Глава 23
Чтобы вырваться из окружения города нужно пересечь окружную автостраду (Boulevard Peripherigve), пройти по едва различимой среди таинственно замерших высоких деревьев тихой тропинке, и ты выходишь к зеркалу спящего озера. Булонский лес не испугал меня своей настороженной тишиной и тревожным мраком. Пока идешь в этом сказочном царстве, никакого страха не испытываешь. Во всяком случае, по пути к озеру, я старался думать не о его преодолении, а о том, зачем я несу с собой почти пустую бутылку. Как орудие защиты она наверняка мне не понадобится, думал я, но разбить ею зеркальную гладь озера или швырнуть куда-нибудь подальше я не решался. Мало ли кто может внезапно выскочить из-за дерева! Или вынырнуть из воды! Я шел не оглядываясь. Жора бы посмеялся над моими мыслями. Через каких-нибудь пять-шесть часов я буду рассказывать Ане об этой ночи, проведенной в темном лесу. "Ты ночевал в лесу? Зачем?!" Я буду только смотреть на нее и молча улыбаться. Вспомнит она или не вспомнит, как мы когда-то провели всю ночь вдвоем на берегу моря? С тех пор прошла тысяча лет! Мы были молоды, просто отчаянно молоды. Вскоре я добрался до причудливых невысоких зарослей японского садика, пасущегося на берегу озера в белесовато-дымчатом царстве предрассветного тумана. Пугающе-черные контуры камней казались загадочными притаившимися хищниками, готовыми вот-вот наброситься на тебя. Но я знал, что это были лишь камни, поэтому никакого страха не испытывал, и найдя первую же попавшуюся скамейку, с удовольствием плюхнулся на нее. Слава Богу! Мы с Аней тогда всю ночь просидели у костра. Пили вино и ели жареных мидий. Ее признания я пропустил мимо ушей, я словно оглох в тот вечер, а ночью мы плавали на матрасе, резвясь и развлекаясь в воде как дети. Нам было не холодно, а здесь уже через полчаса мне пришлось надеть на себя пуловер. Я потом часто спрашивал себя, что, собственно говоря, Аня имела в виду, когда с дрожью в голосе решилась рассказать о своем отношении ко мне. Ее признания застали меня врасплох и я все превратил в шутку. О той ночи мы потом ни словом не обмолвились. Ни разу. Хотя много лет подряд наши глаза напоминали нам о том костре и мидиях, и ночном купании при полной луне. Мне тогда было тридцать три, а Аня была совсем юной, просто девочкой с большими голубыми глазами и соломенным конским хвостом. Луны нигде не было, шатающиеся звезды уже тускнели, и я наконец допил свое вино. Хотелось спать, больше ничего. Когда я открыл глаза, было тихое ясное летнее утро, вокруг озера в трусиках и майках бегали трусцой красивые люди, солнце выкрасило золотом зеркальную гладь озера, пели птицы...
Пробило семь. Я с удовольствием потянулся, зевнул и подмигнул пробегающей мимо паре. Они улыбнулись в ответ и помахали руками. День обещал быть добрым. Я не знал номер Аниного рейса и решил заблаговременно добраться до аэропорта автобусом. Потом я часа два занимался тем, что вглядывался в лица выходивших из дверей пассажирок, пытаясь угадать в них Аню. Зачем? А вдруг она прилетит раньше. Розы! Как я мог забыть?
- Три, с самыми длинными стеблями, - попросил я цветочницу.
- Il est bon? Берите семь... (Вам нравится? - Фр.)
- It's, okay, - сказал я. - Oh, isn't it lovely! (О, какая прелесть! - Англ.)
Я узнал ее сразу, как только она появилась на пешеходной дорожке. Я не мог ее не узнать! Ее фигура, ее походка, ее поворот головы, когда она о чем-то спросила сопровождавшего ее крепкого парня в желтой безрукавке и линялых джинсах, все было знакомо до кончиков пальцев, до корней волос.
- Познакомься, это Анри, - сказала она, улыбаясь.- Как тебе наш Париж?
Это "наш Париж" прозвучало так вызывающе просто, словно Аня спросила, не простыл ли я.
