"Не время теперь думать о сокровищах и о ворах. Все, с чем мы можем надеяться выйти отсюда - это жизнь, а для этого нам надо собрать все, что мы знаем, чтобы не рыскать зря по коридорам, которые никуда не ведут. Все ли со мной согласны?"
После общего молчания какой-то мрачный бородач сказал: "Мы с компаньонами застолбили коридоры, идущие от западной арки. Уже несколько дней их обшариваем. Лестниц наверх там нет, и главный коридор заканчивается обвалом".
Эта была невеселая новость, но Ретио не стал задерживаться на ней.
"Ладно. Кто еще хочет сказать?"
Люди молча переминались с ноги на ногу, и голос Ретио посуровел.
"Кто все еще не хочет расстаться со своими секретами, может оставаться тут вместе с ними. Я хочу найти одно: выход. Известны кому-нибудь лестницы, ведущие наверх?"
"Есть две таких за восточной аркой, - неохотно подал голос кто-то из мужчин. - Да только там стена обвалилась... когда мы открыли дверь. Теперь уж к ним не пройти".
Молчание стало еще глубже, и нам показалось, что костер вот-вот догорит.
"Что ж, это упрощает дело, - невозмутимо продолжал Ретио. - Меньше придется искать. Нам нужны две большие поисковые партии. На первом перекрестке они расстанутся и на каждом другом будут делиться, помечая свой путь. Проверяйте все открытые комнаты, ищите лестницу, которая вела бы наверх - только так мы и сможем отсюда выйти. Назад вы сможете вернуться по своим пометкам. И помните, не пытайтесь открыть наглухо закрытые двери.
Мы должны заключить договор. Тот, кто найдет выход, обязуется вернуться сюда и вывести остальных. Те, кто останется здесь, в свою очередь обязуются поддерживать этот костер, чтобы неудачливые искатели могли прийти на его свет и попытаться еще раз. - Ретио оглядел обращенные к нему лица. - Для пущей уверенности каждый из нас оставит найденные им сокровища здесь. Тогда ушедшие непременно вернутся - если не ради других, попавших в беду, так ради них".
Я поняла замысел Ретио, но сама ни за что бы не рискнула подвергнуть этих людей такому испытанию. Груда оставленных сокровищ давала надежду хранителям огня и в то же время обеспечивала возвращение тех, кто уйдет на поиски. Тем, кто заявил, что возьмет сокровища с собой, Ретио ответил просто: "Берите, но подумайте над своим выбором. Те, кто здесь останется, вам ничем не будут обязаны. Если вы вернетесь и увидите, что костер погас и нас нет, не ждите, что мы за вами придем".
Трое тяжело навьюченных мужчин отошли в сторону и заспорили. Всех, кто только теперь нашел дорогу в драконий зал, наскоро уведомляли о договоре. Новоприбывшие, уже потерпевшие неудачу в поисках выхода, соглашались без промедления. Кто-то предположил, что оставшиеся наверху расчистят завал, но остальные встретили его слова молчанием. Все помнили, как глубоко под землей мы находимся и какая толща отделяет нас от белого света. Больше мы об этом не говорили, и все в конце концов согласились с планом Ретио. После переклички выяснилось, что нас пятьдесят два человека - мужчин, женщин и детей.
Две поисковые партии ушли, забрав почти все наше топливо в качестве факелов. Перед их уходом мы все помолились, но сомневаюсь, чтобы Са слышал нас в этом подземелье, так далеко от священной Джамелии. Мы с сыном остались следить за огнем. По очереди с другими я отлучалась в ближние комнаты, чтобы раздобыть дров. Кладоискатели успели спалить почти все, но кое-что еще оставалось - от столов, которые мы могли поднять только ввосьмером, до полусгнивших стульев и занавесок.
У костра, кроме Карлмина и дочек Челлии, приютилось еще четверо детишек. Мы рассказывали им сказки и пели песни, чтобы отвлечь их от шепота призраков, все ближе подступавших к нашему огоньку, и тряслись над каждым поленцем, которое скармливали костру.
