Первоначальный промфинплан лопнул как экран упавшего на бетон смартфона. Если перейти к цифрам, то за четыре дня по трассе Ленинград-Мурманск мне удалось продвинуться всего лишь километров на пятьдесят, иначе говоря, я делал десять-пятнадцать километров за день. Причем степень риска превысила все разумные лимиты, два раза только везение спасло меня от гибели. Не оправдалась и надежда на спокойную ночь – еще неизвестно, какие засады опаснее. Тем более небо после заката становится светлее день ото дня.
Но к "железке" я сумел более-менее приспособиться, все-таки треть запланированного пути позади, да и есть шансы, что дальше от Соловков патрулей поубавится. Будет ли лучше рывок на запад по тайге? Без карты, с кустарным компасом, ограниченным запасом пищи? Хотя, после изобретения каши из сосновой коры проблема потеряла остроту, да и река, по поверхности которой то и дело расходились круги кормящейся рыбы, обещала не дать помереть с голоду. Но какова насыщенность лесных тропок патрулями? Водятся ли тут голодные медведи или волки? Живут ли вообще люди? Не упрусь ли я в непроходимые болота, скалы или огромные озера?
Может, бросить монетку? Уже полез, было, рукой в карман, но вместо этого хлопнул ладонью по лбу:
– Судьба уже сделала выбор за меня!
Действительно, надо быть слепым, чтобы не видеть очевидного. Реки в этих краях – настоящие транспортные артерии для перевозки грузов: летом на лодках, зимой на санях. Но насколько я вижу – Поньгома… плохая, даже отвратительная дорога! Промеж каменюк тут можно проскочить разве что на пластиковом каяке 21-го века, и то, вниз по течению. Зимой на санях не проехать, бурлящая лесенка порогов, что виднеется у поворота, не замерзнет даже в лютые морозы. Значит, меня никто не застигнет врасплох на ночевке или рыбалке, более того, тут неоткуда взяться крупной деревне. При всем этом, река явно ведет на запад и способна помочь мне миновать болота и скалы.
Не случись битвы с Вохром, я бы наверняка прошел мимо. Глупо "рвать" по выложенному булыжниками руслу на виду любого прохожего. Зато теперь, когда сложный и отчаянно опасный участок позади, отступать не просто глупо – преступно!
Пройдя с километр вдоль берега до поворота, я обернулся, чтобы взглянуть в последний раз на уже далекую трассу Ленинград-Мурманск. Через мост катились зеленые коробочки вагонов, и ни один из пассажиров не мог даже в дурном сне себе представить, как мало ленинградцев переживут ужасы блокады, как много русских, украинцев, белорусов, всех советских людей погибнет в дьявольской мясорубке безумной войны. Заодно, какой девятый вал репрессий захлестнет страну менее чем через десяток лет. Причем предотвратить происходящее могу только я – разумеется, если свершу задуманное. Но для начала я должен, нет, просто обязан, не только ради себя, но и как ни пафосно это звучит, ради них, этих самых людей, любой ценой добраться до Финляндии.
– Ву-у-у!!! – уже в спину мне подтвердил задачу протяжный гудок далекого паровоза.
К вечеру я окончательно уверился в Судьбу. Река устойчиво вела на запад и не думала превращаться ни в заболоченный ручей, ни, наоборот, в проходимую на деревянной лодке водную дорогу. Сперва я опасался засад, несколько раз влезал на деревья, пытаясь рассмотреть дальнейший путь, избегал оставлять следы и без особой нужды не выходил на прогалины. Однако за весь день мне не удалось заметить ни малейших признаков присутствия людей. Наоборот, несколько раз я натыкался на целые поля, буквально высланные ковром нетронутой прошлогодней брусники, перезимовавшей под снегом и очень вкусной.
В то же время передвижение нельзя назвать простым, но все же худшие опасения не подтвердились: непроходимых болот не встретилось, скал не попалось. Обычное, поросшее сосной косогорье, местами бурелом и кусты, и много, слишком много мелкого и крупного скальника. Часто выручали звериные тропы, но иногда приходилось торить свой путь, все же ботиночная логика заметно отличается от лапо-копытной. Самым же неприятным сюрпризом оказались заливаемые в половодье долинки, заросшие березняком и кустами. Вроде не особенно глубоко и не топко, но провалиться выше, чем по колено, легко даже с шестом-посохом. Пришлось приспособить для форсирования подобных преград калоши и "всегда мокрые" обмотки.
