– Посвети-ка, будь добр, – попросил Лансинг. – Посмотрим, что это мы нашли.
Более внимательное рассмотрение выяснило, что они обнаружили четыре сложенных листа плотной бумаги или пластика. Три листа Лансинг сунул, не разворачивая, в карман куртки, четвертый развернул. Раскладывать пришлось осторожно, поскольку складок было довольно много и все они поддавались раскладыванию с трудом. Наконец, в руках Лансинга оказался большой развернутый лист. Юргенс посветил ему фонариком.
– Карта, – сказал он.
– Наверное, карта этого города.
– Возможно. Надо рассмотреть при нормальном свете.
На карте были линии, непонятные значки, а рядом с некоторыми значками – ряды символов, которые могли быть названиями.
– Бригадир просил подать сигнал, если мы что-нибудь найдем.
– Это подождет, – сказал Лансинг. – Покончим с остальными комнатами.
– Но вдруг это важные карты?
– Час спустя они менее важными не станут.
Они продолжали поиски. И ничего не нашли. Все комнаты были пусты, не считая толстого слоя пыли.
На полпути обратно к месту встречи они услышали далекий, но очень громкий возглас.
– Кто-то что-то нашел, – сказал Юргенс.
– Да, очевидно. Но где?
Крик, казавшийся гулким, эхом отскакивал от стен пустынного пространства подвала, доносившись сразу со всех сторон.
Лансинг и Юргенс поспешили преодолеть оставшееся расстояние, отделявшее их от начала коридора. Все еще невозможно было определить, откуда доносится крик. Иногда казалось, что он доносится из-за их спины.
В правом коридоре мелькнул свет фонарика.
– Это Бригадир и Сандра, – сказал Юргенс. – Значит, это Мэри и Пастор что-то нашли.
Прежде, чем они успели сделать несколько шагов, их догнал Бригадир.
– Это вы, – пропыхтел он. – Значит, сигнал подают Мэри и Пастор. Пастор ревет. А мы не могли понять, откуда он доносится.
Вчетвером они поспешили по центральному коридору. В дальнем его конце они нашли комнату, куда больше, чем любая из тех, где побывали Юргенс и Лансинг.
– Все, можете успокоиться, – разрешил Бригадир. – Мы уже здесь. Что это за шум вы устроили?
– Мы нашли двери, – завопил Пастор.
– Ну-ну, мы тоже нашли двери, – презрительно сказал Бригадир. – Все нашли какие-нибудь двери.
– если вы на секунду вернете себе способность спокойно думать, – сказал пастор, – то мы вам покажем, что нашли мы. очень особые двери, необычные.
Лансинг, встав рядом с Мэри, увидел, что вдоль дальней стены комнаты идет ряд круглых освещенных отверстий. Свет не был слепящим светом фонарика, и не красным мерцанием костра – оттенок был мягким. Это был естественный дневной свет. Круглые окна располагались примерно на высоте человеческого роста.
Мэри сжала его руку.
– Эдвард, – сказала она. – Мы нашли двери в иные миры.
– Иные миры? – переспросил он тупо.
– Вот эти двери, – сказала она, – ведут в другие миры. В каждой двери есть глазок. Можешь сам посмотреть.
Она подтолкнула его вперед и, не совсем понимая, он пошел с ней, пока они не оказались перед одним из световых кружков.
– Смотри, – сказала она возбужденно. – Смотри сам. Мне этот мир больше всего нравится.
– Я его назвала миром Яблочного Цвета, – сказала Мэри. – Бело-голубой мир.
И он увидел.
Этот мир простирался перед ним, тихий, нежный. С большими травяными полянами, сверкающими ручейками, с усыпавшими траву белыми, голубыми, желтыми цветами. Желтые цветы напоминали нарциссы, они тихо покачивались на ветерке. Голубые цветы, не такие высокие, испуганно смотрели на Лансинга, полуспрятавшись в траве. На далеком холме стояла рощица розовых деревьев, покрытых поразительно розовыми цветами.