- Это тебе, - сказал я и протянул ей розы.
Затем я, бросив короткий взгляд на ее спутника, назвал себя и пожал протянутую мне руку. При этом Анри что-то сказал по-французски, на что я только кивнул. Мы пошли по направлению к автостоянке, Анри плелся сзади. Аня сказала:
- Месяц тому назад я не заметила седины на твоих висках. Что-то случилось?
Я улыбнулся.
- Ты к нам надолго?
Улыбка сошла с моего лица, я остановился и посмотрел Ане в глаза.
- Пока не увезу тебя отсюда.
Аня, казалось, не слышала моих слов. Мы прошли несколько метров в молчании, затем она спросила:
- Где ты остановился?
- В Булонском лесу.
Аня как раз искала в сумочке ключи от автомобиля, и на мою шутку никак не прореагировала. Затем сказала:
- У меня к тебе тоже деловое предложение.
Ее запахи меня всегда очаровывали.
- Ты прекрасно выглядишь!
- Скажи это солнцу. А мне мог бы сказать об этом в прошлый приезд.
Она сама села за руль красивой красной машины с открытым верхом. Анри расположился рядом, а я забрался на заднее сидение.
- Так где ты остановился?
- В "Бристоле".
- Перебирайся ко мне.
Меня просто ошеломило ее предложение.
- Этот Анри, - спросил я, - твой... Кто он?
Что это - ревность? Я был убит наповал собственным вопросом.
- Зачем ты спрашиваешь?
- У него есть ты. Я бы с ним поменялся местами.
- Ему нелегко...
Я не отрываясь смотрел на ее роскошные, исхлестанные встречным ветром рыжие волосы (как у Тины?!), на знакомые хрупкие и сильные загорелые плечи, открытую спину с милой цепочкой шелковых позвонков.
Не знаю, отчего мне пришла в голову мысль о Тине!
Наш разговор был ни о чем.
- Нет, я не устал, - сказал я, когда она проявила заботу о моем самочувствии, - ты же знаешь, что я готов работать часами.
- Показывать время?- пошутила она.
Мы уже знали, что только оставшись вдвоем, мы сможем сказать друг другу те слова, которые снова сделают нас близкими, может быть, парой. Нужно было избавиться от Анри, и я понимал, что это случится при первом удобном случае. Он что-то говорил, но Аня, отвечая ему, не слышала его. Поэтому он так часто переспрашивал. Ее неподвижная голова, сжатые губы, чуть выдвинутый вперед подбородок и крепко сжатые пальцы на кожаной желтой оплетке рулевого колеса, все это свидетельствовало о ее продвижении к цели и было хорошо мне знакомо. О чем она думала? И какую цель преследовала сейчас?
Естественно, что о Тине я даже не вспомнил.
- Естественно! - говорит Лена.
Глава 24
Мы доехали до окружной дороги, и как только пересекли ее, Аня припарковала машину у тротуара.
- La sйance est close, - бросила она Анри, не поворачивая головы.
Он сидел и молчал, затем неспешно прикурил сигарету. Я безучастно наблюдал за торопливыми прохожими, рассматривал витрину магазина. Спать не хотелось. О каком совещании шла речь, я понятия не имел.
- Ne m'en veuillez pas, - сказал Анри (Не обижайся, - фр.).
Аня кивнула. Затем посмотрела на него и улыбнулась.
- Опять эти твои русские штучки, - недовольно буркнул Анри на плохом русском и приоткрыл дверцу.
И мне вспомнился день, когда Аня еще там, в полуподвале бани перечеркнула весь наш кропотливый труд, все наши надежды на достижение какого-то очень важного результата. Тогда она вот так же сидела и молчала, не обращая внимания на наши уговоры и устрашения, и когда я, не сдержавшись, попытался заставить ее выполнить какую-то никчемную операцию (не припомню какую), она вот так же посмотрела на меня и улыбнулась. Точно так же. И я тут же понял, что мы проиграли. Тогда все мы потеряли уйму времени лишь потому, что я перешагнул, как потом объяснила Аня, грань дозволенного. Я до сих пор не могу определить эту грань, а кто может? У каждого она своя. Анри, лениво выбравшись на тротуар, не успел встать на вторую ногу, как машина резво сорвалась с места и дверца захлопнулась с помощью инерции. Аккуратно перестроившись в скоростной ряд, Аня сильнее нажала на акселератор.
