Как-то вечером мы сидели в кухне, ужинали, вдруг зазвонил телефон. Джамиль, с нацепленным на вилку кружком поджаренного баклажана (он очень любил баклажаны, называл их по-бакински: "демьянки"), слушал довольно долго. Слушал, мрачнея лицом. Потом сказал, что неясно с гарантиями. Собеседник, наверное, очень настаивал, но Джамиль повторил, что без серьезных гарантий не может принять предложение: он всё понимает, но - "Извини, не могу", - сказал и дал отбой. "Вечно недоволен, - пробормотал он. - Надоел, черт его побери". "Кто звонил?" - спросила я. Он сказал: "Неважно". И занялся "демьянками", запивая крепко заваренным чаем.
Я почти не сомневаюсь, что звонил Афанасий. Наверное, пытался заинтересовать Джамиля очередным проектом, а уж проекты его только одну цель и преследовали: крупное вложение денег. Но Джамиль, раньше помогавший Афанасию, вытаскивавший его из провалов, теперь не хотел выбрасывать в прорву большие деньги.
Спустя два дня его убили.
Убили, убили моего Джана.
Страшная тоска сдавила мне горло… О, какая тоска…
Но - надо было держаться. Надо соответствовать.
Адиль, прилетевший из Баку, энергично помогает следствию. Поклялся, что убийцы будут найдены, схвачены. Я в это не верю. Почти никогда у нас не находят киллеров, а уж заказчиков - и вовсе никогда.
Вдруг каким-то образом Олег вычислил одного из убийц. Я давно знаю Олега, очень даже знаю, он всегда был со странностями, его "закидоны" подчас раздражали меня. Непредсказуемые люди не вызывают доверия, я поняла это, когда Олег обрушил мои надежды… мою любовь… да, я любила его, любила… но он был занят только собой, своими вечными фантазиями - он их называл "познанием жизни". Что было делать, я вычеркнула Олега из своей жизни.
Много лет пролетело, прежде чем я увидела его на похоронах Джамиля. Олег выглядел неважно - похудевший, плохо одетый, и его глаза, когда-то вспыхивавшие синим огнем, показались мне погасшими. С ним была Катя, подруга, когда-то привезенная из Испании, из клуба La Costa, где они вместе работали, - милая девочка Катя, которую я устроила на работу в турагентство. Как она, бедная, выдерживает разболтанный характер Олега?
Так вот, когда Адиль рассказал, что Олег вычислил одного из убийц, я была поражена. Он что же - ясновидящий? Как герой какого-то фильма по роману Стивена Кинга?
Но еще больше поразило меня то, что этот Величко - охранник из агентства Афанасия Тимохина. Черт побери, господа! Черт побери… У Джамиля было немало завистников, это обычная вещь в бизнесе, всегда завидуют тем, кто более удачлив, предприимчив. Среди них были и такие, которые ненавидели Джамиля за азербайджанское происхождение. Хотя он только по имени-фамилии азербайджанец, даже языка не знает, кроме двух десятков расхожих фраз. Но если к зависти примешана еще и ревность…
Афанасий, наверное, знал - ну уж точно подозревал, что Светлана сошлась с Джамилем. Не знаю, были ли у него объяснения со Светкой (он и поколотить ее мог, хотя это спорно: она бы не стерпела, ушла бы от него). Но желание отомстить Джамилю наверняка жгло Афанасия. И могло завести далеко…
С самого начала меня оглушила мысль, что заказать убийство Джамиля мог Афанасий. Но я гнала… не допускала… Когда же возник охранник из агентства Афанасия… близкий, видимо, ему человек, тоже бывший скалолаз… Черт побери!
Оперативник угрозыска, допрашивавший меня, спросил прямо: "Мог ли Тимохин заказать своему охраннику Величко вашего мужа?" Я растерялась. Промямлила: "Не знаю…" Этот Мирошников, глядя в упор, ожидал продолжения ответа. И я сказала: "Мог". Трудно было выговорить это короткое слово. Но ведь "мог" не значит "да, заказал". Я сообщила Мирошникову о своем разговоре с Афанасием - о его предупреждении относительно крутых людей из управляющей компании, недовольных тем, что Джамиль скупал акции. Мирошников выслушал и сказал: "Мы работаем с этой компанией, но пока ничего подозрительного не нашли". И задал очередной вопрос: "Могли ли быть у Тимохина мотивы личного характера против вашего мужа?" И опять я ответила: "Могли".
