В большинстве писем речь шла о религии или о делах, адресатами были друзья в Англии и Ирландии, причем каждого называли исключительно инициалами. Мне быстро стало ясно, что женская половина Л. Д. вела свою переписку, которая не находила отражения в дневнике; попадавшиеся время от времени упоминания о солидных тратах объясняли наличие в сундуке золотых слитков. Кем бы ни были таинственные Л. Д., недостатка в средствах у них явно не ощущалось, и в Новую Зеландию они уехали не из-за финансовых трудностей.
Строки некоторых писем заставляли сердце биться быстрее. Например, такие, написанные в январе 1851 года:
"Дорогой Дж. Г! Л. узнала от А. Ф. Г., что Ч. Б. отчаялся осуществить свой великий замысел. Он заявил: "При моей жизни машину наверняка не построить. Что касается чертежей, я предполагаю их уничтожить". Это настоящая трагедия, и Л. не находит себе места от беспокойства. Нельзя ли что-нибудь сделать? Если все упирается в деньги…"
Более двух лет спустя, в апреле 1853 года:
"Дорогой Дж. Г! Большое спасибо за то, что Вы нам прислали. К сожалению, погода, по всей видимости, не благоприятствовала путешествию, да и упаковка была не слишком хорошей, поэтому у трех цилиндров обломились зубья. Прилагаю к письму описание поломок. Возможно, мы сумеем починить цилиндры здесь, однако местные мастера значительно уступают в умении механикам Болоньи и Парижа. Вы окажете мне неоценимую услугу, если выясните, полагается ли нам страховка. Искренне Ваш Л. Д.".
Цилиндры с зубьями… То был первый, но далеко не последний намек на аналитическую машину. Судя по другим письмам, детали в Новую Зеландию пересылались трижды или четырежды, но неприятностей, подобных этой, больше не случалось.
Переписывая письма, загадочный Л. Д. для экономии места пользовался множеством сокращений: "к" означало "какой" и "который", "ч" - "что", "чему" и "чей", и так далее. Пониманию текста это, в общем, не препятствовало, но что касается инициалов!.. Поди догадайся, кто имеется в виду! Под "А. Ф. Г." мог скрываться Александр фон Гумбольдт, знаменитый натуралист и писатель, оказавший громадное влияние на развитие европейской науки в первой половине прошлого века; "Ч. Б." наверняка означало "Чарлз Беббедж". Но, черт возьми, кто такой Л. Д.?
Проштудировав приблизительно треть книги, я установил, что в ней содержатся не только письма, но и дневниковые записи. К примеру, в феврале 1854 года, выдержав паузу протяженностью около четырех месяцев, Л. Д. записал:
"22 февраля. Наконец-то дома. Слава Богу, что Л. не поехала со мной - я и не представлял, что море может быть таким бурным. А дикари как будто ничего не замечали - смеялись, прыгали с корабля на лодки, не обращая внимания на высокие волны. Впрочем, зимой выходить в море не решаются даже они, а это говорит о многом.
За время моего отсутствия Л. завершила свои исследования. Она уверена, что конструкцию устройства можно улучшить и что машина способна на то, о чем и не подозревала А. Л. (которой, к сожалению, никак не удается обуздать самодурство матери). По просьбе А. Л. мы никому не рассказываем об успехах Л. Но если бы о них стало известно в Европе, думаю, это произвело бы фурор среди ученых. Столь возвышенный замысел, столь дерзновенные усилия - и это бремя легло на хрупкие женские плечи!"
Получается, что весть о кончине Ады Лавлейс в 1852 году до Новой Зеландии не дошла. Я продолжил чтение:
"Вам, должно быть, интересно, чего добился я? Мои успехи намного скромнее. Мы добрались до острова, который на местном наречии называется Рормаурма, а на моих картах обозначен как Маккуэри, или Маккуари. Остров представляет собой узкую полоску земли протяженностью в 15 миль и изобилует пингвинами и прочими птицами. "Тех, кто любит холод" (надеюсь, я правильно перевел туземное выражение), мы, к несчастью, не встретили и не обнаружили никаких следов их пребывания на острове. Аборигены утверждают, что эти люди умеют разговаривать и способны передвигаться по воде с помощью каких-то приспособлений. Мне необходимо выяснить, почему дикари преклоняются перед "сверхчеловеками", иначе я вряд ли сумею обратить их в истинную веру".