- Ты выспалась? - спросил я, чтобы что-то спросить.
- Ненавижу объяснения.
- Подскажи, что мне Жоре купить в подарок?
- Ты стал делать подарки мужчинам?
- Да нет, - сказал я, - не в том смысле...
- Купи ему крепкие очки в тысячу диоптрий, - сказала Аня.
Так она выразила Жоре свое недовольство, мол, мог бы рассмотреть ее и получше.
Слава богу, о Тине Аня тоже не сказала ни слова.
- И я о ней даже не напоминаю, - говорит Лена.
- И слава богу!
- Послушай, - говорит Лена, - а откуда она вообще взялась эта Тина? Как она у вас появилась?
- Никак. С чего ты взяла, что она у нас появилась?
- Хо! Так она же у вас везде и всюду и, как я понимаю, всегда!
Леночка! Бог с тобой!..
- Что?
Я беру сигарету.
- Так откуда? - спрашивает Лена.
Я защищаюсь от её вопроса тем, что ищу спички.
- На, - говорит Лена, - откуда, скажешь, наконец?
- От верблюда, - говорю я, пыхнув ей в лицо дымом.
Лена улыбается.
- Можешь не говорить, - говорит она.
Нет уж, слушай!
- Ну, помнишь, - говорю я, - я рассказывал, как Жора получал Нобелевскую премию... Это было в Стокгольме...
- Минутку, - говорит Лена.
- На блошином рынке он...
- Вот, - говорит Лена, - минутку... У меня всё записано! Вот...
Теперь она листает какую-то толстую тетрадь.
- Вот, - повторяет она, - тебе прочитать?
Я пожимаю плечами. Она читает: "Разве кто-то из нас мог тогда предположить, что, став лауреатом Нобелевской премии, он явится в Шведскую академию в кедах и джинсах..."
- Так... Это пропускаем... Далее: "...финской бумаге, в которую он аккуратно, листик за листиком завернет купленную по случаю на блошином рынке Стокгольма какую-то антикварную финтифлюшку, за которой, по его словам, охотился уже несколько лет...".
- Ты об этой финтифлюшке? - спрашивает Лена.
Я киваю.
- Там дальше, - говорю я.
- Эээээ, - говорит Лена, - вот: "...вернувшись домой, улыбаясь, будет всех уверять, что и ездил-то он в Стокгольм не за какой-то там Нобелевской премией, а именно вот за этой самой неповторимой и потрясающей финтифлюшкой: "Вот эксклюзив совершенства!". Чем она так его потрясла - одному Богу известно". Так?..
- Именно! - произношу я.
- И что? Где тут ваша Тина?
- Вот в этой...
- В финтифлюшке? - удивляется Лена.
- В финтифлюшке! - говорю я.
И рассказываю историю с финтифлюшкой, которая и познакомила Жору с Тиной.
- Но как, каким образом? - спрашивает Лена.
Я рассказываю. Понимаешь, говорю я, это такая странная штука, совершеннейшая случайность...
И рассказываю, рассказываю, сам поражаясь, откуда мне известны эти умопомрачительные подробности, о которых Жора как-то раз заикнулся, что мол, Тина-то как раз и есть та, кто...
- Ну а финтифлюшка при чём тут? - снова спрашивает Лена.
Да если бы я знал!
- Она для неё, понимаешь, - говорю я, - как Чаша Грааля... Понимаешь?
- Нет, - признаётся Лена, - Стокгольм... блошиный рынок... Чаша Грааля? Какая Чаша? Пардон - не понимаю!
А я тут при чём!
- Да я и сам толком, - говорю я, скуксившись, - не совсем...
Снова пыхнув дымом.
Потом-то, прошло много лет, все расселись в нашем поезде по своим местам, согласно купленных билетов.
- Да не пыхти ты!..
- Извини...
- Так они с Жорой, что давно знакомы?
Я снова кукшусь, затем закашливаюсь, давясь дымом...
