Так уж получилось, что Веселов жил один в двухместной комнате дощатого коттеджа, остальные туристы приехали парами и другого такого чудика среди мужчин не оказалось. Были одинокие женщины и, как знать, быть может, они и смотрели на Веселова с откровенностью брачного объявления, он не ловил их взгляды и Сам смотрел мимо, даже если это были соседки по столу. Он был чужим среди чужих и потому имел право с самого начала принять любой облик, надеть любую маску - никто не удивится, все будут принимать его таким, каким ему захочется.
В общении с людьми ему нравилось Менять маски, придумывать для себя роли, разыгрывать их, импровизируя на ходу; на работе он играл бесконечную роль неунывающего шута, дома - трагическую - главы семейства, с немногими друзьями - чуткого и отзывчивого товарища, а кем был он на самом деле, давным-давно забыл.
Для встречи с отцом он еще не придумал роли, ибо просто не знал, какой он, его отец, и как встретит сына, по всей видимости - единственного.
2
Веселов свято верил в свою звезду.
Она находилась в созвездии Кита, рядышком с пресловутой Тау и простым глазом была почти не видна.
Он часто смотрел на нее в бинокль, и маленькая смутная точка чуть подрагивала перед глазами, когда он раздумывал о том, сколько световых лет разделяют их. Звезда загорелась задолго до рождения Веселова и давно погасла, лишь свет ее шел к Земле, чтобы прерваться раз и навсегда в момент его смерти. Эту историю придумал сам Веселов, еще в детстве, и сейчас продолжал верить в нее и только грустно улыбался, когда думал, что все равно не увидит, как она погаснет, а проверить это ему будет не дано.
Его жизнь и судьба были связаны также с одиноким тополем, уцелевшим среди новостроек. Тополь посадил отец в день рождения его, и они росли вместе до тех пор, пока семья Веселовых не переехала в новый дом. Старые дома, в окружении которых росло деревцо, один за другим сносились, на их месте появлялись новые - многоэтажные, и Володя еще в юности часто приезжал на это место, чтобы взглянуть на тополь - дерево своей жизни. Он по-детски верил, что если тополь срубят, то он сам умрет. Когда дерево подстригали, Володя заболевал и подолгу лежал в постели с очередной ангиной. Все это можно было объяснить обычным весенним обострением, так оно, наверное, и было, но Володя верил в невидимую и неощутимую связь между двумя живыми существами - человеком и деревом.
Тополь был двойником Володи, его братом-близнецом - бесчувственным и немыслящим. Володя знал наизусть расположение его ветвей и сучьев, чувствовал издали, как тот засыпает на зиму, сбрасывая листья и тормозя движение густеющих соков, знал заранее, когда именно лопнут почки и когда невесомый пух начнет разносить семя по городу. И ему казалось даже, что тополь тоже ощущает близость. Когда Володе было плохо, когда очередная житейская неурядица или просто хандра выводили его из равновесия, он приходил к тополю и видел, что листья на нем поникли и тля бестрепетно вонзает короткие жальца в тугую зеленую плоть. Володя обирал листья, промывал их водой и на другой день чувствовал, как свежие силы пришли к нему, сбрасывая хмарь хандры, расправлялся с неприятностями и снова возвращался в прекрасное расположение духа.
Он и по характеру роднил себя с тополем - сильный, живучий, пробивающий асфальт нежными ростками, - излюбленное дерево горожан, лишь раз в году приносящее неудобство своей неукротимой плодовитостью, а в остальное время почти незаметное, и незаменимое, плоть от плоти города, кровь от крови его…
Веселов почти не помнил отца, фотографии мать разорвала или спрятала, а те смутные воспоминания, что остались от пятилетнего возраста, постепенно обросли фантастическими деталями и окончательно перешли в область мифа.
