***
Ночь. Улица. Фонарь. Аптека. Два килограмма человека…Это было все, что прихватил с собой Хантер. Два сердца Шурави, для захоронения на родине. Остальная биомасса, оставшаяся от агента, представляла теперь собой простейший набор аминокислот, бесформенной лужицей растекшейся по кафельному полу морга.
Где была родина Шурави, Хантер не знал, но по легкому, еле уловимому акценту и расстановке слов в предложении, догадывался, что его сослуживец был горцем. Только там, где солнце греется об красные скалы проткнувшие облака, говорили так кратко и емко, что нечего было добавить, поскольку, не смотря на сдержанный слог, слова имели точную эмоциональную окраску.
Задумавшись, он продрался, сквозь заросли кустов у дороги, высоко держа пакет с сердцами, чтобы не порвать его о ветки, и шагнул на проезжую часть у двери своего автомобиля, чтобы тут же отскочить назад. Запоздало взвизгнули тормоза и огромный черный джип с тонированными стеклами, выруливший из проулка, врезался в машину Хантера. Бум!
Багажник собрался в гармошку, крышка приподнялась, и автомобиль стал походить на майского жука, готовившегося к полету. Вот сейчас в образовавшуюся прорезь высунутся тонкие ажурные крылышки, и он полетит. Но не полетел, а покатился вниз по улице как бильярдный шар, которому кий, в виде джипа, придал ускорение.
- Ну, ты лошара! - заявил сходу водитель джипа. Большой и потный, в белой рубашке и строгом костюме. От него несло запахом дорого парфюма и не менее дорогого коньяка.
Тяжело пыхтя, он вывалился из автомобиля. Вместе с водителем из джипа вылезли еще двое пассажиров, все вместе они были как братья близнецы, не смотря на разницу в возрасте и внешности. Но было в них нечто общее, объединяющее, что разница стиралась, а схожесть бросалась в глаза. В общем, трое из ларца, одинаковы с лица, причем лица эти каждое килограмм по шестьдесят. Численный перевес, да и массовый, был явно не на стороне Хантера. Дело принимало неважный оборот. Впрочем, Хантера это нимало не смутило. Он лишь аккуратно опустил пакет с содержимым у кустика у бордюра и слегка пошевелил позвоночником, разминая и проверяя боеготовность организма. Надо сказать, что однажды волею случая сталкивался он с подобными типами. А потом, Хантер принес им одинокую гвоздику на братскую могилу. Не из сентиментальных побуждений, как может подумать иной читатель, а шутки ради. Что поделать, человеческие эмоции вещь настолько заразная, что способна заразить сущности иных миров. Такой вот у Хантера был своеобразный юмор.
- Вам не кажется господа, что вы повредили мой автомобиль? И, следовательно, должны компенсировать ущерб.
Произнес Хантер негромко, но четко, ни к кому конкретно не обращаясь. Просто, изучая, какая последует реакция противника. Меж тем, двое пассажиров джипа заходили к нему с боков, а владелец джипа, стоящий напротив, пошел в наступление:
- Ты что морозишь? Ты свой унитаз бросил, где попало, а у меня кенгурятник согнуло, и фара разбита…Ты соображай? Шевели извилиной! Одна моя фара больше твоего корыта стоит? Сечешь?
Сделав выводы, что с клиентами он не ошибся, Хантер слегка отвел левую ногу назад.
- Серега! Да брось ты этого убогого, - неожиданно предложил стоящий как раз слева. - Поехали в "Лед", там люди ждут.
- Никуда вы не поедете, пока не компенсируете мне ущерб, - ледяным тоном произнес Хантер. Бывалого человека от такого тона, точно бы озноб прошил. Но не эту троицу весьма подогретую изнутри. "Лед" - назывался ресторан в центре города. Странное название для гостеприимного заведения, цены там только кусались. Среднему гражданину месячной зарплаты как раз на кусок льда размером с кулак и хватило бы.
