Они сразу увидели ЭТО. На ледяной площадке, расчищенной под аэродром, огромной кучей лежали необычные предметы. Красные, синие, зелёные, жёлтые шары, параллелепипеды, кольца, кубы блестели полированной поверхностью, в бесчисленных плоскостях отражались огни прожекторов. Максиму показалось, что здесь пробегал какой-то великан, споткнулся и уронил на снег коробку ёлочных игрушек.
Содержание:
ЧЕТЫРЕ ЗЕЛЁНЫХ ЛИСТКА 1
ПОДАРКИ 2
...ЗДЕСЬ ВОДЯТСЯ ЧЕРТИ 3
"ПРИХОДИ ЗАВТРА..." 5
АЛАЯ ПТИЦА 6
ПРОЩАНИЕ НА БЕРЕГУ 7
Примечания 9
Леонид Панасенко
Поиграй со мной
Сыну Максиму и его спутникам
на дорогах детства
ЧЕТЫРЕ ЗЕЛЁНЫХ ЛИСТКА
Это была не пурга. Это был взбесившийся снег. Тревожными голосами звучал он в ледяных торосах, в одно мгновение заполнив узкую щель между небом и землёй. И закипело белое варево. Снег слепил глаза, отчаянно царапал лицо.
Это была странная пурга. Возникла она внезапно, вопреки всем прогнозам. Даже не возникла, а снежной бомбой разорвалась над головой. Вместе с ней пришли две неприятности. Уже первый разбойничий посвист ветра будто заговорил самоходные лыжи – чёрные змейки гусениц безжизненно замерли, и Максим чуть не упал. Одновременно погас зелёный глазок браслета связи.
"Чудеса!" – подумал Максим, останавливаясь. Он ещё раз растерянно потрогал браслет и буквально на миг перенёсся в недалёкое прошлое, на первый праздник Приобщения.
Сентябрь. Первый класс. Торжественная линейка. Ким Николаевич, директор школы, вручает им эти браслеты. Каждому жмёт руку, улыбается. Говорил он тогда мало, и Максим всё запомнил слово в слово.
– Ребята, – говорил Ким Николаевич. – У вас сегодня двойной праздник. Прежде всего вам предстоит вскрыть самую удивительную на свете копилку. Люди веками складывали в неё знания, а мы всё это вытряхнем, изучим, что к чему и зачем. А браслеты связи... Это ваше первое настоящее приобщение к миру взрослых. Теперь вы можете послать любому человеку своё изображение и голос. К вам тоже станут приходить – по делу и просто в гости. Через два года вас научат пользоваться всеми видами транспорта, и, кроме свободы общения, вы получите свободу передвижения. На земле, в воздухе, под водой. На третьем празднике Приобщения, после окончания пятого класса, человечество даст вам право совещательного голоса во всех своих делах...
Максим тогда так развеселился, что стал размахивать руками и тихонько запел свою "самодельную" песню:
Медведи из снега,
Яблоки из льда.
Мы на полюс едем,
Горе не беда.
Директор остановился возле него, спросил:
– Ты доволен, малыш?
– Сильно-пресильно! – честно ответил Максим...
"Однако, что же я размечтался? Пурга – дело нешуточное, особенно когда ты сразу всего лишился. Браслет не работает, лыжи – тоже. Разве что покричать?"
– Э-ге-гей! – позвал Максим. Обжигающий ветер швырнул его слабый возглас назад.
"Надо идти, – подумал мальчик. – Меня, наверное, уже ищут. Отец и Гарибальди поехали на вездеходе. Остальные – на снежных глиссерах. И "Пингвинам" , конечно, передали приказ искать человека. Максим представил, как всё это происходило. – Каждые десять минут Биоцентр получает от браслета связи рапорт о самочувствии человека – пульс, температура, биотоки. Но вот по какой-то причине ниточка жизни оборвалась. В ближайшей диспетчерской взревела сирена тревоги. Не теряя и секунды, электронный мозг начинает операцию РПС – розыск, помощь, спасение. Станцию, конечно, уже подняли на ноги. И соседние – тоже. Если через час его не разыщут, с полуострова Кука взмоет эскадрилья вихрелетов-спасателей. Огромные красные птицы, которым нипочём любая пурга... Вот дела! Интересно, сообщат ли о том, что он пропал, маме Юле?"