Так, Веселов почему-то представлял себе, как отец копает ямку под саженец во дворе, недалеко от дощатой стены сарая. Ему жарко, он скинул рубаху, сильные мышцы перекатываются под кожей; рассеченный лопатой дождевой червь раздваивается и обретает брата. Поздняя весна, земля уже мягкая, тополь-ребенок бережно опускается в яму чуть выше щиколоток, нежные ступни его присыпают землей, льют воду из зеленого, блестящего на солнце ведерка, и отец повязывает топольку голубой бант на пояс.
Веселов прекрасно понимал, что не мог видеть и знать, как отец садил тополь в тот день, когда он еще безымянным ребенком мужского пола только-только обрел независимость от материнского тела. Возможно, наслоились другие воспоминания, или кадры из фильма остались в памяти, или просто детская фантазия после рассказа матери сама создала не существовавшие никогда подробности.
Остальные воспоминания об отце были примерно такими же, если не более причудливыми. Веселов почему-то явственно помнил, как отец терпеливо расщепляет острым кухонным ножом бамбуковые удилища и склеивает из них ажурный каркас крыльев. И еще один кадр: отчего-то в тяжелых собачьих унтах и в ватнике, туго перепоясанном солдатским ремнем, отец стоит на краю крыши их двухэтажного бревенчатого дома, вцепившись руками в блестящую рейку, а над ней рвется вверх тугое шелковое крыло. Внизу толпятся люди и, как на старинных гравюрах, неподвижно и назидательно указывают на него вытянутыми пальцами. Даже некое подобие субтитра видит Веселов внизу кадра: "Се наш Икар".
Фотографии отца не было, и Володя создал свой фотоальбом в воображении. Должно быть, в чужих семейных альбомах, смотренных в изобилии в гостях, почерпнул он эти пожелтевшие слепки никогда не существовавшего прошлого.
Вот отец - еще мальчик лет шести, стоит в группе детдомовцев. Вихры нарочито растрепаны, кто-то растопырил над его головой два пальца, не то рога, не то первую букву слова "виктория" - победа…
Вот отец - радист подводной лодки, сидит у рации и тщательно изображает напряженную работу. Вот краткое время передышки, когда отец в штатском - широкие светлые брюки, белая рубаха с косым воротом; от стоит на берегу моря и чему-то радостно улыбается. А это уже военные фотографии, маленькие, истертые, с обломанными краями. Наверное, многих из этих фотографий быть не могло на фронте, слишком уж они казались кинематографичными, что ли, словно кадры из военных фильмов, которых Володя насмотрелся вволю. Вот немецкий самолет с черными крестами пикирует на канонерку, отец, зажав зубами ленточки от бескозырки, подносит снаряд к орудию, лицо его мужественно и решительно. А вот эпизод десанта, чем-то похожий на картину Дейнеки - сгорбленные, крысоподобные немцы и моряки-великаны в окровавленных тельняшках. На послевоенных появилась мама, ну, и он сам - Вовик Веселов…
Он до сих пор не знал ни причин, ни поводов ухода отца. Он знал только одно нескончаемое следствие - свое собственное полусиротство и полувдовство мамы. Отец ушел из дома после того, как они переехали в двухкомнатную квартиру в новом районе города. Это Володя запомнил ясно - и как он сидел в кабине грузовика на коленях у мамы, и как разбилось зеркало при разгрузке, а его любимый мяч покатился по ступенькам, поворачивая, как живой, на лестничных площадках, все ниже и ниже, словно хотел сбежать отсюда и поскакать вприпрыжку к старому, доброму и прекрасному дому. Отец был с ними в этот день, но что он делал, о чем говорил и почему на этом месте обрываются воспоминания о нем, Веселов не знал. Он так много раз обращался своей памятью к этому дню, что фантазия снова вытеснила реальность и оттого сцены ухода были многочисленными и противоречивыми. То вдруг появлялся шпион с большим пистолетом и прятал отца в черный сундук на колесиках, то, наоборот, - отец вдруг узнавал в одном из новых жильцов матерого резидента и уходил в бесконечную погоню за ним. Это были первые, детские версии, позднее, немного разобравшись в отношениях между взрослыми, он воображал роковую женщину с длинными красными ногтями, с тонкой сигаретой, зажатой в пальцах, унизанных кольцами…
Он никогда не думал о внезапной катастрофе: о машине, выезжающей из-за угла, о глубокой реке с быстрым течением, об открытом люке канализации. О болезни он тоже не думал. И это естественно: о смерти отца он никогда не слышал, даже от матери.