Серега, как звали владельца джипа, улыбнулся зло и широко, и извлек из кармана мобильный телефон.
- Мало вас козлов учат, - прошипел он, листая номера. Набрав искомый номер, произнес - Палыч! Привет! Пришли патруль на проспект Победы, тут рядом с моргом. Нет. Не угадал…Тут козел один меня подрезал… Машину помял. Платить не хочет. Да нет, он еще не в морге. Ты меня знаешь, я законы чту! - хохотнул он невидимому собеседнику.
Из дальнейшего разговора стало все понятно. Хантер по собственному опыту знал дальнейшее развитие событий…Это положим, где-то в Англии собака друг человека, а в нашей стране друг человек уже давно не управдом а дорожный полицейский. Впрочем, чтобы не грешить против истины, не всякий полицейский, а лишь хорошо прикормленный полицейский, претендующий на звание "своего".
Хантеру стало скучно. Он даже раскаялся, что напрасно потерял несколько минут. И он приступил к тому, что должен был сделать еще пять минут назад.
Хозяин мобильника замолк на полуслове и посинел лицом. Стоявший слева, получил каблуком в нос, и тяжело брякнулся на асфальт. А тот, что стоял справа, получив удар локтем в челюсть снизу, тщетно пытался опереться спиной о воздух, и даже раскинул руки, изображая самолетик, но все, же рухнул в жидкие придорожные кусты. Обдирая пальцы о корявые и колючие ветки неопознанного в ночи кустарника. Изъятие денег из бумажников много времени не заняло…Еще меньше потребовалось, чтобы закинуть ключи от зажигания куда-то за макушку клена.
Вскоре Хантер уже мчался по ночному городу на своем раненом в зад автомобиле. И даже попал на пару фотоаппаратов, как превысивший скорость. Но это не имело значение, номера он все равно сменит. А вот деньги пригодятся. Не в его правилах было просить у высокого начальства финансирование ремонта казенного авто. Это удел неудачников, не способных решать любые проблемы сами.
И через полчаса, автомобиль Хантера уже упокоился в гараже, всего в квартале от его жилья. Прикрыв гаражные ворота, он устало провел руками по лицу, как человек давно и смертельно уставший. Разминая мышцы лица, растягивая кожу, придавая ей прежний привычный вид. Под давлением пальцев нещадно терзающих лицо, облик Шурави, в котором он пробыл последний час, стерся. Хантер, стоящий в темноте, поправил плащ, привычным движением проверил узел галстука, и вышел из за угла дома на улицу. И свет уличного фонаря скользнул по сальной и бледной физиономии похожей, не смотря на все старания хозяина, на мордочку хитрой пронырливой крысы.
***
45 - это не одноименная книга Александра Дюма, не номер дома или квартиры, не количество прожитых лет, и даже не размер зарплаты. А именно столько друзей на сайте было у Сергея Чумакова, по кличке "Чума", парня неполных двадцати лет отроду, студента и тролля по совместительству. Хотя "троллем" он был по призванию души, и всем остальным по совместительству…Кто такие тролли? - спросите вы. Современные тролли это не сказочные существа, живущие в пещерах. А некие безликие анонимы, обитающие в глобальной сети. Занимаются они тем, что отравляют жизнь другим. Пишут гадости, грубости, пошлости, и радуются и хихикают, доводя человека до бешенства или до слез. Это их чморят одноклассники, и гоняет дворовая шпана. Это они трусливо прячутся за никами и логинами от всех, и вымещают свои комплексы и злобу на ни в чем не повинных пользователях сети. Такой вот не симпатичный образ. В воображение читатель сразу представляет этих существ как худосочных и прыщавых детей интернета, с признаками вырождения на лице. И возможно будет прав. Но не в этом случае.