Неприятно, но жить можно, и расстояние, насколько я считал шаги, удалось покрыть приличное, не менее двадцати километров. Хотя надо учитывать, что со всеми извивами русла к желанной границе я приблизился гораздо меньше, в лучшем случае километров на пятнадцать, в худшем на десять.
На рыбалку я не останавливался, к чему терять время, когда плечи оттягивают традиционные продукты короткого срока хранения. Однако даже на ходу удалось неплохо разнообразить меню – полдюжины крупных лягушек в перевязанном тряпкой котелке сулили неплохую добавку к ужину. Причем это только то, что само шло в руки.
Единственное, что мне не нравилось, так это погода. Баловавшее все прошлые дни солнце ушло за тучи, температура заметно упала, время от времени накрапывал мелкий противный дождик. Впрочем, непромокаемая одежда, большой вечерний костер, экраны из трофейного брезента и традиционного лапника, горячий чай да сосновая каша с хлебом и колбасой позволили смотреть на происходящее с немалым оптимизмом. А отдельно приготовленный шашлычок из ошпаренных и лишенных кожи лягушачьих лапок так вообще вызывал ностальгию по иным, куда более благоприятным для жизни временам.
"Даже пройденных десять километров", – лениво рассуждал я, засыпая, – "всего каких-то двадцать дней в пути. Пустяк, сущий пустяк!"
Утро "второго дня мира великой реки" принесло сюрприз. Для начала, моя путеводная артерия раздвоилась, но кустарный компас и солнце позволили не мучаться с выбором пути более пары минут. А потом… Я неожиданно вышел к мосту. Инстинкт сработал на отлично: только спустя пяток минут, издалека и в бинокль разобрал, что сооружение разрушено до полной непроходимости. То есть пересекающая мой путь дорога оказалась заброшенной – ни одного человеческого следа как минимум с осени, и, вообще, едва ли ее использовали прошлые пять, а то и десять лет. Можно было предположить, что тут немало ходили и ездили до строительства "железки", однако после ее запуска переключились на более удобный путь.
Из чистого любопытства, да надежды – не повернет ли торный путь на запад, пробежал сотни три метров в сторону. Увы, дорога явно вела куда не надо, зато на глаза попался полуобрушенный, заросший молодыми березками дом. Зайти побоялся, да и зачем, только время терять, но вот мимо остатков поваленных ворот пройти не смог. Особо привлекли мое внимание остатки старых петель, длинные, чуть не полуметровые полосы металла с петлей под болт шарнира на конце, приколоченные солидными коваными гвоздями к поперечинам какого-то приличного, поэтому почти не сгнившего дерева.
Подошел, поставил сверху ногу, пытаясь понять, что же они мне так напоминают… Гаффы! Сколько раз за последнее время мне отчаянно хотелось залезть на удобно стоящую сосну или березу, да только подняться по гладкому стволу на первый пяток метров до ветвей было явно выше моих сил. Поэтому приходилось пилить до более удачного места, теряя время, силы, ежеминутно рискуя. Мысленно повертев в голове конструкцию устройства, я достал топор и быстро вырубил железяки из остатков ворот. Прикинул в руке немалый вес, хмыкнул:
– Пару дней не помешают, а там посмотрим…
На ужин, в дополнение к каше, хороша пошла пара гадюк, а может, ужей, не разобрал в точности – длиной поменьше метра, темно-серые, почти черные, с плохо различимым светлым узором на спинных чешуйках. Зря они решили на моем пути переплетаться в драке или приступе весенней страсти. Мяса под легко слезшей после ошпаривания шкурой оказалось до обидного мало, но хоть какой-то навар в бульоне. А еще… Ближе к ночи резко похолодало, поднялся сильный ветер, и пошел сильный снег с дождем. Вот никак не ожидал такой подлости от последних чисел мая, но поди ж ты.
Как ни вымотался за день, но пришлось срочно вспоминать рассказы товарищей-туристов и строить убежище. Для начала выбрал две сосны-опоры на расстоянии метров четырех-пяти друг от друга. Затем между ними на высоте своего роста "устроил" конек одностороннего ската-шалаша, приперев горизонтальную жердь к деревьям парой рогулек. Ровно по величине планируемой "крыши" и на ее месте топором вырезал в земле пару полос из травяной лесной подстилки вместе с корнями и почвой, зацепив со стороны "конька", закатал их в симпатичные рулоны. На освободившемся месте устроил из тонких сосенок односкатную крышу-экран и раскатал на него обратно дернину, разом обеспечив непродуваемую и практически непромокаемую кровлю. Дальше все как обычно: длинный костер из пары толстых стволов, вдоль него приподнятая на полметра лежанка. Часа три потерял, зато ночью не замерз.