Максим решительно отбросил фоторужьё – поохотился, называется – и двинулся вперёд. По его расчётам получалось, что до станции, до его "Надежды", километров пять-шесть. Если не собьётся с пути, то...
Он быстро заметил, что странности пурги не закончились. Пурга напоминала речку со множеством водоворотов. А ещё было похоже, будто с неба свесили толстенный канат, конец его расплёлся, и Максим пробирается между волокнами – сквозь движущийся лес с белыми стволами.
Становилось холодно. Максим включил электрообогрев костюма, но желанное тепло даже не шевельнулось под меховой подкладкой. "Сели батареи, тоскливо подумал мальчик. – Вечные, безотказные – сели. Вот и причина всех бед. Что с ними могло случиться?"
Максим быстро слабел. Лыжи разъезжались куда попало, ветер перехватывал дыхание, снег слепил глаза. Мальчик даже прикрыл их на минуту, и тут что-то мягко толкнуло его в грудь. Нет, не пурга. Он открыл глаза и буквально уткнулся... в зелёную стену леса.
Максим механически сделал ещё шаг, и лыжи увязли в густой траве. Влажный горячий воздух пахнул в лицо, и мальчик буквально онемел от изумления. "Может, я замерзаю, и всё это кажется?" – мелькнула тревожная мысль. Он снял рукавицу и больно ущипнул себя. Наваждение не исчезало. Напротив, лес как бы подступил ближе. Густой, душистый, солнечный. И незнакомый. Сосны не сосны, берёзы не берёзы. А вот стоят вообще ни на что не похожие деревья с голыми красновато-бурыми стволами. Ветки все в цвету, даже листьев не видно. Кустов – тьма. Странные такие. Похожие на папоротники.
– Неужели в тропики занесло? – подумал вслух Максим. Он ещё раз внимательно огляделся. Нет, не тропики. В двух шагах за его спиной лес резко обрывался. Там, словно за толстым матовым стеклом, беззвучно развевались снежные космы.
Максиму стало не по себе. Откуда всё это: лес, тепло, цветы? И где – в Антарктиде! Лучше, право, иметь дело с пургой. Она враг коварный, хитрый, безжалостный, но зато враг реальный, знакомый, повадки его хоть знаешь. А это... Это вообще или бред, или волшебство. Одно можно сказать наверняка в радиусе двух тысяч километров нет и в помине таких райских уголков. И быть не может! Тогда что же перед ним? Нет, надо уходить отсюда. Сейчас же уходить! Тем более, что его ищут. И ищут где угодно, но только не в тропическом лесу...
Максим поспешно сорвал с ближайшего куста несколько листьев, сунул в карман куртки. Затем, тяжело волоча лыжи, обошёл корявое деревце, чем-то похожее на акацию, и снова шагнул в леденящее месиво из снега и ветра. На выходе его тоже легонько толкнуло в грудь. Не оглядываясь, мальчик побежал в сторону станции. Время от времени он подносил к глазам компас, но стрелка словно взбесилась, и страх, как стая волков, начал окружать мальчика.
"Мама Юля, – мысли ползли хаотичные и слепые, как всё вокруг. – Мы поедем на Тису. Как прошлым летом. Я попрошу у лесника разрешения, и мы снова будем жечь разноцветные костры. Дядя Павел добрый, он разрешит. Ему тогда тоже понравилось. Я ему даже химикаты свои оставил. Дядя Павел спрятал их. Говорил: "Я по настроению костры буду расцвечивать. Грустно пусть голубенький горит, а весело – тогда твоих окисей, солей добавлю. Огонь и запляшет у меня на сучьях солнечными человечками..." Мама Юля, не надо огня. Его так много. Белого, холодного. Ой, какой холодный огонь!"
В голове стучало, во рту пересохло. Изнутри поднимался тошнотворный жар, и Максим жадно ловил губами снег – всё хотел утолить внезапную жажду. Он уже еле шёл. Останавливался, снова брёл наугад. Память всё чаще уводила его к счастливым полянам лета. Всё чаще появлялось желание остановиться, прилечь, отдохнуть хоть немножечко. Он останавливался, но мама Юля непривычно резко и повелительно кричала издалека: "Иди, быстро иди!" – и мальчик, плача и забываясь, снова брёл вперёд.