Дети, несмотря на наши усилия, замолкали один за другим и погружались в сны мертвого города. Я трясла и щипала Карлмина, но на более жестокие меры меня не хватало. Призраки осаждали и меня - их разговоры на неведомом языке становились для меня чуть ли не более понятны, чем полные отчаяния реплики других женщин. Я задремывала и просыпалась, когда угасающий огонь будил во мне сознание долга.
"Пожалуй, было бы милосерднее не выводить их из этого сна, - сказала одна из женщин, помогая мне тащить тяжелый стол. - Может быть, нам всем стоило бы пойти и прижаться к черной стене", - добавила она с горестным вздохом.
Эта мысль соблазняла больше, чем мне хотелось признать. Челлия, вернувшись после дровяной вылазки, заметила: "Мы переводим на факелы больше, чем приносим. Посижу немного с детьми. Посмотрим, может, тебе повезет больше моего".
Я взяла у нее сильно обгоревший факел и отправилась. Вернувшись с жалкой охапкой дерева, я нашла у костра часть одной из двух партий. Они быстро истощили свои возможности, сожгли свои факелы и пришли назад в надежде, что к другим удача будет добрее.
Вскоре, к моему разочарованию, подошли другие искатели, приведя с собой еще семнадцать человек, которых обнаружили в лабиринте. Эти семнадцать, "владельцы" своей части города, сказали, что верхние этажи над ними обвалились еще пару дней назад. Все известные пути вели только вниз. Дальнейшие розыски в той стороне требовали большого запаса факелов, которым мы не располагали.
Запас топлива для костра тоже таял, а голод и жажда донимали все больше. В скором времени нам грозила полная тьма. При мысли об этом у меня колотилось сердце, и я чувствовала, что близка к обмороку. Даже теперь я с трудом сопротивлялась здешнему "искусству" и знала, что во мраке быстро поддамся ему.
Не я одна сознавала это. По молчаливому уговору мы теперь поддерживали совсем маленький огонек. Грязь, стекающая по большой лестнице, пронизывала сыростью воздух. Люди жались друг к другу, ища тепла, как телесного, так и душевного. Я со страхом ждала первого прикосновения влаги к ногам. Что придет первым - тьма или медленный потоп?
Не знаю, сколько прошло времени до появления третьих искателей. Они нашли три лестницы наверх, но все оказались заваленными. В коридоре, по которому они шли, стояли мелкие лужи и сильно пахло сырой землей. Когда их факелы стали догорать, а вода поднялась до колен, они повернули назад. С ними были Ретио и Тремартин. Я испытала себялюбивую радость, увидев их снова, хотя теперь нам оставалось надеяться лишь на четвертый, последний, отряд.
Ретио хотел растолкать Карлмина, но я сказала: "Зачем? Чтобы он смотрел во тьму и отчаивался? Пусть себе грезит, Ретио. Ничего дурного он, похоже, не видит. Если я смогу снова вынести его на свет дня, я попытаюсь разбудить его и дозваться, если нет - пусть почивает с миром". Мы сидели рядом. Ретио обнимал меня, а я думала о Петрусе и своем бывшем муже Джатане. Хотя бы однажды он принял мудрое решение. Я испытывала к нему странную благодарность за то, что он забрал у меня одного сына, не дав погубить обоих. Я надеялась, что они с Петрусом благополучно доберутся до моря и вернутся в Джамелию. Пусть хоть один из моих детей станет взрослым.
Так мы ждали, и наша надежда иссякала так же быстро, как и дрова. Мужчинам приходилось ходить за топливом все дальше и дальше. Наконец Ретио, повысив голос, сказал: "Либо они до сих пор ищут выход, либо нашли его и побоялись вернуться за нами. В любом случае здесь мы ничего уже не высидим. Пойдем по их меткам, пока у нас еще есть чем светить - а там или выйдем наверх, или вместе умрем".
Мы подобрали все оставшееся дерево до последней щепки, и самые глупые прихватили с собой сокровища. С ними не спорили и лишь горько подсмеивались над их жадностью. Ретио молча взял на руки Карлмина, и меня тронуло, что мой сын для него дороже сокровищ. Я совсем ослабела от голода и далеко бы мальчика не унесла. Тремартин тащил на плечах Олпи, обмякшего, как утопленник - да он и впрямь утонул в древней памяти этого города.