Она просто молчала.
Всегда.
Она умела молчать.
Новые соседи в суматохе переезда ничего не успели запомнить. Позднее Веселов, навещая свой тополь, тщетно искал старых: их тоже не было, все разъехались по разным концам большого города, и мать ни с кем отношений не поддерживала.
Вот и все. На детские вопросы мать отвечала односложно: "Уехал твой папка. Навсегда. Забудь. Считай, что умер".
Когда Веселову было лет пятнадцать, он дождался ухода матери в ночную смену и предпринял тщательный обыск шкафов, шкатулок с документами, старого сундука с крышкой из разноцветной жести - и ничего не нашел. Абсолютно ничего. Ни открытки, ни мужской рубахи, ни книжечки спортивного общества - всех тех пустяков, которые остаются от ушедших и бережно хранятся оставшимися, верящими в магическую связь человека и вещей, к которым он когда-то прикасался. Но зато он нашел ордер на квартиру и по нему сумел относительно точно установить ту грань во времени, что разделяла две эпохи - с отцом и без отца. Второе сентября пятьдесят четвертого года плюс несколько дней до переезда…
Он знал наверняка еще несколько фактов - маленькие точки на большой белой карте. Родители отца погибли, он стал беспризорником, потом рос в детском доме, позднее служил на Черноморском флоте; отслужив, жил где-то в средней полосе; когда началась война, был призван на Северный флот, потом приехал в Сибирь и женился на маме в сорок восьмом году. В сорок девятом родился Володя. Где работал отец после войны, чем он занимался - Веселов не знал. Как и все, отец уходил из дома, вечером возвращался - это все, что мог вспомнить Володя. Пятилетний возраст - не самое лучшее время для воспоминаний, и те немногие факты из биографии отца он извлек частично из детской памяти, частично - из случайных обмолвок матери. ("Почему у меня такая смешная фамилия? - плакал Володя. - Меня мальчишки дразнят". - "Так отца назвали в детдоме за веселый характер…" Или еще: "Хочу быть моряком". - "Ну вот, весь в отца - тельняшку на грудь, бескозырку на голову…").
Он помнил, как любознательные соседки, забежав на минуту, оставались на часок и окольными путями пытались выяснить у матери причину ее соломенного вдовства. "Ушел", - коротко отвечала мать. "К женщине? - радостно ахала соседка. - Ох, и злые бабы после войны. Мальца осиротила, стерва!" - "Не к женщине", - скупо говорила мать и переводила разговор на другую тему.
В годы его детства были, конечно, дети без отцов, но старше его на пять-восемь лет. Отцы их погибли на войне и там-то хоть все было ясно. А среди ровесников в классе он был один - без отца. То ли семьи тогда были крепче, то ли мужчины надежнее, то ли женщины вернее.
В облупленных подъездах и сырых подворотнях Володя сочинял многочисленные версии гибели отца - одна другой героичнее. Или таинственно намекал, что он сын одного из бойцов невидимого фронта и говорить об этом ему запретил седой генерал, но под большим секретом он, конечно, может довериться лучшему другу…
Мать работала на заводе, в три смены, Вова ходил сначала в круглосуточный садик, потом в школу с продленкой, рано научился не бояться одиночества и темноты, готовить обед, делать покупки. После восьми классов он хотел пойти работать, на мама решительно заявила: "Два года потерпеть можно, чтобы всю жизнь не каяться".