При первом чтении я лишь бегло проглядел этот кусок, уделив основное внимание "успехам Л.". Однако некоторое время спустя вернулся к нему и долго размышлял, что бы сие могло означать.
По письмам можно было составить некоторое представление о работе Луизы. Судя по всему, она много хлопотала по хозяйству, поэтому за исследования бралась, когда выкраивала свободную минутку. Тем не менее в начале 1855 года Л. Д. написал все тому же корреспонденту:
"Дорогой Дж. Г! Она работает! Признаться, больше всего удивлен я сам. Вы, наверное, качаете головой, читая эти строки. Я помню Вашу фразу по поводу того, кто у нас настоящий гений. Что ж, я получил урок на будущее, который постараюсь усвоить".
"Она работает!" Я как раз перечитывал абзац, когда хлопнула входная дверь. Черт побери, кого там принесло? Подняв голову, я вдруг сообразил, что в кухне холодно, пламя в очаге почти погасло, а на часах без малого три.
- Как дела? - поинтересовался Билл. В его тоне сквозило нетерпение.
- Письма вот-вот дочитаю, а за таблицы и чертежи еще не брался. - Я встал, поежился и подбросил в очаг угля. - Но если хочешь поговорить, я готов.
Искушение было велико, однако он усилием воли овладел собой.
- Нет. Не стоит торопить события, иначе ты можешь ухватиться за какое-нибудь из моих предположений, не успев составить собственного мнения. Между прочим, нас ждут к чаю. Энни велела мне привести тебя.
- С документами ничего не случится? - спросил я, внезапно ощутив пустоту в желудке.
- Не волнуйся, все будет в порядке. - Но все равно, Билл принял меры предосторожности: поправил каминную решетку, чтобы случайная искра не могла попасть на стол, где лежали книги.
Небо прояснилось, но ветер задувал по-прежнему. Прогулка пошла мне на пользу. Ферма находилась примерно на сорока шести градусах южной широты, зима была в разгаре, поэтому солнце уже потихоньку клонилось к закату. Если мысленно прочертить линию к "Великому Южному континенту", о котором упоминал Л. Д., на пути не встретится ни единого клочка земли. На западе и востоке - тот же океан, ближайшее побережье - чилийское, либо аргентинское. Неудивительно, что ветер дует с такой силой. Ему есть, где разогнаться.
Чай миссис Тревельян, как то принято у фермеров, оказался полноценным обедом. Когда мы пришли, Джим Тревельян уже сидел за столом с ножом и вилкой в руках. Ему было немного за 70, однако для своего возраста он неплохо сохранился. Подвижный, жилистый старик был, правда, слегка глуховат, поэтому в разговоре то и дело наклонялся к собеседнику, не сводя с того пристального взгляда, и прикладывал сложенную чашечкой ладонь к правому уху.
Нас накормили замечательным пирогом с бараниной и луком. Я не заметил, как проглотил свою порцию, и, к удовольствию Энни Тревельян, дважды просил добавки. Затем Джим Тревельян угостил меня и Вилла темным домашним пивом и одобрительно кивнул, когда мы лихо опорожнили кружки.
После третьей я погрузился в приятную полудрему. Поддерживать беседу, по счастью, не было необходимости. Говорила одна Энни, которая рассказывала про Большой Дом и про свою семью, а я, подражая Джиму Тревельяну, просто кивал, показывая, что слушаю.
Убрав со стола, Энни достала коробку с фотографиями и принялась объяснять, кто кому приходился родственником на протяжении четырех поколений. Какое-то время спустя она вдруг замолчала, поглядела на нас с Биллом и проговорила:
- Вам, наверное, скучно?