"Чума" был парень видный, высокий, с лицом полным некоего врожденного благородства, в нем даже угадывалась породистость, как это изредка бывает у людей. Никто и никогда не мог в нем заподозрить тролля. Только одноклассники его сторонились из-за его высокомерного ко всем отношения. И девчонки у него никогда не было, поскольку любил он только себя. И даже ради сексуального удовлетворения не мог пойти на унижение и заискивание перед самкой. Отличником он не был, хотя учился хорошо.
При этом, большим умом и сообразительностью Сергей не отличался, по природе он скорее был тугодум и лентяй. Он поднимался в 6часов утра, и еле успевал собраться в институт, садился делать домашнее задание в два часа дня и к часу ночи его заканчивал. Поскольку постоянно торчал в интернете, висел разом на нескольких форумах и сайтах, играл в игрушку, читал, а вернее пролистывал появившиеся новые книги. Выискивая в бездонной сети мишень для своих шуток. Высказывался по какому-либо поводу, в чей-либо адрес, а его друзья числом 45 человек, которых он никогда не видел в лицо, подхватывали и развивали эту тему и радостно смеялись, когда разгневанный пользователь выходил из себя и отвечал. Но сегодня вечером Чуме не везло, те мишени, которые они с друзьями цепляли, либо вяло реагировали, либо попросту банили его команду, занося в черный список. И Сергею было скучно. Как еще пошутить? - раздумывал он, не получив долгожданный заряд эмоций от интернета.
- Кхе, кхе…, придется вспомнить детство - нарочито по-старчески откашлялся он, и оторвал от кресла 90 кг тела.
Промелькнув мимо комнаты, где тихо спали родители, и громко храпел отец, Сергей проник на кухню. Открыл холодильник и, не глядя, выудил из его недр сырое куриное яйцо. В его комнате, освещаемой только светом монитора, было темно, поэтому, что его вычислят, он не опасался. Приоткрыл балконную дверь и вышел. По опустевшей ночной улице кто-то шел, негромко припечатывая мокрый от дождя тротуар. Серый человек, в сером плаще и серой фетровой шляпе с большими полями, скрывающими лицо. Чума улыбнулся, представляя, как этот эмбицил будет материться, соскребая яичные сопли со своей шляпы. Вот шляпа поравнялась с балконом Сергея, и он нежно с замиранием сердца отпустил яйцо. И сразу присел, спрятавшись от гневного взгляда зажимая рот рукой, чтобы не выдать смехом своего местоположения. И….? И тишина. Ни чмокающего характерного звука разбившегося яйца, ни возмущенных криков, ни шагов. Словно не было там никого? Ну, ладно, шляпа привиделась, а яйцо то куда делось? Не растворилось же оно в воздухе, падая с третьего этажа? Выглядывать, чтобы выяснить судьбу яйца было страшно, но любопытство пересилило. Чума медленно перетек взглядом за перила и успел увидеть, как белый мячик летит ему на встречу. Он припечатал его красивый высокий лоб, а яичный желток потек заливая глаза.
- Сука! - вырвалось у Сергея неожиданно громко. И пока он с отвращением вытирал лицо руками, человек в сером плаще, не сказав ни слова, тем же неспешным шагом прошел дальше. Только по тому, как мелко тряслись его плечи, было понятно, что он смеется.
***
Уснул Семен незаметно сам для себя. Вроде только коснулась его спина старенького скрипучего дивана, и он провалился в тяжелый сон. А ведь всего лишь собирался дать отдых уставшей спине минут на пять, даже кисточку не оставил на мольберте, а держал в руке. И на тебе…
Его шатало из стороны в сторону. Первая мысль была, что это опять шатается дом, зависший в необозримой пустоте. Но он был не дома. Он шел по какой-то улице, задворками сознания отмечая кусты и вечно полные мусорные баки. Тусклый фонарь, стыдливо стоял в сторонке от баков, и освещал эту картину. Значит, справа должен быть его дом, третий подъезд от угла. От баков несло пропавшими арбузными корками и еще какой-то тухлятиной. От этого запаха Семена замутило. Он пытался опереться на кусты, растущие у дома, но они его веса не выдержали и он упал, царапая лицо об ветки. Зря мы "Таласом" после водки догонялись, запоздало подумал Пихтов, исторгая из себя рвотный комок. Фу! Как хреново! Сейчас надо встать, скомандовал себе Семен, и стал подниматься, обдирая в кровь руки. Мелкие колючки шиповника впивались в руки, но боль была легкой, притупленной. Как будто это все происходило не с ним, болело не у него, а у кого-то другого. Он просто временно поселился в теле этого другого и поэтому чувствует то, что чувствует это тело.