Днем только порадовался за излишнюю тягу к ночному комфорту, благодаря которой я не поддался на соблазн упрощенной конструкции. Снег валил, не переставая на ни минуту, частью таял, частью сбивался в маленькие сугробики, идти по такому покрову сущее безумие, ведь лес не шоссе, под белой склизкой кашей не видны камни, ямы и острые сучья. А еще остаются ясные следы, по которым найти меня не составит проблемы даже ребенку. Хорошо хоть комары передохли, но надолго ли?
Лежать без дела не хотелось. Аккуратно подобрался к реке, попробовал рыбачить, увы, без малейшего успеха. Рыба как сквозь воду провалилась. Не желала есть ни червяка в глубине уютной ямы, ни пучок личинок короедов на поверхности. Поневоле пришлось приступить к изготовлению гафф. Вроде бы не слишком сложно, на первый взгляд, загнуть полосу металла толщиной миллиметра три в Г-образную кочергу, но имея только набор камней, трещин в скалах и топор – провозился до вечера.
Второй и третий дни скучного снежного плена ушли на ремни упряжи и качественное обвязывание загнутых в отверстии гвоздей конским волосом так, чтобы они превратились в что-то похожее на длинные шпоры, торчащие наружу вниз под углом градусов в шестьдесят чуть выше угла "кочерги". То есть, если поставить ногу на короткую сторону устройства, то длинная сторона пойдет вдоль лодыжки почти до колена, а шпоры будут между ног. Пришлось изрядно помучаться с крепежом к ботинку, потом к самой ноге, изобретать аккуратную прокладку из куска одеяла и длинную шнуровку, добавить страховочный ремень на пояс… Но оно того явно стоило: пробный подъем на самую верхушку сосны, как и маневрирование среди ветвей, не составили особого труда.
Погода как будто ждала окончания работ; ближе к вечеру ветер повернул на юг, снег прекратился и сразу же начал таять, хотя, надо признать, окончание этого процесса я благополучно проспал. На следующий день встал ближе к полудню, против всяких ожиданий земля успела подсохнуть, а сквозь поредевшие тучи проглядывало солнце. За время вынужденного отдыха колбаса и сало успели закончиться, но положенный на день двадцатник я намеревался преодолеть любой ценой, поэтому пообедал "с запасом", добавив к уже надоевшей сосновке треть банки царской тушенки. Последняя, впрочем, оказалась отменного качества: нежное, тонко нарезанное мясо, аккуратно переложенное салом, перцем и лавровым листом.
Войти в график полностью все же не удалось, вечером меня ждало нерадостное открытие: путеводная река закончилась озером. Уже в сгущающихся сумерках испытал гаффы в боевых условиях – влез на сосну, стоящую на берегу вновь открытого водоема, и, не торопясь, с биноклем исследовал дальнейший путь. Выводов получилось два. Первый чрезвычайно обнадеживающий – на дальнем конце водной глади, километрах в двух виднелось что-то весьма похожее на устье новой речки или, что было бы куда приятнее, продолжение все той же приносящей удачу Поньгомы. Второй – руководство к действию – левый берег озера фактически отсутствовал, вернее сказать, представлял собой заросшее кустами и камышом болото, соваться в которое не было ни малейшего желания. Зато правый казался вполне проходимым, хотя и требовал обхода в несколько километров.
Привычный паек без приварка из хлеба и колбасы показался нестерпимо маленьким, даже с учетом набранной на подвернувшемся по дороге болотце прошлогодней, но все равно отчаянно кислой клюквы. Отсыревший после снегопада хворост больше дымил, чем горел, не желая дать жара, достаточного для спокойного сна. С болота доносилось кряканье диких уток, глухо шумели сосны, ухала какая-то лесная нечисть. Ближе к полуночи на мое мокрое становище надвинулся туман, окутал ватной пеленой ближайшие сосны. Казалось, что я безнадежно и безвылазно затерян в безлюдьи таежной глуши и обречен идти так день за днем, месяц за месяцем, год за годом, и не выйти никогда из лабиринта тумана, зыбких берегов и призрачного леса.