Пиэт, дочка Челлии, не поддалась сну и семенила рядом с матерью. Ликею взял молодой человек по имени Стеррен. Челлия плакала, не в силах выразить свою благодарность.
Так мы и тронулись в путь, с одним факелом в голове и другим в хвосте - чтобы никто не отстал, уступив соблазнам этого города. Я шла в середине, и мне казалось, что темнота трогает меня, ища слабое место. Мало что можно рассказать об этом походе. Мы не останавливались для отдыха, ибо наши факелы сгорали с внушающей тревогу скоростью. Было темно, сыро, и люди, изнуренные жаждой и голодом, тихо роптали во мраке. Я не видела ничего, кроме пятнышка света, за которым мы следовали. Деревяшки, которые я несла, мало-помалу передавались факелоносцам. Передавая последнюю, я заметила, что стены вокруг - из черного камня с серебряными прожилками. Их украшали силуэты людей, выполненные из какого-то блестящего металла. Из любопытства я протянула руку к одному из них, но Ретио, шедший рядом неведомо для меня, не дал мне дотронуться. "Не делай этого. Я попробовал один раз, нечаянно. Они прыгают тебе прямо в голову".
Мы шли по следам пропавшего отряда. Те ставили стрелки, отмечая крестами тупики, и мы не переставали надеяться. И вдруг, к нашему ужасу, мы догнали их.
Они сгрудились посреди коридора - факелы у них потухли, оставив их в полной тьме, и это лишило их возможности двигаться как вперед, так и назад. Одни из них к этому времени лишились чувств, другие проливали слезы при виде нашего факела и не отходили от него, точно свет был для них самой жизнью.
"Вы нашли выход?" - спрашивали они у нас, будто забыв, что сами его искали. Когда они поняли, что были нашей последней надеждой, все силы, казалось, покинули их. "Этот коридор тянется без конца, - сказали они, - но хода наверх нет нигде. В комнатах, куда мы сумели войти, нет окон. Мы думаем, что эта часть города всегда находилась под землей".
Жестокие слова. Чтобы не задумываться над ними, мы зашагали дальше. Мы миновали несколько перекрестков, каждый раз выбирая дорогу почти наугад. У нас не было больше факелов, чтобы исследовать каждый из коридоров. Выбор после недолгих споров делали идущие впереди мужчины, и мы подчинялись, спрашивая себя, не совершили ли мы роковой ошибки, не удаляемся ли от места, где могли бы выйти на свет и воздух? Мы отказались от факела в конце процессии - теперь ее замыкали люди, которые крепко держались за руки. Тем не менее наш запас сократился сначала до трех факелов, а потом до двух. Когда зажгли последний, какая-то женщина зарыдала в голос. Факел горел плохо, а может быть, нам это просто мерещилось из-за страха перед темнотой. Мы теснились, стараясь быть ближе к факелоносцу. Стены расступились, потолок ушел ввысь. Факел порой освещал проблески серебра на стенах, и они манили меня к себе. Мы так утомились, что не могли идти быстро - да и кто знал, ждет ли нас что-нибудь впереди, кроме смерти.
Призраки не давали мне покоя. Искушение перестать цепляться за свою ничтожную жизнь и отдаться манящим воспоминаниям делалось все сильнее. Обрывки музыки, разговоры, даже диковинные ароматы - все это окружало и соблазняло меня. Не от этого ли всегда предостерегал меня Джатан - что мое искусство захлестнет меня с головой, если я не буду держаться за жизнь покрепче? Но противиться было так трудно - наваждение влекло меня, как попавшуюся на крючок рыбу. Оно знало, что я никуда не денусь, стоит лишь дождаться, когда станет темно.
Факел сгорал на каждом шагу, и каждый шаг вполне мог уводить нас в неверную сторону. Из коридора мы перешли в большой зал; я не видела больше черных блестящих стен, но чувствовала их зов. Мы прошли мимо сухого фонтана, окруженного каменными скамейками. Попытки найти средства для поддержания огня оказались тщетными. В этом месте древние строили на века - из камня, металла и обожженной глины. Я знала, что оно служит средоточием всего, чем они жили. Они верили, что будут жить всегда, управляя светом и струями фонтанов по своей воле. Я знала это столь же твердо, как собственное имя. Они, как и я, самонадеянно думали, что будут жить вечно в своем искусстве. Теперь оно было единственным, что осталось жить после них.