Трудное, трудное шло лето. Жара, стопроцентная влажность. В городе просто нечем дышать. Девчонки сидели на даче с няней, а я моталась из Москвы в Купавну, из Купавны в Москву…
Только что позвонил Адиль: позавчера ночью на Олега напали двое, он еле отбился.
Что означало это нападение? Случайно ли оно?..
8
- Сережа! - окликнул Олег, заглянув в комнату мальчика. - Ты еще не собрался?
- Нет еще, - ответил тот сквозь пальбу с экрана телевизора.
- Завтра в семь утра мы выезжаем. И если ты не будешь готов…
- Я буду готов, - сказал Сережа таким тоном, каким говорят: "Чего пристал?"
"Ну ясно, - подумал Олег, отступая в глубь прихожей, - ждет, засранец, прихода Кати с работы, чтоб она уложила его вещи. Вот он, результат безудержного мамочкиного попустительства, - растет ярко выраженный эгоист".
Тут прозвенел звонок - отрывисто и, как показалось Олегу, требовательно. Кого еще принесла нелегкая? Мягко ступая босыми ногами, он прошел к двери, отворил и - отпрянул в оглушительном изумлении. Вошла женщина во цвете, как говорится, лет, несколько полная, но прекрасная, с башнеобразной прической, с неясной улыбкой на крупных коралловых губах. Облегающее платье - неяркие голубые цветы на сером фоне - оставляло обнаженными руки от плеч.
- Holla, Оля, - пробормотал Олег. - Извини, пожалуйста.
Он, конечно, имел в виду свой неподобающий вид: на нем были только шорты, сильно выцветшие от долгого употребления.
- Ехала мимо, - сказала Ольга, - и решила зайти. По старой памяти. Здравствуй.
- Да, да… Подожди минутку. Я сейчас…
Олег кинулся к себе в комнату, быстро натянул джинсы и майку с изображением штурвального колеса, поискал взглядом тапки, не нашел и, мысленно чертыхнувшись, позвал Ольгу в комнату. Она вошла всё с той же неясной улыбкой, несколько секунд смотрела на висящую над тахтой старую картину (трехмачтовое судно с массой парусов, упруго надутых ветром) и тихо сказала:
- Всё как было раньше.
- Хочешь сказать - такой же беспорядок? - Олег схватил распятый на тахте гидрокостюм, кинул его на стул возле книжного стеллажа, ногой отпихнул в угол раскрытый чемодан. - Садись, Оля. Мы завтра уезжаем… - Он убрал с тахты и зачехленное ружье для подводной охоты. - Сборы, понимаешь ли… извини…
- Хватит извиняться. - Ольга села на тахту, всмотрелась в лицо Олега. - Ну, ничего. Адиль сказал, что на тебя напали, избили. Решила проведать, как раз проезжала мимо.
- Да, спасибо… - У Олега под глазом темнел синяк, угол рта на той же стороне лица был крест-накрест заклеен пластырем. - Не то чтобы избили… я им не дался… но всё же…
Он был явно смущен: такой визит! Спохватился:
- Чаю хочешь, Оля? Или, может, выпьешь вина?
- Ничего не хочу. Сядь, пожалуйста. - Она достала из сумочки веер, обмахнулась. - Ужасная жара. Олег, разреши спросить: это нападение - как ты его объясняешь?
- Никак не объясняю.
- Да? Странно. Ты же ясновидящий… Увидел, как Величко, которого никогда не видел… как он строит дом в Подмосковье..
- Я не ясновидящий. - Олег вспомнил вдруг нужное слово: - Я девиант.
- А что это такое?
- От слова "девиация". То есть отклонение.
- Отклонение? От чего?
- Стрелки компаса, например, от магнитного меридиана. Под воздействием массы судового железа. Поэтому на кораблях девиацию устраняют. То есть вводят поправку.
- Но ты же не стрелка компаса.