– Дикие яблони, – сказала Мэри. – На диких яблонях – розовые цветы.
Картина мира передавала ощущение свежести, словно этот мир был создан несколько минут назад. Аккуратно вымыт под весенним дождем, высушен бризом, расцвечен до яркости нежными лучами солнца.
больше ничего не было – тихий луг с цветами, искрящийся ручей и розовость деревьев на холме. это был очень простой мир. очень простой. но того, что он имел, было вполне достаточно. да, сказал себе лансинг, здесь есть все, что нужно этому миру.
Он повернулся к Мэри.
– Красиво, – сказал он.
– И я так думаю, – сказал Пастор. Впервые с тех пор, как он встретил Пастора, Лансинг увидел, что уголки рта служителя церкви не опущены. Его вечно озабоченное лицо стало вдруг безмятежным.
– Те, остальные, – сказал Пастор и содрогнулся. – Некоторые из них… Но этот – он прекрасен.
Лансинг принялся рассматривать саму дверь и обнаружил, что она по размерам больше обычной двери и сделана, судя по внешнему виду, из толстого листа металла. Петли были устроены таким образом, чтобы дверь открывалась наружу, в новый мир. Противоположное направление движения двери было заблокировано мощными хомутами, крепившимися не менее мощными болтами к камню стены.
– Так это лишь один из миров, – сказал он. – А остальные?
– Не такие, – вздохнула Мэри. – Смотри сам.
Лансинг заглянул во второе смотровое окошко. Перед ним открылся арктический пейзаж – огромное снежное поле, завеса яростной снежной бури, жесткий блеск ледника, уходящего вверх… Хотя холод не мог добраться в подвал, Лансинг вздрогнул, поежился. Никаких признаков жизни – полная неподвижность, не считая летящего снега.
В третьем окошке он обнаружил опустошенную, каменистую поверхность, местами покрытую наносами песка глубиной до колена. Маленькие камешки, усыпавшие песчаную поверхность, жили, казалось собственной жизнью – они перекатывались, подпрыгивали, понуждаемые к этому силой ветра, который заставлял передвигаться и сам песок. Хорошая видимость сохранилась на совсем небольшом расстоянии – заднего плана не было. Все застилала завеса летящего в потоке ветра песка, мутно-желтого.
– Видишь, – сказала Мэри, которая переходила от двери к двери вместе с ним.
За четвертой дверью были насыщенные влагой джунгли, в которых кишели летающие, ползающие, плавающие монстры-убийцы. В первые мгновения Лансинг лишь непрерывно воспринимал движение, но ничего не мог разобрать. Потом, фрагмент за фрагментом, он начал зрительно разделять тех, кто пожирал, и тех, кого пожирали – голод и стремление скрыться, удовлетворение и недовольство окружением. Ничего подобного он в живом мире до сих пор не видел: укороченные тела, огромных размеров челюсти, секущие противника клыки и когти, сверкающие глаза…
Он отвернулся, испытывая тяжесть в сердце и тошнотворные позывы в желудке. Он провел рукой по лицу, словно стараясь стереть только что окатившую его ненависть и то, что вызывает ее.
– Я на это смотреть не могла, – призналась Мэри. – Только краешком глаза посмотрела – и все…
Лансингу казалось, что он весь как-то ссохся, словно стараясь спрятаться внутри себя самого. На его коже выступили пупырышки холодной дрожи.
– Забудь, – сказала Мэри. – Выбрось из головы. Это я виновата. Нужно было тебя предупредить.
– А остальные? Еще что-нибудь в этом роде есть?
– Нет, этот – самый худший.
– Посмотрите сюда, – пригласил Бригадир. – Видели что-нибудь подобное?