В тот миг я приняла решение. Оно предстало передо мной гак ясно, что я усомнилась, принадлежит ли оно мне одной. Быть может, давно умершая художница потянула меня за рукав, прося выслушать и увидеть ее в последний раз перед тем, как мрак и тишина, поглотившие ее город, поглотят заодно и меня.
"Я хочу подойти к стене", - сказала я, тронув Ретио за руку. Он, к чести своей, понял меня сразу и спросил жалобно:
"Ты бросаешь меня? И маленького Карлмина тоже? Хочешь утонуть в снах и оставить меня умирать одного?"
Встав на цыпочки, я поцеловала его в заросшую щеку и коснулась губами пушистой головки сына.
"Не утону, - пообещала я. Все вдруг стало для меня очень просто. - Я умею держаться на плаву в этих водах. Я плаваю в них, как рыба, с самого рождения. Я двинусь вверх по течению, до самого истока, а вы все последуете за мной".
"Кариллион, я ничего не понимаю. Ты в своем уме?"
"В своем, но объяснить ничего не могу. Просто следуй за мной и доверься мне, как я доверилась тебе на ветке того дерева. Я буду шагать уверенно и не дам тебе упасть".
Вслед за этим я сделала самую скандальную вещь в своей жизни: задрала свои обтрепанные юбки и сорвала их с себя, оставшись в одних панталонах. Тряпки я сунула в руки потрясенного Ретио. Другие, обступив нас, шептались при виде такого представления.
"Поддерживайте факел вот этим. И ступайте за мной".
"Ты поведешь нас полуголая?" - в ужасе спросил он, как будто это могло что-то значить. Я улыбнулась помимо воли.
"Покатой юбки горят, никто не осудит ту, что ими пожертвовала, а когда они перестанут гореть, нас покроет тьма, и призраки завладеют нами".
Сказав это, я отошла от не,го в окружавшую нас темноту. Ретио крикнул, приказывая факельщику остановиться; остальные говорили, что я обезумела. Я чувствовала себя так, будто вошла наконец в реку, манившую меня всю мою жизнь. Я шла к черной стене по доброй воле, открыв сердце и ум искусству древних - и когда я коснулась холодного камня, я уже двигалась в их толпе, слышала их разговоры, слышала торг и игру уличных музыкантов.
Рыночная площадь взревела и замельтешила вокруг, стоило мне приложить ладонь к камню. Я воспринимала свет, недоступный моим закрытым глазам, чувствовала, как пахнет речная рыба на чадящих жаровнях, видела шампуры с пропитанными медом фруктами на лотке торговца. На другом прилавке лежали глазированные ящерицы. Дети, играя в пятнашки, пробежали мимо меня. Одежды прохожих струились, меняя цвет на каждом шагу. И что за люди - достойные обитатели такого города! Некоторые из них вполне могли быть джамелийцами, но среди них встречались другие, высокие и тонкие, покрытые чешуей, как рыбы, или сверкающие, как бронза. Их глаза тоже сверкали - медью, серебром, золотом. Обыкновенные люди расступались перед ними - скорее радостно, чем оказывая почтение. Торговцы предлагали им лучшие свои товары, дети таращили глазенки, выглядывая из-за материнских штанин. Я была уверена, что вижу особ королевской крови.
С усилием оторвав глаза и мысли от этой картины, я напомнила себе, кто я есть и где нахожусь. Заставила себя вспомнить о Карлмине и Ретио и стала смотреть по сторонам уже сознательно. Небо, сказала я себе. Голубое небо. Деревья.
Ведя пальцами по стене, я стала продвигаться вперед.
Искусство - это погружение. Настоящее искусство - полное погружение. Ретио был прав: оно стремилось меня утопить. Но прав был и Карлмин: оно не содержало в себе угрозы. Я, как художник, причастный к подобной магии, не потеряла головы, даже когда течение стало сильнее.