Он подал документы в медицинский, мать не навязывала своего мнения о будущей профессии, он выбирал сам. И выбор свой объяснял шутливо: "Ближе всех от дома". На первом же курсе он нашел работу - как и многие студенты, стал работать ночным сторожем - в детском саду. Стипендия была маленькая, зарплаты тоже не хватало, поэтому в трудные дни он ходил на станцию разгружать вагоны. Ранняя привычка к самостоятельности позволяла ему делать все это без натуги, легко и естественно. Незлобивый веселый нрав располагал к себе, приятелей всегда было много, но до поры до времени. Неугомонный чертик сидел в Веселове - он просто не мог удержаться от розыгрышей, едких насмешек, передразнивания. Его и лупили часто, особенно в детстве. Потом-то стало сложнее: обиженные в драку не лезли, затаивались, выжидали удобного момента, чтобы свести счеты.
Он умел легко и быстро перенимать манеру говорить, жесты, интонации, выражение лиц других людей, эта способность к подражанию была, наверное, врожденной, ибо давалась ему без усилий. Все думали, что он станет артистом или клоуном, но сама очевидность этого выбора претила Веселову. Ему казалось нечестным использовать врожденный, не зависящий от него дар для зарабатывания куска хлеба. Словно бы выиграл по лотерее. Он и в карты никогда не играл на деньги, и не потому, что боялся проиграть, а наоборот - стыдился выиграть.
3
Сейчас, в полном одиночестве, при закрытых дверях, под шум дождя, он мог позволить себе роскошь не иметь никакой формы. Вернее, тело его было неизменным, и лишь постепенно, с годами, перетекало в иную форму, все ближе и ближе приближаясь к старости и увяданию. Но форма души менялась по желанию и в зависимости от окружения. Разные люди могли сказать о Веселове совершенно разное. "Он угрюм", - доказывал один. "Да нет же! Такой веселый, общительный!" - удивлялся другой. "Экий ловелас, - вздыхала одна, - ни одной юбки не пропустит". - "Это вы о ком? - не понимала другая. - Он на женщин и не смотрит…".
Веселов и сам не знал наверняка, почему он меняет форму души и для чего это надо, - тоже не знал. Должно быть, так же ничего не понимает камбала или осьминог, мгновенно перенимая цвет грунта. Мимикрия души не зависела от желания Володи, и чаще всего, по законам природы, носила не защитный характер, а наоборот, - вызывающий и дразнящий. Он читывал кое-какие книги о животных и знал, что яркая окраска характерна для несъедобных или ядовитых существ, словно вывеска "Осторожно, дрянь!" И если Веселов сталкивался с неприятным ему человеком и даже более того - опасным, он тут же ощетинивал длинные иглы; распускал крылья с желтыми глазами хищников; раздувался, как шар; становился в позу скунса и громко топал ногами, предупреждая: "Сейчас как брызну!.." И брызгал, если неосторожный собеседник подходил на опасно близкую дистанцию. Не ударял, конечно, просто обдавал словами, едкими и точными. Отмыться от них было нелегко. Словно бы чутким индикатором была снабжена его душа; он заранее мог предсказать для себя, на что способен новый для него человек, что можно ожидать от него - щедрости или подлости, открытости или коварства.
Он снова забрался под колючее одеяло, курил лежа, просыпая пепел на простыню, терпеливо ждал ужина, думал о том и об этом; срок путевки истекал через десять дней, дождь когда-нибудь должен иссякнуть, и морские звезды, ежи, мидии и гребешки еще дождутся того скорбного часа, когда Веселов выдернет их из воды, и кого съест, а кого высушит на добрую память об океане.
И тут нескрипучая дверь бесшумно распахнулась, и на пороге появился человек. Шум дождя на секунду наполнил комнату, дверь закрылась, снова стало тише, человек поставил чемодан на пол и, вытирая лицо платком, сказал:
- Добрый день. Меня поселили к вам. Вы не против?