Свет близких фар ослепил его, и он упал.
– Сыночек, как же ты так! – шептал Егор Иванович, поднимая Максима на руки.
– Ах вы, зайцы мои, – приговаривал Гарибальди, укладывая мальчика на заднее сидение вездехода. – В снегу все, закоченелые. Сейчас мы зайцев отогреем, чаем напоим...
Отец Максима старался помочь начальнику станции, но тот оттеснял его могучим плечом и ворчал:
– Не суетитесь, Егор Иванович. Не пристало, брат, не пристало.
Он включил автоводитель, укрыл Максима своей огромной шубой.
– Папа, – тихонько сказал Максим. – А я в лесу был. Чудной такой лес. Всё в цвету, тепло...
– Бредит, бедняга. – Тимофей Леонидович нахмурил брови, прибавил скорости.
– Нет, па, я серьёзно. Лес...
Очнулся Максим от громкого голоса доктора Храмцова.
– Чип-чип, чепуха, – басил Храмцов, он же – Карлсон. – Двустороннее воспаление лёгких. Считайте, что мальчик отделался лёгким испугом. Но пяток деньков придётся полежать.
Начальник станции сидел на кушетке, смотрел на Максима и улыбался.
– Па, Карлсон, Тимофей Леонидович, – Максиму почему-то было трудно говорить. – Там правда был лес. И лето. Честное слово. Я тогда ни капельки не бредил. И потом тоже не бредил.
Отец и Гарибальди переглянулись.
– Не верите? – у мальчика на глаза навернулись слёзы. – Посмотрите у меня в кармане... В куртке. Посмотрите, пожалуйста!
Егор Иванович пожал плечами, взял мокрую куртку сына и вытряхнул содержимое её карманов.
На белый пластиковый пол упали пакет-аптечка, блокнот, компас и... четыре немного помятых листка. Изумрудные, сочные, зазубренные по краям.
Храмцов подобрал листья.
– Занятно! – изумился доктор. – Растение явно тропическое.
Тимофей Леонидович взял листья, внимательно осмотрел их, понюхал даже и сказал, ни к кому не обращаясь:
– Неплохое название для реестра открытий – феномен Лаврова, а? Придётся съездить в твой фантастический лес.
Он обернулся к Максиму, но тот уже забылся в тяжёлой дремоте.
ПОДАРКИ
– Возмутительно! – бушевал обычно флегматичный доктор. – Как вы можете так – сидеть в вездеходе и философски глядеть в эту белую муть за стеклом?! Орите, пойте, палите из пушек. Вы хоть понимаете что мы видели?
– Куда уж нам, – засмеялся Егор Иванович. – Мой сорванец раскопал эту штуковину, пускай и объясняет, что к чему.
– Он ещё шутит! – раскрасневшийся от возбуждения доктор ошеломлённо завертел головой, заёрзал на сиденье.
– Не шуми, Карлсон, – приказал Тимофей Леонидович. – Слишком всё серьёзно, чтобы начинать с эмоций. Ох да ах! Кстати, отвечаю на твой вопрос. Лично я пока не знаю, что мы видели.
– Как?!
– А так. У тебя на языке всё "пришельцы" вертятся. Может, это они и есть. Не отрицаю. Но обниматься с нами твои пришельцы что-то не торопятся. Да и вообще – есть ли они в Куполе? Может, это их автоматический маяк, или база, или склад? А может, зал ожидания, наподобие тех, что мы строим на остановках рейсовых электробусов? Могу предложить ещё полсотни версий...
До станции оставалось ехать минут двадцать. Тимофей Леонидович протянул руку к микрофону служебной связи, но тут же передумал. "Пусть поспят люди, – решил он. – Сейчас и так всё вверх дном пойдёт, такая кутерьма заварится. Не до сна теперь будет, не до сна. Впрочем, а чего я хочу? Разве можно придумать для учёного большее счастье, чем встреча с инопланетным разумом? Первая встреча!"
Начальник полярной станции даже зажмурился – значимость случившегося открылась ему вдруг во всей своей глубине.