- Ни в коем случае, - отозвался я, ничуть не покривив душой: рассказывала Энни весьма интересно. Можно сказать, что она, подобно мне и Биллу, была ученым-историком.
- Продолжайте, пожалуйста, - попросил Ригли.
- Понимаете, иногда я чересчур увлекаюсь… Но так приятно, когда в доме снова появляется молодежь, - прибавила Энни, слегка покраснев.
Мы с Биллом переглянулись. Ничего себе молодежь! Борода с проседью, редеющие волосы… Энни тем временем продолжила рассказ. Мы углубились далеко в прошлое, узнали о первых Тревельянах и о строительстве Большого Дома. Наконец в коробке осталось всего-навсего два снимка.
- Приехали, - со смехом объявила Энни. - Про этих людей я ничего не знаю, кроме того, что они, по-видимому, поселились тут первыми.
Каждый из нас получил по карточке. Моя оказалась не фотографией, а картиной, на которой был изображен дородный мужчина с окладистой бородой и пронзительными серыми глазами. В одной руке он держал длинную курительную трубку, а другой поглаживал по голове собаку. Подпись под рисунком отсутствовала.
Билл неотрывно глядел на другую карточку. Я протянул руку. Он, казалось, не заметил моего движения, но какое-то время спустя все-таки передал карточку мне.
Снова рисунок. Стоявший вполоборота мужчина, темноволосый, с пышными усами, словно разрывался между необходимостью позировать художнику и желанием повернуться к расположившейся рядом женщине. Она держала в руках букет цветов, подбородок ее был слегка вздернут, будто женщина бросала кому-то вызов. Ее взгляд, как говорится, брал за живое. Внизу, над самой рамкой, имелась выведенная черной тушью подпись: "Люк и Луиза Дервент".
Я от неожиданности на какой-то миг онемел. Молчание нарушил Билл.
- Как эти рисунки оказались у вас? - спросил он дрожащим от волнения голосом.
- Разве я не рассказывала? - Энни, похоже, не замечала, в каком мы с Биллом состоянии. - Первые Тревельяны построили Большой Дом по соседству с Малым, который возвели гораздо раньше, уж не знаю, когда точно. Дервенты жили в Малом.
Билл повернулся ко мне. Некоторое время мы молча глядели друг на друга, потом он выдавил:
- Значит, у вас есть и другие вещи? Ну, из Малого Дома?
Энни покачала головой.
- Были, но дедушка Джима вскоре после нашей свадьбы устроил генеральную уборку и выкинул все, что попалось ему под руку. А рисунки я сохранила потому, что они мне понравились, только и всего. - Должно быть, хозяйка заметила, как мы с Биллом одновременно обмякли на стульях. - Нечего сказать, хороша! - воскликнула она. - Обедом накормила, а про десерт забыла. Сейчас принесу яблочный пирог и сыр.
Она отправилась в кладовую, Джим Тревельян вышел из кухни вслед за женой, а Билл вновь повернулся ко мне.
- Поверишь ли, мне ни разу не пришло в голову спросить! Разумеется, я спрашивал у Джима про вещи из Малого Дома, и он сказал, что его дед все повыкидывал. Поэтому я и не стал ничего выяснять у Энни.
- Не переживай. Лучше поздно, чем никогда, верно? Значит, художника звали Люк Дервент, а инженера-математика - Луиза Дервент.
- Она не просто инженер, а первый на свете программист! - Тут Билл спохватился - вспомнил, видимо, что мы договорились ничего не обсуждать, пока я не изучу все материалы. В этот миг, как нельзя кстати, возвратился Джим Тревельян, который принес огромную книгу, величиной с дорожную сумку. Черный тисненый переплет украшали медные уголки.
- Я вам говорил, что дед все повыбрасывал и посжигал, так? Но он был человек верующий, поэтому Библию тронуть не посмел. - Джим с громким стуком опустил книгу на стол. - Она тоже из Малого Дома. Хотите, забирайте ее с собой.