Он сделал шаг в сторону, чтобы Лансинг мог заглянуть в смотровое окошко. То, что увидел перед собой Лансинг, было пейзажем из сплошных ломаных линий и плоскостей. В первую секунду он не понял, в чем дело. Потом восприятие его приспособилось, и он понял, что вся поверхность покрыта пирамидами высотой примерно в метр, основания их были плотно и точно прижаты друг к другу. Невозможно было определить, естественный ли это характер поверхности или кто-то, пытаясь занять себя посильным делом, установил их повсюду, насколько хватало глаз. Каждая пирамида венчалась острием. Неприятель, вторгшийся на это пространство, рисковал быть проткнутым.
– Должен сказать, – сказал Бригадир с завистью, – что это самое эффективное заграждение, какое мне приходилось видеть в своей жизни. Даже тяжелые машины будут задержаны на таком поле.
– Думаете, это укрепления? – спросила Мэри.
– Возможно, – сказал Бригадир, – но не вижу логики. Где же укрепленный пункт, который необходимо оборонять?
Действительно, видно было лишь пирамидное поле… Пирамиды уходили за горизонт – больше ничего видно не было.
– Думаю, мы вряд ли узнаем когда-нибудь, что это такое на самом деле, – сказал Лансинг.
– Есть способ узнать, – сказал за их спинами Пастор. – Отверните болты, откройте засовы, дверь и шагайте вперед…
– Нет, – твердо сказал Бригадир. – Именно этого нам делать не стоит. Может, эти двери – ловушки? Откройте их, сделайте шаг в этот мир – и вдруг окажется, что позади вас нет никакой двери и у вас нет возможностей вернуться.
– Вы вообще ничему не верите, – сказал Пастор. – Везде у вас ловушки.
– Но такова природа моего военного обучения, – пояснил Бригадир. – И пока что она мне была только на пользу. Она уберегла меня от многих глупых поступков.
– Еще одна дверь, – сказала Мэри. – Но там очень печально. Не спрашивайте отчего. Просто становится тоскливо.
Да, местность была печальная. Прижав лицо к прозрачному материалу смотрового окошка, Лансинг видел перед собой лесистую низину. Деревья, окружавшие небольшую поляну, были какими-то деформированными, ломаными, напоминая собой согнувшихся старичков. Полная неподвижность, ни ветерка. И в этом, подумал Лансинг, может заключаться частично то впечатление тоски, которое вызывал этот ландшафт. Глубоко вросшие в почву, покрытые мхом валуны высились среди деревьев. И по дну глубокого оврага бежал ручей. Невеселый ручей, Лансинг не мог слышать, но был уверен, что даже звук журчания этого ручья будет грустным. Но он не мог уловить причину – отчего этот мир казался ему таким подавляющим. Почему он такой печальный?
Он повернулся и посмотрел на Мэри. Она покачала головой.
– Не спрашивай, – сказала она тихо. – Я тоже понятия не имею.
16
Они развели костер – солнце уже клонилось к закату. И внутри сумрачного холла было зябко. Они сидели вокруг костра и разговаривали.
– Хотелось бы надеяться, – сказал Бригадир, – что двери – это и есть ключ к загадке нашего появления здесь. Но я не могу заставить себя поверить в это.
– Для меня совершенно очевидно, – сказал Пастор, – что это двери в другие миры. Если бы мы осмелились войти…
– Я ведь уже говорил вам, – напомнил Бригадир, – что это ловушки. Попробуйте только испытать одну, и окажется, что назад вернуться способа нет.
– Очевидно, – сказала Мэри, – жители этого города очень интересовались этими мирами. В этом здании мы нашли не только двери, тут есть еще и графотанк. И то, что видно еще на экране – это явно нездешний мир.
– Чего мы не знаем, – заговорила Сандра, – так это являются ли видимые картины действительно продуктом творческого воображения, или это действительно изображения других миров? А вдруг это лишь произведения искусства? Возможно, довольно необычного вида искусства – с нашей точки зрения. Но разве можно утверждать, что нам известны все формы и виды искусства?