Внезапное вторжение застало Веселова врасплох, ему стало мучительно стыдно, словно бы вдруг исчезли стены ванной комнаты, и он предстал перед соседями голым, защищенным лишь скудной мыльной пеной. Он лихорадочно переменил несколько форм и остановился на одной, нейтральной, ибо информации не хватило, чтобы выбрать единственную нужную для этого высокого немолодого мужчины в легкой синей куртке с яркой желтой "молнией" посередине.
- Здравствуйте, - ответил он, натягивая одеяло на голые ноги. - Конечно, вот ваша койка.
- Погодка, а? - сказал мужчина, замедленно, словно нехотя снимая намокшую куртку. - Купальный сезон, а? И моря не надо.
- Дождь несоленый, - сказал Веселов первое, что пришло в голову. - Совсем не то.
- Да? - отчего-то удивился нехитрой шутке сосед и даже рука его замерла на полурасстегнутой "молнии". Сухощавое, чисто выбритое лицо стало отрешенным, взгляд серых глаз устремился в пустоту. - Наверное, какой-то процент соли все же есть… Или дистиллированная?.. Это надо просчитать…
"Чокнутый", - подумал Веселов, невидимый индикатор внутри него щелкнул реле и дал сигнал душе принять нужную форму под условным названием "Розыгрыш чудика".
- Легко просчитаться, - сказал он, натягивая брюки и влажную рубашку. - Слишком непостоянная величина. А соль вся в мошке.
- Отчего же в мошке? - удивился сосед.
Дальше их диалог протекал примерно так: разыгравшаяся фантазия Веселова выдала убийственный аргумент - мол, восходящими потоками воздуха мошка поднимается до облаков, там разлагается электрическим полем до ионов, растворяется в воде, и дождь насыщается солями. Все очень просто. Но если много ласточек, то мало мошки и мало соли… Сосед торопливо распаковал чемодан, выдернул из-под рубашек микрокалькулятор, притулился на краешке стула в неудобной позе с блокнотом в руке и, нажимая на кнопки, стал быстро писать… Тут Веселова понесло. Он быстро придумал кучу поправок: на мальчишек, разоряющих ласточкины гнезда, на китайцев, поедающих эти гнезда, на число хищников, истребляющих ласточек, а также на пуховых клещей, живущих на теле птиц, мол, чем больше клещей, тем быстрее летает ласточка и тем больше ловит мошек. А также поправки на площадь луж и болот, где мошка откладывает яйца, на число фонарей и столбов, где она проводит брачные танцы, на гибель ее от дыма заводов и рук людей, давящих ее почем зря, на джайнистов, запрещающих убивать все живое, в том числе и мошку, на направление и скорость ветра, дующего со стороны Индии, где живут джайнисты, и так далее, и тому подобное…
- Чайку не желаете? - спросил он, чтобы перевести дыхание.
- Поправка на чаек… - прошептал сосед.
- Э, нет, это лишнее. Чай заварю, а то до ужина далековато.
Самодельный кипятильник взбеленил воду в банке и горсть чая окрасила ее в неповторимый цвет. Веселов разлил чай по стаканам, сахара не было, но это не огорчало.
Стало полегче, а потом совсем легко, и он понял, что очередной кризис перевалил через вершину и быстро скатывается вниз, обнажая ясность мысли и желание хотя бы двигаться"
- Готово, - сказал сосед и аккуратно разложил листки блокнота, исписанные сложными формулами.
Веселов не ушел в математике дальше таблицы умножения и потому посмотрел на формулы с уважением.
- Грандиозно! - искренне сказал он. - Меня зовут Володя, фамилия - Веселов. Врач. Рядовой.
- Федор, - сказал сосед, все еще глядя куда-то мимо, так и не сняв мокрую куртку. - Поливанов. Научный сотрудник НИИ дедуктивной индукции. Старший.
- И вот этак вы любую проблему решаете?
Поливанов встал, невидящими глазами посмотрел на разъятый чемодан с раскиданными вещами, длинными пальцами скользнул по лицу и вдруг взглянул на Веселова настолько ясным и всепонимающим взглядом, что тому стало неуютно.