Рывком открыл дверь и проник в темное чрево подъезда. Тугая пружина злорадно скрипнула за спиной и впечатала ручкой ему в поясницу. Темно, как у негра в жопе, отметил Семен, пытаясь нащупать ступеньки. И почему так говорят? Там кто-то был? Это со слов очевидцев? Или все-таки это умозрительное заключение? Правильнее было бы наш подъезд назвать "Черным квадратом" Казимира Малевича. Такой же беспросветно черный, и живут тут одни алкаши, синюшники. Для которых искусство - это мраморная голая баба с большими сиськами, а остальное они не понимают. Так….Тут главное не сбиться со счета, чтобы найти свой этаж.
- Двадцать три, два. цать четыре, …, - шептал Семен, тяжело опираясь на ступеньки, и держась обеими руками за перила.
- Двадцать шесть, …блядь! Опять какая-то сволочь на перила харкнула!
Надо будет набить Витьке морду. Знаю, что не он! - объяснил кому-то невидимому Семен, - Так дружки его! Водит всякий сброд.
- Тридцать шесть…Все, пришел.
Семен громко постучал в дверь. Дверь на его удивление быстро открылась. На пороге стоял Вовка Шмидт.
- Тебе чего? - спросил Вовка с совершенно не заспанными глазами, словно всю ночь тут в прихожей сидел и ждал, когда Пихтов постучит. - Домой? Ты ниже живешь.
Не в силах ответить, Семен махнул рукой, словно отгоняя видение Вовки, и стал спускаться. Его разбирало зло и досада. Обидно было, что Шмидт смотрел на него как на бомжару. А он не бомж, он художник, у него может быть душа болит, за мир этот. Мир пакостный, злой, и несправедливый. Он же полон чувств, знаний и талантов, как никто в этом подъезде! А Вовка видит в нем только алкаша…Обидно. Вот вернуться сейчас к Вовке и растолковать, что он не прав, что не такой Семен как все. Посидеть с ним по-человечески, принять по стопочке, и Шмидт сразу поймет, какой гениальный у него сосед. Эта здравая мысль так увлекла Семена, что он не заметил, как опять оказался на первом этаже у подъездной двери. Тут он опомнился, развернулся, и опять принялся считать ступеньки.
- Бум! Бум! Бум! - постучался Семен в надежде разбудить жену, поскольку в такой темноте вставить ключ в замочную скважину было делом фантастическим.
Дверь открылась тут же. И на пороге опять стоял Вовка Шмидт, в спортивном трико и тапочках на босу ногу.
- Какого хрена ты у меня дома делаешь? - зло осведомился Семен, неведомо почему, испытывающий сильное желание врезать Шмидту по сопатке. И тут его сознание совершенно поплыло…И картинка сна расплылась, словно акварель, на которую заморосил мелкий противный дождик, но какие-то детали еще можно было разглядеть…
Неизвестно каким образом Семен очутился в квартире. В следующий момент он осознал себя на родной кухне, а рядом была жена. Саму жену он не видел, но укором совести ощущал ее присутствие…Вот она, где-то слева стоит в ночнушке и бигудях, и молча смотрит на пьяного Семена.