- Да не пыхти ты!.. - снова говорит Лена и своим ласковым кулачком нежно лупит меня по спине.
Глава 25
Мы промчались мимо Триумфальной арки, выскочили на уже знакомые мне Елисейские поля, затем свернули налево и стали взбираться на гору. Аня спросила, когда я улетаю домой. Я пожал плечами.
- Все зависит от тебя.
Аня засмеялась. Я вспомнил этот забытый простой ясный смех, когда в ее голубых глазах появляются игривые чертики, а губы приоткрывают стройные ряды длинных, как у актрис Голливуда зубов, эти ямочки на щеках в уголках губ, эти сочные губы... Я помню сохнущего по этим губам Стаса. Да и сам я потом не раз нахваливал эти губы самой Ане, словно она не ведала и не знала всех их достоинств. Тогда ей было шестнадцать и она была школьницей.
- Куда мы едем?- спросил я.
- Я хочу есть. Мы заберемся на butte aux Cailles, (Перепелиный Холм, - фр.).
Этих трех слов, произнесенных вскользь, как мне показалось, на чистом французском, было совсем недостаточно, чтобы оценить знание языка, но вполне хватало, как это вскоре и подтвердилось, чтобы она могла называть этот город своим.
"Как тебе нравится мой Париж!?".
Я вдруг подумал, что ни один город мира мне никогда не хотелось назвать своим. Пятнистые платаны на площади Поля Верлена. С Атлантики густой чередой тянулись влажные облака, было еще рано и на самом деле так тихо, точно жители на время покинули город, хотя часы показывали уже 10.02. Люди словно вымерли, хотя был только четверг. Мы сидели с Аней на открытой террасе, ели горячие круассаны с миндальными орехами и болтали, о чем попало. И ни слова о причине моего внезапного появления в Париже.
- А помнишь, как Стас напился на моих именинах? И стал приставать...
- В тебя многие были влюблены, и Стас, и Шут, и, кажется, даже Юра...
- Который из них?
- И Черненко, и Маврин, и даже...
- Только не ты.
- Ты очаровала всю нашу команду. Тебе тогда стукнуло...
- Я положила конец их ухаживаниям, как только ты... Я была от тебя без ума.
А вот этого я не знал. Это было первое ее признание, затем были еще и еще... Были минуты, когда мы, не переставая жевать, пристально вглядывались друг другу в глаза и улыбались. Мы изучали друг друга. Да, мы стали другими. У нас появились незнакомые жесты, не все слова, с которыми мы обращались друг к другу были понятны. Мы стали чужими? И да, и нет. Мы стали менее близкими и более незнакомыми. Между нами пролегла полоса отчуждения, которую мы старались теперь преодолеть. К этому мы были готовы, тем не менее, требовалось время, чтобы мы снова срослись душами, как это было тысячу лет тому назад.
- Что ты знаешь о наших, где они?
Я сказал, что потерял всех из виду.
- Эля, Шут, Инна, Юры?.. Юра Маврин мне тоже нравился. Как у него сложилась жизнь?
Этого я не знал, хотя этот вопрос меня тоже интересовал.
- А о Черненко ты что-нибудь слышала?- в свою очередь спросил я.
Аня помолчала, отвела взгляд в сторону, затем произнесла:
- Ерунда какая-то. Он то ли умер, то ли уехал в Африку. Чушь какая-то. Я не помню, откуда у меня эти сведения. В Африку или в Австралию...
- Хорошенькое дело, - сказал я, - то ли умер, то ли уехал...
Когда кофе с молоком, который принес нам, облаченный во все белоснежное, высоченный африканец, был выпит, Аня промокнула салфеткой губы и выставила на стол, словно на витрину, свои изумительной красоты загорелые предплечья. Опершись локтями о белую скатерть, она вытянула шею и бережно уложила подбородок на сложенные в замок красивые пальчики с ярко-красными ноготками.
- Хорошенькое дело, - повторил я, думая о Юре Черненко, - он тоже сейчас нам нужен, как воздух. Да и Маврин бы не помешал.
Мимолётная мысль о Тине - как молния... Даже не зацепилась.