"Да, – подумал он. – Пришла большая неизвестность. Для всех людей пора восторгов и ожиданий. Для нас, учёных, – пора сомнений, поисков общего языка и бесконечной работы. Главное – не пороть горячку. Степень нашей мудрости и предусмотрительности должна превышать степень неизвестности. Вот какое уравненьице получается..."
На связь Тимофей Леонидович вышел, уже завидев редкие огни станции.
– Алексей Константинович, – обратился он к дежурному и сделал паузу, чтобы тот уловил интонацию его слов и поспешно прогнал дремоту. Немедленно разбудите всех, кроме Лаврова-младшего. По тревоге. Сбор в кают-компании. А теперь запишите моё сообщение и передайте его в совет Мира. Копию – Академии наук...
Они вошли в кают-компанию стремительно, все трое, и тёплое свечение вокруг дверного проёма трижды мигнуло, мгновенно высушив одежду полярников.
– Извините, что прервал отдых, – сухо сказал начальник станции. – Мы, наконец, получили возможность связать воедино цепочку странных событий вчерашнего дня и объяснить их. Итак, давайте вспомним их последовательность. Магнитная буря, вернее даже, магнитный удар, взрыв. Нарушена связь. А у Максима, который ближе всех был к эпицентру возмущения, сразу разрядились обе "вечные" батареи. Затем эта внезапная пурга. Не пурга, а настоящий снежный тайфун. И, наконец, непонятная находка Лаврова-младшего. Всё это вам известно. Но вы не знаете самого главного. Мы с Егором Ивановичем и доктором съездили – да, в квадрат 14-Е. И нашли. Там действительно есть нечто непонятное. Купол, сфера – не знаю даже, как назвать. Нет, не материальный. Какое-то силовое поле. Ни вездеход, ни нас внутрь не впустили. Тем не менее Максим был там, сорвал в неземном лесу несколько листков.
– Как в неземном? – недоверчиво прогудел гляциолог Чеботарёв.
– Я не оговорился. Люди, по-моему, не умеют ещё создавать такие силовые поля. Да и листья странные: совсем другая механика фотосинтеза. Так что можно предполагать всякое.
В кают-компании зашумели. Все разом захотели тотчас же ехать в квадрат 14-Е. А бородатый метеоролог Прокудин всё допрашивал Тимофея Леонидовича: "Вы их видели? Вы видели пришельцев?" – и вовсе не слушал ответов.
– Тише, товарищи! – начальник станции повысил голос. – Вы как дети. Обрадовались, зашумели, собрались куда-то бежать. Прежде всего я требую дисциплины. Каждый шаг наш, каждое действие по отношению к чужому разуму должны быть тщательно взвешены и продуманы. Помните – неизвестное, как правило, двулико. Есть в нём, наверное, добро, но может быть и зло. Поэтому я ещё требую и осторожности. Максима, Егор Иванович, после выздоровления немедленно отправить домой.
– Значит, запрёмся здесь и будем ждать пригласительных билетов? возмутился Храмцов. – Мол, приходите, пожалуйста, для контакта.
– Не отчаивайтесь, доктор, – начальник станции впервые улыбнулся. Работы хватит всем. Возле феномена Лаврова устроим наблюдательный пост. Вы, Райков, – он обернулся к высокому метеорологу, – берите двух помощников и прямо сейчас отправляйтесь на пост. Прудников составит график дежурств. Алексей Константинович, вам тоже срочное задание. Передайте "Пингвинам" новую программу: оцепить Купол и вести постоянную съёмку. Остальные – разворачивают и оборудуют помещение дубль-станции. Мы ожидаем к утру гостей – представителей совета Мира и Академии. Людей надо сразу же разместить.
"Та-та-та, – призывно и властно запела вдалеке труба. – Дружным шагом за победой отправляйся. Битве быть, битве быть, та-та-та".
Ряды маленьких воинов в блестящих касках дрогнули, пришли в движение. Они шли мерно и тяжело, сотня за сотней, тысяча за тысячей. И все на одно лицо. Они шли в туман и зыбкий полумрак, туда, где поднималось что-то красное, судорожно шевелящееся, опасное. Сотня за сотней... Карлсон, кажется, говорил, что их пятьсот тысяч единиц в одной ампуле... Жарко. И трудно дышать. Да и как можно дышать, когда за тебя там гибнет полмиллиона человечков в блестящих касках. Кто блестит, что блестит? Пятьсот тысяч... Ох, как жарко! Пить! Эй, войско, дайте же наконец кто-нибудь попить!..