- Совершенно верно. Просто человек с отклонением. С отклоняющимся поведением. Знаешь, кто первый назвал меня девиантом? Твой Джамиль.
- Вот как? Это еще когда вы в школе учились?
- Нет, позже. А если точно, то когда мы встретились на Costa del Sol. В отеле - не помнишь?
- Помню, - не сразу ответила Ольга. - Ты стоял передо мной на коленях, и тут вошел Джамиль. Вы чуть не подрались.
- Да. У тебя прекрасная память.
- Просто есть вещи, которые невозможно забыть.
- В том-то и дело, - сказал Олег и потянулся к пачке сигарет, лежавшей на письменном столе. - Можно, я закурю?
- Ты у себя дома.
- Ладно, потерплю, ты же не любишь дыма.
- У тебя тоже хорошая память.
- Именно в памяти всё и дело. Память о минувшем времени, я думаю, не исчезает. Она заключена в самой земле… в земной поверхности… вернее, в поле Земли… И если подкорка человека, то есть долговременная память, сонастроена с этим полем Земли… Оля, извини. Это вряд ли тебе интересно.
- Очень даже интересно. - Она снова обмахнулась веером. В комнате, залитой солнцем, было жарко. - Ты бы шторы задернул, Олег, - сказала она.
- Я люблю, когда жарко. - Олег задернул шторы у окна и снова сел, поджав под стул босые костистые ноги.
- Ну да, ты же у нас девиант. Так что там с подкоркой, если она… Как ты сказал? Сопряжена с памятью Земли?
- У Волошина, - сказал Олег, - есть такие строки:
Будь прост, как ветр, неистощим, как море,
И памятью насыщен, как земля.
Люби далекий парус корабля
И песню волн, шумящих на просторе.
Весь трепет жизни всех веков и рас
Живет в тебе. Всегда. Теперь. Сейчас.
- Это красиво звучит, - сказала Ольга, подняв брови, - но… не очень понятно. Как это - трепет жизни всех веков?
- Не берусь объяснить, потому что я и сам… Ничто не проходит бесследно - вот это я твердо знаю. Наша подкорка насыщена памятью о прошлой жизни, но таит это, так сказать, в запаснике, в потаенных клетках, чтобы не перегружать мозг. Но иногда, в редчайших случаях, в минуту, например, большого душевного подъема, подкорка разворачивает как бы картину из предыдущей жизни… такой сон наяву…
- Почему же, - сказала Ольга после небольшой паузы, - почему твоя замечательная подкорка ничего не подсказывает насчет нападения? Кто на тебя напал - грабители, случайно оказавшиеся в сквере, или…
- Нет, не случайные грабители. Они назвали меня по фамилии.
- Ты не думаешь, что это… ну, кто-то боится, что ты и его опознаешь, как опознал Величко?
- Да. Кто-то хочет, чтобы я молчал.
- Кто же это?
Они молча смотрели друг на друга с полминуты, а может, и больше. Потом Олег тихо сказал:
- Ты знаешь это лучше, чем я.
9
Не хочу дурно отзываться обо всем водохранилище, но здесь, в его южной части, нет на дне ничего, заслуживающего внимания. Старые автомобильные покрышки, пластиковые бутылки, тряпье и прочие отходы быта - этого добра навалом.
- Нету твоего Китежа, - говорил Вадим. - И не было никогда.
- Был, - ворчал я в ответ, - но его закидали мусором.
Как всегда, трудно было расстаться с мифом. Но, разумеется, я понимал, что найти хоть малейший след града Китежа в условиях изменившихся коренным образом географии и социального бытия - невозможно. Я даже придумал соответствующее четверостишие:
Ах, Заволжье-городок,
От тебя я изнемог.
Накупался, нанырялся -
Ни хрена найти не смог.
Мы распевали это замечательное произведение на мотив старой песенки "Ах, Самара-городок", распивая очередную бутылку. По правде говоря, пить мне не очень-то и хотелось, я знал, что Сережа нажалуется Кате - мол, днем нырял, а по вечерам выпивал. Но, во-первых, Вадим без выпивки не мог обходиться, а во-вторых, нам неожиданно составила компанию Анна Тихоновна.