- Сейчас - непременно!- улыбнулась она.- Как же мы без него?
Я пропустил ее иронию мимо ушей. Тем не менее, я прекрасно понимал: мы и без Юры, что гитара без струны. Никакой музыки у нас без него не выйдет.
- Ну, - сказала она, - что дальше?
- Я найду и его.
- Я не сомневаюсь. Ты зачем приехал?
Ее черные зрачки, как два жерла стволов были нацелены мне в глаза. Я сделал попытку отшутиться.
- Красть тебя, зачем же еще.
Она не произнесла ни слова. Глаза ее ни разу не мигнули.
- Ты по-прежнему такой же ненасытный. Тебе надо покорить весь этот жадный мир. Зачем, ответь мне - зачем? Ведь этих людей не изменить. Ты посмотри, - Аня кивнула на посетителей кафе, - посмотри, как они жрут. И этому ведь конца никогда не будет. Их жадность к еде неистребима, им не нужны никакие перемены. Ведь так?
Я попытался объяснить ей наши ближайшие планы.
- Мы в Чикаго...
- В Чикаго?
- Мы туда перебрались недавно...
- Вы тянули меня в Москву, а теперь вдруг у нас выпер Чикаго?
Это "выпер" она произнесла с усмешкой и удивлением. Для нее наш переезд в Чикаго был полной неожиданностью. Я коротко рассказал о причинах нашей передислокации в Америку. Она слушала, затем убрала руки со стола и наклонилась вперед.
- Поцелуй меня, - сказала она.
- Юль, но-о-о...
Это была уже полная неожиданность для меня:
- Здесь, - спросил я, - прямо здесь? Совершенно не заметив свое нежное "Юль", которое неожиданно прилепил Ане.
Она только смотрела на меня.
- Прямо, - затем сказала она.
Я привстал с пластикового кресла, потянулся всем телом и чмокнул ее в щеку. Она не шевельнулась. Только по-прежнему молча смотрела на меня, наконец, улыбнулась.
- Ладно, - сказала она, - рассказывай, что там у вас. И кто такая эта твоя Юлия?..
Я так и не сообразил, почему она вдруг спросила о Юлии.
Хорошо ещё, что не о Тине!
Часть шестая.
УКРОЩЕНИЕ СТРОПТИВОЙ
Мне показалось, что была зима,
Когда тебя не видел я, мой друг,
Какой мороз стоял, какая тьма,
Какой пустой декабрь царил вокруг
В. Шекспир
Глава 1
Странно и чудно устроен человек! Если бы я стал рассказывать, дотошно убеждать, приводить весомые доводы, просить, наконец, требовать или умолять, если бы я под угрозой жизни стал вынуждать Аню круто изменить ее дальнейшие планы на жизнь, у меня ничего бы не вышло. Она бы даже не рассмеялась. Я знал это, чувствовал всем своим нутром. Тем не менее, я рассчитывал на ее понимание и не собирался отступать. Никогда не сдавайся! В трудные минуты у меня всегда возникал перед глазами перекушенный надвое жестоким черным клювом надменной цапли зеленый лягушонок, ухватившийся в предсмертной судороге своими слабеющими передними лапками за длинную тощую шею своего заклятого врага. Никогда не сдавайся! Мне трудно было представить себе Аню в роли цапли, но себя я в тот момент чувствовал беспомощным лягушонком. Целый час я о чем-то говорил. Аня слушала, не перебивая. Это был набор давно заученных фраз, тотчас приходящих на ум, когда это нужно, скажем, при чтении лекций или когда делаешь доклад на симпозиуме, было и несколько предложений из моей нобелевской речи, очень понравившейся шведской королеве, что-то еще о совести и чести, о вечности и совершенстве и снова о вечности, обычный поток сознания, который невозможно остановить, когда входишь в раж, слова о смысле жизни каждого из нас и человечества в целом, речь сумасшедшего, предназначенная для неподготовленных красивых, заалевших ранней зарей, коралловых женских ушек с ослепительно сверкающими бриллиантиками, угнездившимися на прелестных мочках.
- И сегодня, - говорил я, - наша нить уже ткется, а завтра...