Максим очнулся. В комнате тихо, темно. Только в углу слабо мерцают огоньки на панели диагноста. От него к кровати тянется целый пучок проводов.
"Ого, – подумал Максим. – Здорово же меня скрутило, если Карлсон, приставил электронного стража".
Хотелось пить, кружилась голова. Мальчик собрался как-нибудь встать, но его внимание вдруг привлёк слабый и неожиданный запах. Так и есть. На пластиковой тумбочке возле кровати желтел какой-то плод, похожий на апельсин. Максим лениво очистил его и съел. "Апельсин" почему-то чуть горчил.
Максим вспомнил свою неудачную прогулку с фоторужьём (да и что за охота во время полярной ночи), странный лес и невидимый купол, толкающий в грудь: "Привиделось, наверное, всё это, бредил я. Вот и сейчас – битва антибиотиков приснилась..."
Второй раз его разбудил диагност. Он прозвенел трижды – требовательно, громко – и Максим хотел было возмутиться такой нахальной побудкой, но на табло электронного врача светилась надпись "практически здоров", и мальчику ничего не оставалось, как недоуменно пожать плечами. Чувствовал он себя превосходно и прямо сгорал от желания посмеяться над Карлсоном. Напутал что-то доктор. Какое может быть воспаление лёгких, когда диагност гонит тебя из медизолятора, а тело так и просится подурачиться в спортзале.
По привычке Максим набрал код информатора – что нового, на станции, где отец, куда сегодня отправились гляциологи? Автомат прежде всего повторил распоряжение Гарибальди об "аврале", и мальчик насторожился. Дальше шла запись совещания. Максим замер, боясь пропустить даже полслова. Затем вскочил, заметался по комнате, но последние слова начальника станции ошеломили его, и мальчик бессильно опустился на кровать. Как же так? Так нечестно, несправедливо. Ведь это он, он открыл купол, и купол впустил его. Впустил... А отец! Тоже хорош – хотя бы слово сказал в его защиту. Опасность, долг, дисциплина?.. Хоть бы скорее вырасти!
Максим быстро умылся, тщательно причесался и только после этого вызвал Гарибальди.
Тимофей Леонидович ответил сразу. Увидев на экране лицо Максима, приветливо улыбнулся:
– Поправляешься, герой нашего времени?
Мальчик на шутку не ответил.
– Спасибо за гостинец. А что это было? Апельсин? – сказал он только из вежливости. – Лучше всех лекарств мне помог.
– Постой шуметь, – нахмурился Гарибальди. – Какой ещё апельсин?
– Обыкновенный. Вкусный. Вот корочки.
– На станции нет никаких апельсинов, – недоуменно проворчал Тимофей Леонидович. Он что-то соображал, но Максим догадался раньше и чуть не подпрыгнул от радости.
– Я знаю, что нет, – лукаво улыбнулся мальчик. – Но кто-то же положил его возле моей постели. Кстати, этот "апельсин" чуть горчил и пах лекарствами. И не напрасно. Посмотрите, пожалуйста, на диагноз электронного врача.
– Практически здоров, – прочёл Гарибальди и присвистнул от удивления.
Максим ликовал.
– А Карлсон говорил: пять дней. Может, теперь мне разрешат в тот лес?
– Ты, я вижу, знаешь о моём распоряжении, – улыбнулся Гарибальди. Учти, я свои распоряжения не отменяю.
– Вы поспешили, – как можно убедительней заверил Максим начальника станции. – Ведь в Купол впустили пока только меня. И только ко мне явились ночью пришельцы, чтобы оставить целебный "апельсин". А это уже настоящий контакт, а не ваши посты и "Пингвины". Если вы не разрешите мне остаться на станции, клянусь, я расскажу об "апельсине" членам совета Мира, и меня всё равно оставят...
– Вот нахаленок! – Тимофей Леонидович улыбнулся, но сразу же посерьёзнел. – Ты извини, конечно, но тобой сейчас руководит не разум, а детский энтузиазм. Может статься, что всем нам отсюда...