- ….что я не имею право выпить? - возразил он укору совести. И далее Семен объяснял совести, что выпил, потому как все пили, обмывали продажу картин. Местную картинную галерею, посетил какой-то немец, и купил девять понравившихся ему картин. Ну, консул посольства…купил, конечно, пейзаж Василия Ивановича, ты же знаешь у Толчина, есть приличные пейзажи…Ну, ты знаешь…Некоторые его даже путают с Левитаном. Но великий русский художник Левитан родился в бедной еврейской семье, поэтому нашему, целиком русскому Толчину, он не конкурент…тем более он давно покойник. Фу, как нехорошо получилось…с Василием. Потом немец купил какие-то цветочки Гончаренко, честно говоря, ее натюрморты только чего-то и стоят…Остальная абстракция, где она себя любимую рисует в полете с Марком Шагалом, бред в чистом виде. Ралиной Ленки купил цветочки, Омарова коняшек, у дальтоника пару картин взял…Виктюка "зеленые камни" …Впрочем, у Виктюка все зеленое…Зеленая девка идет по зеленому полю, и смотрит зелеными глазами на зеленое небо. Художник он конечно хороший, мастер, и эти его зеленые камни и зеленое небо смотрятся вполне гармонично, хотя в целом тоска зеленая…И наконец посол Германии купил Семена картину, его "Уходящую"…Ничего особенного в его картине не было. Она была из серии городской пейзаж. Зимняя улочка между серых панельных домов, по которой идет женщина в черном драповом пальто, черных сапогах на шпильках, на голове норковый берет, и маленькая черная сумочка на плече. Точеная черная фигурка отвернулась от зрителя и уходит. Практически, черный, плоский силуэт…Но в этом вот ее порывистом движении, в изгибе бедер, и тонкой талии, в этом жесте…,как она придерживает рукой поднятый воротник пальто, поскольку к ночи мороз крепчал. Было понятно, что она уходит навсегда, и горячие слезы текут по ее холодному лицу, невидимому посторонним. И голые черные ветви от придорожных кустов, протягиваются к ней в немой мольбе: Остановись! Прости! Останься! А суровое закатное небо с оттенком краплака говорит о том, что скоро наступит ночь. И ничего кроме ночи не будет. Одна сплошная, непроглядная чернота….смерть, пустота….
Семену вдруг стало жаль своей картины, попавшей в чужие руки. Ведь покупатель, тот….чужой немец, он понятие не имел о сути картины, для него она всего лишь незатейливый пейзаж. Пихтову нестерпимо захотелось вернуть свою картину, он почувствовал, что с её утратой произойдет нечто действительно необратимо страшное. Тоска ржавой ножовкой полоснула по сердцу, и Семен заплакал.
И остро ощутил свое одиночество…Никто не понимал его в этом мире, никто.
Далее изображение на картинке сна окончательно размылось слезами Семена.
- Как мне это все надоело…, - сказала жена, и добавила, еще что-то. И тут закрутилось.
Деньги веером полетели ей в лицо. Он помнит, как ассигнации вдруг стали твердыми от его злости и должны были рассечь кожу жены, как бритвенные лезвия, но под её взглядом смялись как простые бумажки и рассыпались по кухне с шорохом осенних листьев. Бранные слова сорвались с губ и засверкали как шпажные клинки на дуэли. Слова напрасные, неправильные, лживые, но в них была часть правды, которую знали оба, и поэтому ранили они не хуже клинков, поскольку никто из двоих и не думал защищаться, а лишь нападал и разил прямо в сердце. Семен сознавал правоту жены, он больной…Душевно больной. Да, это его болезнь неизлечима, и пьянство только усугубляет болезнь. Это его проклятие, но это и его дар. Потому, что картины он пишет не руками, не красками, а своей больной душой. Именно этим они ценны, что написаны кровью его сердца. Когда-то ему очень импонировали картины Ренуара, пока однажды он не прочитал высказывание Огюста, что он пишет картины своим членом…Брезгливость и отвращение, испытанные Семеном, навсегда отвернули его от Ренуара. Он поставил на нем жирный крест, как некогда на эпатажном Сальвадоре Дали.