У этой достойной женщины мы сняли комнату, когда из Городца, где купанье-нырянье оказалось технически невозможным, приехали в Заволжье. Как это обычно и бывает, нам помог случай. Мы стояли возле дилижанса (так Вадим называл свой внедорожник Nissan Patrol, на котором мы и прикатили из Москвы), стояли в раздумье, в рассуждении, что делать - искать тут, в Заволжье, частное пристанище (местная гостиница, по случаю нашего приезда, оказалась на ремонте) или ехать обратно в Городец, где по крайней мере номер в гостинице был безусловной реальностью. И тут проходившая мимо женщина вполне средних лет, статуарного телосложения, в желтом платье с зеленой отделкой, в шапочке из голубого шелка, вдруг остановилась и вперила в Вадима удивленный взгляд.
- Вы хотите что-то сказать, мадам? - спросил Вадим.
- Нет… извиняюсь… обозналась, - ответила она голосом низкого, почти мужского, звучания.
И двинулась было, но я задержал ее вопросом:
- Простите, не знаете, случайно, где можно снять комнату на три недели?
Женщина внимательно посмотрела на меня, на Сережу. Вряд ли ей понравился мой фингал под глазом. Но Вадим, с его орлиным профилем, хоть и несколько помятым об нездоровый образ жизни, явно производил на даму благоприятное впечатление. Она поинтересовалась, кто мы такие. Узнав, что мы москвичи, приехавшие отдохнуть, покупаться в водохранилище, сказала:
- У нас мало кто купается. Вода грязная. - И, подумав немного, добавила: - У меня есть свободная комната, но только одна тахта. - И, еще помолчав: - Могу взять у соседки раскладушку.
Быстро договорились об оплате, сели в дилижанс и покатили по уснувшим под горячим полуденным солнцем улочкам с пыльной травой, торчащей из разбитого асфальта, с двухэтажными домами, стены которых тут и там были разрисованы непонятными граффити - признак того, что и до глубинного райцентра докатилась дурацкая манера столичных юных олухов.
Поворот, еще поворот, палатка "Фрукты, овощи" - и мы въехали во двор хрущевки-пятиэтажки. Тут росли несколько старых усталых тополей, стояли штук пять машин. В углу двора галдела возле турника группка подростков. Здоровенный желтый бульдог, сидевший там, вскочил и облаял нас, когда мы вылезли из дилижанса.
- Сидеть, Джон! - крикнул ему раскачивавшийся на турнике мальчик в белой бейсболке и длинных черных трусах с синими лампасами.
Вслед за дамой - ее звали Анной Тихоновной - мы вошли в крайний подъезд.
- Нет собаки ласковее бульдога, - объявил я, поднимаясь по лестнице, - но на вид этого не скажешь.
- Неплохо придумал, - засмеялся Вадим.
- Это не я, - признался я со свойственной мне скромностью. - Это Джером Клапка Джером.
У Анны Тихоновны была малогабаритка на пятом этаже. В маленькой комнате помещалась она сама со своей кошкой Фросей - белой пушистой красавицей в рыжих пятнах. Комната побольше служила ей, как видно, мастерской. На столе прочно стояла швейная машинка, вокруг валялись обрезки голубого шелка - Анна Тихоновна шила на продажу дамские шапочки типа чалмы. ("На пенсию разве проживешь?" - говорила она.) Проворно стала она наводить порядок, потащила машинку, я отобрал ее и вынес в маленькую комнату, поставил по указанию хозяйки на стул в углу, возле телевизора.
В "нашей" комнате над широкой тахтой висел фотопортрет военного в капитанских погонах - я невольно ахнул, взглянув на него. Мрачноватый прищур, ироническая улыбка, орлиный нос - ни дать ни взять наш Вадим, поразительное сходство! Только шевелюра погуще, чем у моего друга с его ранней лысиной. Понятно, почему Анна Тихоновна удивленно воззрилась на Вадима.
- Это мой сын, - сказала она. - Его убили в Чечне.
Ранним вечером притащили из ближнего гастронома хлеб, банку сайры, бутылку "пшеничной". Позвали, конечно, Анну Тихоновну. Она сварила картошку, из холодильника извлекла миску квашеной капусты. Сели в маленькой кухне ужинать.