Я пододвинул книгу поближе, расстегнул толстую металлическую пряжку. Из того, что далеко не все страницы плотно прилегали друг к другу, следовало, что между ними что-то проложено. В полной тишине я принялся перелистывать Библию.
Меня ожидало разочарование. Да, между страницами кое-что лежало - засохшие полевые цветы, сорванные давным-давно. Изучив каждый цветок, я снова пролистал Библию, а затем с тяжелым вздохом оттолкнул ее от себя.
Теперь за книгу взялся Билл.
- Есть еще одна возможность. Если у них в семье царили такие же порядки, как в моей… - Он открыл последний форзац. На плотной желтоватой бумаге было изображено разноцветными, наполовину выцветшими чернилами фамильное древо Дервентов.
Мы с Биллом изучили каждое имя и сделали копию с рисунка. Энни и Джим охотно нам помогали.
Впрочем, нас снова ожидало разочарование. Имена ровным счетом ничего никому не говорили. Единственное, что нам удалось установить - Люк и Луиза были братом и сестрой по отцу. Даты жизни на рисунке не обозначались, на Люке и Луизе древо обрывалось.
Похоже, мы зашли в тупик. Энни наконец принесла десерт. Потом мы надежно упаковали рисунки, чтобы их не промочило дождем, и двинулись обратно в Малый Дом, пообещав Энни быть к завтраку.
Какое-то время мы шагали молча. Неожиданно Билл произнес:
- Извини, но я тоже заметил, что Луиза похожа на Эйлин.
- Все дело в выражении лица, - отозвался я. - Этот подбородок, эти глаза… Случайность, не более. Такое бывает довольно часто.
- Я понимаю, тебе сейчас тяжело…
- Со мной все в порядке.
- Вот и отлично. - Билл облегченно вздохнул. - Я просто хотел убедиться…
- Со мной все в порядке.
Ну да, если не считать того, что где-то месяц назад старый приятель спросил, руководствуясь, естественно, наилучшими побуждениями: "Эйлин была для тебя всем в жизни?"
И мое сердце ухнуло вниз и застыло глыбой льда.
Когда мы достигли цели, я сослался на усталость и лег в постель. Мы изрядно нагрузились крепким домашним пивом, поэтому я надеялся, что засну, едва голова коснется подушки. Но если призрак явился, избавиться от него не так-то просто.
Я вспоминал Эйлин и счастливые дни, проведенные вместе, а на мои воспоминания накладывались образы Дервентов. Даже во сне я испытывал печаль. Вдобавок, вернулось осознание того, что я бессилен что-либо изменить, что главное в моей жизни уже свершилось и исправить что-либо невозможно.
* * *
Я проснулся задолго до рассвета - сказывалась разница в часовых поясах.
Билл еще спал. Я зажег две масляные лампы, пододвинул к себе все три книги и принялся читать, вознамерившись одолеть материал к тому моменту, когда мы пойдем в Большой Дом завтракать. Однако дело продвигалось туго. Чтобы восстановить в памяти прочитанное накануне, пришлось пролистать несколько страниц назад.
Весной 1855 года аналитическая машина была построена и работала. Я стал искать какие-либо подробности. Честно говоря, Люк Дервент начал меня раздражать. Вместо того чтобы рассказывать о достижениях Луизы, он, сделав паузу в четыре месяца, решил похвастаться своими успехами.
"21 сентября 1855 года. Слава Всевышнему! Молю тебя, Боже, избавь меня впредь от сомнений. Мы с Л. неоднократно говорили о том, почему приехали сюда. Нет, не жалели, просто хотели установить, что нами двигало - личные интересы или нечто другое. Теперь очевидно, что нас вела рука Провидения.
Вчера я вернулся с острова Маккуари. Они там! Я видел их, "людей, которые любят холод", как выражаются туземцы. Для них на острове слишком жарко чуть ли не весь год, за исключением зимы, которая в Южном полушарии длится с мая по август; поэтому, когда мы пристали к берегу, они как раз готовились покинуть Маккуари и отправиться туда, где климат благоприятнее.