– Для меня это все чистой воды пустая болтовня, – проворчал Бригадир. – Какой же художник, если у него все в порядке с головой, будет заставлять зрителя смотреть на свою работу через крохотную дырочку в бронированной двери? Он бы повесил произведение на стену, чтобы все видели, все сразу.
– Вы подходите к целой концепции с очень узким взглядом, – возразила Сандра. – Как можно судить, каков был замысел автора и какую форму передачи он избрал? Возможно, именно "метод смотрового отверстия" наиболее соответствовал стремлению художника приблизить зрителя к произведению? Заставить его сконцентрироваться на самом произведении, отсечь все постороннее, раздражающее воздействие? А настроения – вы заметили, что мир в каждом из окошек окрашен определенным настроением? И уже только поэтому можно было бы назвать их произведением искусства.
– А я по-прежнему думаю, что это не картины, – настаивал Бригадир упрямо. – Я считаю, что это переход в другие миры. И лучше нам держаться от них подальше.
– По-моему, мы совсем забыли о картах, которые нашел Эдвард, – сказала Мэри. – Вместе с Юргенсом. Насколько я понимаю, к нашему городу эти карты отношения не имеют. Возможно, это карты других городов, о которых мы, предположительно, должны знать. А может, это карты, относящиеся к другим мирам, тем, что мы видели в окошки дверей. Если так, то должен быть путь возвращения из этих миров обратно, сюда.
– Возможно, – сказал Бригадир. – Но необходимо знать, как это делается. Мы же этого не знаем.
– На картах могут быть обозначены другие части мира, – предположил Юргенс. – Этого. В котором мы сейчас находимся. Ведь мы видели лишь небольшую часть этого мира.
– Лично мне кажется, – сказал Лансинг, протягивая руку к картам, – что вот эта карта вполне может относиться к нашему миру. Да, вот эта.
Он развернул карту, разложив ее на полу.
– Смотрите, вот это – город, где мы сейчас. Вот это будто дорога, по которой мы шли. А этот черный квадрат – гостиница.
Бригадир наклонился вперед, изучая карту.
– Да, вот этот значок с сеткой – это вполне может быть наш город, – согласился он. – И линия соединяет его с квадратом. Это, возможно, гостиница.
Но где же куб? Нет никакого значка, обозначающего куб. А ведь составители карты не могли бы пропустить такую важную деталь.
– А если карта составлялась до того, как построили куб? – предположил Юргенс.
– Справедливо, – заметила Сандра. – Мне лично куб показался построенным совсем недавно.
– Потом мы все это обсудим подробно, – сказал Бригадир. – А пока мы просто утомляем языки, говоря все, что приходит в голову. Наверное, каждый должен как следует обдумать ситуацию, а потом мы соберемся и снова поговорим.
Пастор медленно поднялся.
– Я хочу пройтись, – сообщил он. – Глоток свежего воздуха прочищает мысли. Кто-нибудь желает со мной?
– Думаю, я не прочь, – сказал Лансинг.
Снаружи, на площади, тени от домов стали длиннее и темнее. Солнце почти село, скоро должна была наступить ночь. Зубчатые линии разрушающихся домов четко выделялись на фоне закатного неба. Вес столетий почти физически ощутимо давил на плечи. Время заразило своей коррозией сам камень этих строений. Лансинг, шагавший рядом с Пастором, впервые так ясно ощутил эту ауру древности.
Пастор, должно быть, испытывал подобное чувство, потому что сказал:
– Этот город древний, как само время. Это просто невыносимо. Вы заметили это, мистер Лансинг?
– Кажется, – ответил Лансинг. – Очень необычное чувство.
– Это мир, – продолжал Пастор, – в котором прекратилась история. Она исчерпала себя и остановилась. Город – это напоминание о том, что все вещи плоти – мимолетны, сама история – всего лишь иллюзия. Вот такие города оставлены, дабы люди созерцали их как пример провала. Этот мир – провал, поражение. По-моему, неудача эта была неудачей во всех отношениях. Не так, как на других мирах.
