался. Пожелание, прозвучавшее в устах этого странного старика, было более похоже на руководящую установку, которой мне следует придерживаться, рассказывая сказки. Мне, как бы ненароком, было предложено изложить свое вдение летучего корабля, затем его должны утвердить наверху, после чего в своих гастрольных проповедях я должен буду придерживаться именно подобного толкования. Вот как я понял Ин-се.
Что было делать? С этими хордянами следовало держать ухо востро, того и гляди запишут в славные, и стану я у Третьего столпа наиславнейший холоп.
- Не понимаю, о чем вы, Ин-се? Мое дело лечить поселян, если кто заскучает, сказку могу рассказать…
- О ведьмах, леших, водяных? - скептически усмехнулся Ин-се. - Змеях Горынычах и прочей шушере, о которой у нас на Хорде никто слыхом не слыхивал, видом не видывал? Что представляет собой, знахарь, эта твоя нечистая сила? Как она выглядит? Какая у нее энергетическая основа? Это нейтринные сущности, неразложимые даже при бомбардировке мощными элементарными частицами? Или, может, ты скажешь, все это плод твоего воображения или преданья старины далекой?.. Последнее я исключаю, потому что этот бред достаточно связан, логически выстроен, противоречив в той мере, в какой противоречиво все живое. Разве что преданья - болтовня беглых поселян? Мы с достаточной полнотой извещены, что там творится в поселениях за рекой Дирах и в горах, и ни о чем подобном не слыхали. Может, мы просто не обращали внимания на эти досужие разговоры, байки, шутки-прибаутки и прочую словесную дребедень. Вот чего я не могу понять, знахарь, какая польза хордянам от знакомства с нечистой силой? С какой целью ты пудришь мозги добросердечным поселянам из низших разрядов?
- Помилуй меня ковчег, разве я пудрю! Они сами просят!..
- Но ведь был день, когда ты в первый раз рассказал одну из своих глупейших историй. Тебя просили поведать, что ты видывал, чему удивлялся, а ты загнул про какого-то лешака, у которого в замке полным полно всяких сокровищ. Так не бывает, Роото, и ты об этом знаешь. Зачем врешь?
- Скучно было, спать не хотелось… - ответил я и понял, что прокололся.
- Тебе не хотелось спать? Ты удивляешь меня, знахарь. Тебя следует хорошенько проверить в клинике удостоенных близости к ковчегу. Каждый хордянин, когда приходит срок, испытывает потребность в глубоком непрерываемом отдыхе. Эта истина непреложна. Мне доложили, что и спишь ты как-то не по-нашему. Во время отдыха тебя посещают видния?
- Сейчас не посещают, - буркнул я.
Чем дальше, тем все меньше нравился мне этот разговор. То, что я был взят на учет, было очевидно. Однако мера пресечения, выбранная властями Хорда, этими славными, благородными и прочей, как образно выразился старик, "шушерой", составлявшей сливки местного общества, - удивляла. Чего они хотели от меня? Чтобы я покаялся и добровольно раскрыл свою подлинную суть? Случись такое у нас на Земле, любой усомнился бы в их здравомыслии. Посмеялся бы про себя - во, дураки, так я вам и исповедуюсь.