Туземцы называют их "людьми", и я поступаю точно так же, ибо они, ни в малейшей степени не напоминая обликом человека, несомненно разумны. С дикарями они общаются при помощи устройства, которое переносят с места на место. У них замечательные инструменты, благодаря которым можно смастерить все, что угодно. Если верить туземцам, "холодные люди" прибыли "очень, очень издалека", что, в принципе, может означать "из-за моря" (признаться, я не очень в это верю).
А какие у них познания в медицине! Маори утверждают, что одного дикаря, который умирал от гангрены, поставили на ноги буквально за несколько часов. Какую-то женщину заморозили и продержали в таком состоянии всю зиму, после чего полностью вылечили при помощи оборудования, доставленного "холодными людьми" (надо бы придумать имя поблагозвучнее) с постоянного места обитания. Держатся они весьма дружелюбно и с готовностью согласились позировать, а также попросили через туземца-переводчика произнести несколько фраз на английском и пообещали, что в следующий раз мы сможем общаться на моем родном языке.
Уму непостижимо! Однако все упирается в один-единственный вопрос: обладают ли эти существа бессмертной душой? Наверняка сказать не могу, но мы с Л. пришли к выводу, что, скорее всего, обладают. А потому если мы можем привести к Спасителю хотя бы одного из тех, кто иначе попадет в преисподнюю, значит, таков наш священный долг".
Эта запись настолько меня поразила, что я долго сидел и разглядывал страницу. А следующая, переполненная эмоциями, заставила окончательно забыть об аналитической машине:
"Дорогой Дж. Г. У меня ужасные новости. Даже не знаю, с чего начать… У Л. наступило обострение ее болезни, причем на сей раз все гораздо серьезнее, чем раньше. Она молчит, но вчера я заметил на ее платке кровавые пятна и настоял на том, чтобы она обратилась к врачу. Тот сказал, что ничего сделать нельзя. Л. удивительно спокойна, в отличие от меня. Помолитесь за нее, дорогой друг. Быть может, Господь внемлет нашим мольбам".
Письмо было датировано 25 сентября, то есть с возвращения Люка из путешествия прошло всего несколько дней. А сразу за письмом шла дневниковая запись, словно он хотел выговориться.
"Луиза упорно твердит то, во что я никак не могу поверить: ее болезнь - справедливое наказание, Господь карает нас за грех. Ее спокойствие и мужество просто поразительны! Смерти она не боится, радуется тому, что я здоров, и просит не расстраиваться. Что же мне делать? Сидеть и смотреть, как она медленно угасает? Впрочем, разве полгода - это "медленно"?"
Теперь Люк и не вспоминал о "холодных людях", и аналитическая машина его больше ни капельки не интересовала. Однако краткая дневниковая запись поведала мне очень и очень много. Я достал рисунок, на котором были изображены Дервенты, и стал рассматривать. Тут из своей спальни появился взлохмаченный Билл.
- Я знаю! - вырвалось у меня. - Знаю, почему они приехали в Новую Зеландию!
Он недоуменно воззрился на меня, потом перевел взгляд на рисунок.
- Ну?
- Мы должны были догадаться еще вчера вечером. Помнишь родовое древо в Библии? Они родственники, правильно? А теперь смотри сюда. - И я ткнул пальцем в рисунок.
Билл потер глаза, прищурился.
- Ну?
- Это же свадебная карточка! Букет, кольцо на пальце у Луизы… В Англии они пожениться не могли; только представь, какой разразился бы скандал. Но здесь их никто не знал, потому они преспокойно могли наслаждаться всеми прелестями семейной жизни.
- Черт побери, ты прав! Это все объясняет. Ты дошел до того места, где Люк упоминает о грехе?
- Я как раз его перечитываю.
- Там осталось всего ничего. Давай, досматривай и пойдем завтракать. Потолкуем по дороге.