– Возможно, вы правы, – сказал Лансинг, не зная, что еще сказать.
Пастор замолчал и молча продолжал шагать впереди, сцепив ладони за спиной, высоко подняв голову. Иногда он поворачивал ее, чтобы осмотреть площадь.
Потом он снова заговорил:
– Нужно быть осторожным и внимательным с Бригадиром. Это – маньяк. Он безумен, но таким весьма благоразумным способом, что внешне его поступки кажутся вполне нормальными. Он упрям и верит лишь своему мнению. Но рассуждать, думать он абсолютно не способен. И все потому, что его сознание трансформированно в военную схему. Вы замечали, что все военные – весьма ограниченные люди?
– За свою жизнь, – объяснил Лансинг, – я очень мало сталкивался с военными.
– Да, можете не сомневаться, – заверил его Пастор. – Они знают только один способ что-то делать, и ни в коем случае не два. Все по уставу. У них на глазах невидимые шоры. Они могут смотреть строго прямо перед собой. Мне кажется, что мы вдвоем должны бдительно следить за Бригадиром. Иначе он доведет нас до беды. В этом и заключается вся беда, собственно. Он злостно стремится быть лидером. У него просто фобия лидерства. Вы, конечно, заметили это.
– Да, я заметил, – сказал Лансинг. – Если помните, я с ним об этом уже говорил.
– Да, действительно, – сказал Пастор. – Он мне некоторым образом напоминает одного моего соседа. Этот сосед жил в доме напротив, через улицу, а в конце улицы обитал дьявол. Мы жили в прелестной местности, и едва ли можно было ожидать, что там окажется дьявол, но так оно и было. Думаю, едва ли многие понимали это. Я понимал, и подозреваю, что сосед, о котором идет речь, тоже понимал, хотя мы никогда об этом не говорили. Но вот в чем дело – сосед этот, даже понимая, что имеет дело с дьявольским отродием, вел себя с ним, как добрый сосед. Здоровался, когда они встречались, и даже болтал с ним. Я уверен, что говорили о безобидных вещах, просто убивали время. И если бы я намекнул на этот факт соседу, то он бы меня поставил в известность, что он не имеет предрассудков против евреев, чернокожих, нацистов и так далее. И следовательно, у него нет оснований на какое-то предубеждение против дьявола, живущего на одной с ним улице.
Мне кажется, что во Вселенной существует универсальный моральный принцип, и есть вещи всегда правильные и вещи извечно неправильные, и долг каждого из нас – уметь найти границу между добром и злом, правдивым и грешным.
Если мы признаем моральным стремиться поступать по ее законам, то нам необходимо проникать в эту разницу. И я говорю не об ограниченном религиозном подходе, который, я признаю, зачастую весьма ограничен, но обо всем широком спектре человеческого поведения. Хотя я сам не согласен с этим, но признаю, что некоторые люди уверены, что человек может быть добродетельным даже если он не исповедует какую-либо религию. Я не согласен с этим, потому как считаю – человек нуждается в бастионе собственной веры, дабы поддерживать в себе праведность так, как он понимает ее.
Пастор остановился и повернулся лицом к Лансингу.
– Возможно, я говорю все это чисто из привычки. Дома, на своей грядке с овощами, у своего белого домика, стоящего на безмятежной улице таких же спокойных белых домиков, – несмотря на присутствие дьявола в домике на ее конце, – и в моей маленькой белой церкви, среди моей паствы, я был уверен во всем, что говорил. Я мог цитировать для своей паствы любое праведное или неправедное деяние, мог определить, как им поступать – даже если поступок был тривиален. Но теперь я не знаю, прав ли я. А вдруг я ошибаюсь? Какая-то часть той каменной самоуверенности покинула меня здесь! Я был убежден раньше, теперь больше не убежден.
Он замолчал и посмотрел на Лансинга. Он был похож на сову, разбуженную среди дня.