- Вам сколько лет, молодые люди? - спросила наша хозяйка после первой рюмки. - Тридцать шесть? Вот и моему Мише столько же… было бы… Восемь лет уже, как его чечены убили.
Вадим снова налил в рюмки, предложил почтить память погибшего. Анна Тихоновна выпила залпом. Раскрасневшаяся, с влажными глазами, заговорила, глотая от волнения слова:
- Думали, раз Грозный взят, значит, всё… А они ворвались обратно в Грозный, окружили наших. Миша со своей ротой отбивал, отбивал ихние атаки… запрашивал по радио, чтобы помощь… а не было помощи… В цинковом гробу вернулся в Горький, Зинаида, сноха, его привезла. Там мы и похоронили Мишу, в Горьком.
- В Нижнем Новгороде, - сказал я.
- А я привыкла по-старому называть, - с некоторым даже вызовом возразила Анна Тихоновна.
Сережа, напившись чаю, попросил:
- Можно я телевизор посмотрю?
- Ой, конечно! - Анна Тихоновна отвела его в свою комнату, включила "ящик" и вернулась в кухню. - Что с Россией сделали! - заговорила после третьей рюмки. - Не знаю, как вы, а я против. Уж лучше бы Горбачев не начинал эту чертову перестройку. Были, конечно, недостатки, но в общем жили хорошо, спокойно.
- Ну да, - сказал я, - с обязательным единогласием, с очередями за сахаром, колбасой, водкой. За гэдээровским и чешским ширпотребом. Миллиарды гнали на гонку вооружений…
- Я была директором педтехникума, - гремел басовитый голос нашей хозяйки, - мне зарплаты на всё хватало! Ездили в Крым, в санаторий. А теперь? Вот на пенсию вышла, а разве на нее проживешь? Что толку, что очереди исчезли и продуктов много, если не на что их купить?
- Горбачева теперь ругают за перестройку, - вступил в разговор Вадим, поглядывая веселыми, как всегда при выпивке, глазами, - а я хвалю! За плюрализм. За то, что вывел войска из Афганистана.
- Он вывел, а Ельцин ввел в Чечню! Зачем? Не знал, что ли, что эти чечены - бандиты?
- Не все же они бандиты…
- Независимость им подавай! - горячилась всё более Анна Тихоновна. - Ну и надо было дать - нате, подавитесь! Колючей проволокой от них отгородиться!
"Далеко же мы ушли от дружбы народов, - с грустью подумал я. - А ведь так ею гордились…"
Я попытался переключить нашу хозяйку на другую волну - спросил, знает ли она о граде Китеже?
- Град Китеж? Ну это сказка какая-то, - сказала она, наморщив лоб. - Зачем он вам?
А и верно: зачем мне нужен этот фантастический град? Почему мерещатся его темные бревенчатые дома-срубы, деревянная церковь с главами-луковицами, покрытыми, как чешуей, осиновыми лемехами?
До водохранилища было недалеко. Можно и пешком, но у нас же было дайвинговое снаряжение - акваланг, гидрокостюмы, ласты, ружья для подводной охоты. Не таскать же всё это "на горбу". Подъезжали в дилижансе к берегу настолько близко, насколько позволял ландшафт, а проще говоря - лес. К самой воде спускались уцелевшие от затопления дубы, пихты, ели. Вадим молодец - здорово маневрировал меж ними на своем видавшем виды внедорожнике. Он сидел за рулем в красной футболке, на спине которой белели волнующие призывные слова:
Mr. diver!
Jump into the adventure
То есть: "Мистер ныряльщик! Прыгни в приключение".
- Держитесь, ребята! - кричал Вадим. - Сейчас потрясет немного. Кишки придерживайте, чтоб не разболтались!
Водохранилище, если смотреть на него не на карте, а отсюда, с берега, ничем не отличалось от моря: огромное пространство сине-серой воды уходило в даль, слегка позлащенную утренним солнцем. Если присмотреться, можно было различить движущиеся там, вдали, белые штришки волжских теплоходов. А неподалеку покачивались на воде две-три надувные оранжевые лодки с терпеливыми фигурами местных рыболовов.