Мне помогало все то же слово: небо. Я не знала, следуют за мной мои спутники или покинули меня, сочтя безумной. Ретио не покинул, думала я. Ретио идет за мной, неся на руках моего сына. Мгновением позже мне уже стало трудно вспомнить их имена. Таких имен и таких людей не было в городе, в котором я обитала.
В эти часы купля-продажа так и кипела вокруг. Краски, звуки и даже запахи манили меня задержаться, но Небо вело вперед.
Здесь не питали особой любви к внешнему миру. Они построили себе улей, большей частью подземный, теплый, светлый и чистый, недоступный для ветра, бурь и дождя. От природы они взяли лишь то, что им нравилось, сажали цветущие деревья и держали певчих птиц в клетках. По растущим в кадках кустам шмыгали блестящие ящерицы. Рыбы взлетали над фонтанами, но собаки не бегали по улицам, и птицы не летали над головой. Не допускалось ничего, что разводило бы грязь. Во всем соблюдался порядок, исключая поведение самих горожан, которые кричали, смеялись и свистели вовсю на своих чистеньких улицах.
Небо, говорила я им, но они меня, конечно, не слышали. Я уже начинала понимать жужжащие вокруг разговоры, но их темы не занимали меня. Что мне было задело до политики королевы, жившей тысячу лет назад, до великосветских свадеб и заговоров, о которых все сплетничали? Небо, повторяла я, и нужные воспоминания стали понемногу поступать в мою память. Здесь жили и другие, посвятившие Небу всю жизнь. Над речными туманами высилась обсерватория, где ученые, мужчины и женщины, наблюдали звезды и их влияние на судьбу смертных. Я сосредоточилась и скоро "вспомнила", где она стояла. Благодарение Са, это место находилось недалеко от рыночной площади.
Потом я остановилась. Глаза мои видели перед собой хорошо освещенную, гладкую дорогу, но руки натыкались на груду земли и камня, из-под которой сочилась вода. Мужчина, крикнув мне что-то в самое ухо, удержал меня, и моя другая жизнь смутно вспомнилась мне. Как странно было открыть глаза в темноте и почувствовать, как Ретио сжимает мои руки в своих. Другие люди вокруг плакали и бормотали, что пошли за сомнамбулой на верную смерть. Я не видела ровно ничего - тьма была полная. Сколько прошло времени, я не знала, но в горле так пересохло, что я закашлялась. Ретио не отпускал мою руку, и я поняла, что за нами, вот так же держась за руки, следуют вереницей доверившиеся мне люди.
"Не отчаивайтесь, - прохрипела я. - Я знаю дорогу. Идите за мной".
Позже Ретио сказал мне, что эти слова я произнесла на чужом языке, но сила, заключенная в них, потрясла его. Я закрыла глаза, и город вновь ожил. К обсерватории можно было пройти и по-другому. Я повернула обратно. Фонтаны дразнили меня воспоминанием о воде, от дразнящих запахов съестного сводило живот. Но моим словом было Небо, и я шла, хотя мне становилось все труднее передвигать ноги. В другом мире мой язык превратился в кусок сухой кожи, пустой желудок завязался в болезненный узел, но здесь я перемещалась вместе с городом, понимала его речь, обоняла знакомые запахи и помнила слова песен, которые пели на улицах менестрели. Искусство древнего города пронизывало меня насквозь, и я чувствовала, что это мой дом - такого глубокого чувства я никогда не испытывала в Джамелии.
Я нашла другую лестницу, ведущую к обсерватории - заднюю лестницу, предназначенную для слуг. По ней носили подушки и бокалы с вином для вельмож, желавших полюбоваться звездами. Я легко распахнула неприметную деревянную дверь. Позади сдавленно ахнули, и благодарственные возгласы заставили меня открыть глаза.
Сверху сочился слабый дневной свет. Деревянная винтовая лестница расшаталась, но я сочла, что ей можно довериться.
"Небо, - сказала я моим спутникам, ставя ногу на первую скрипучую ступеньку. Мне стоило труда вспомнить заветное слово и сказать его вслух. - Небо". И они снова пошли за мной.
По мере восхождения свет становился ярче, и мы щурились, как кроты. На верхней каменной площадке я улыбнулась, и пересохшим губам стало больно.