Не выспавшийся и злой, встал поздно, только после того, как взошедшее солнце разогнало туман и пока еще немногочисленных комаров. Окончательно пришел в себя после изрядной порции горячего чая, кстати сказать, последнего.
Дорога по краю озера оказалась не смертельной, но тяжелой – сплошной скальник, вверх, через бурелом, заросли кустов на гребень, вниз, опять сквозь мешанину упавших за последние двести лет деревьев в узенькую долину между березок и кочек, до ручейка метра в два-три шириной, с черным от упавшей хвои дном, абсолютно прозрачной водой и невысокими, поросшими ольшаником берегами, после недолгой переправы опять вверх… И так пять раз на несчастных пяти километрах!
Наконец с верхушки сосны открылся узкий перешеек между двумя озерами, через который, собственно, и протекала река, чтобы чуть позже, буквально метров через пятьсот, но уже из нового озера, уйти на столь желанный запад.
– Точно, Поньгома, – обрадовался я. – Не потерялась, путеводная моя речечка!
Однако видеть и дойти весьма разные вещи. Около часа мне пришлось "чавкать" бурой жижей в густых и высоких, метра под три зарослях камыша, прежде чем выбрался к темно-коричневой, почти неподвижной воде. Попробовал прощупать брод предусмотрительно захваченным шестом, но он легко уходил на три метра с гаком у самого берега, только в самом конце чувствовалось что-то мерзкое и топкое. От осознания того факта, что подо мной не земля в привычном понимании, а плавающий слой мертвого камыша, перепутанных корней, давно перегнившей травы, то есть зачаток будущего торфяного болота, заставил меня поежиться. Воображение услужливо подсказало образ чудищ, которые могут скрываться в обманчивой тиши подобных вод.
Но делать нечего. Наломал небольшой стог прошлогоднего камыша, туго перевязал, погрузил все вещи, раздевшись на радость камрадам комарам донага, пустился в плавание, едва сдерживая поднимающуюся из пяток панику.
Увы, на противоположном берегу меня поджидал подлый сюрприз. Сухого места не было! Болото, непроглядная стена камыша, наполненные водой ямы тянулись, казалось, без конца. Кое-где попадались провалы – узкие окна в бездонную торфяную жижу и призрачные, сгнившие в труху остатки березовых стволов, лопавшиеся в грязь при касании. Идти нельзя, под ногами все колышется, дышит, прогибается и булькает, того и гляди полетишь в трясину. Стоять, впрочем, тоже не получается – холодно и облако гнуса. Так что пришлось накинуть куртку, штаны, трофейные сапоги и натурально ползти на четвереньках с шестом-спасителем наперевес, чуть не подвывая от ужаса, на недалекий шум речного переката, положившись скорее на интуицию и удачу, чем разум.
Выход к Поньгоме как раз к месту впадения в нее с юга небольшого ручейка-притока показался праздником. Отдых и очищающее купание под лучами солнца, более ни о чем я не мог думать. А после вида здоровенных рыб, стоящих на перекате в ожидании пищи, в список неотложных мероприятий добавилась рыбалка. На сей раз вполне удачная, часа вполне хватило, чтобы вытащить на слепня и кузнечика трех полукилограммовых красавцев в белой блестящей чешуе и высокими, как флаг, спинными плавниками. Поздний обед удался на славу!
К сожалению, от воспетой в европейской культуре послеобеденной сиесты пришлось отказаться. "Сделанный" десяток километров выглядел слишком несерьезно на фоне предстоящего маршрута. Поэтому, как ни хотелось завалиться в дрему с полным желудком, но через силу, с трудом и скрипом, но я заставил себя двигаться дальше – как обычно, на запад, вдоль реки.
Идиллия закончилась километров через пять, когда я выскочил на вырубку, к счастью, не свежую, скорее прошлогоднюю. Но сам факт! Вернувшись чуть назад, я выбрал подходящую сосну и полез наверх. Утешительного мало: впереди лоскутики полей или лугов, разгуливают бараны, чуть поодаль, с юга на север по дороге, как немыслимый признак цивилизации переваливается на ухабах, а порой и немного пылит непонятно как попавший в карельскую глухомань, похожий на черную ванну рыдван, скорее всего с большим начальством на борту. И уж совсем у горизонта, над стеной леса язвами облупившейся позолоты торчит купол деревянной церквушки, с развернутым лицом ко мне крестом.
К гадалке ходить не надо, на мосту через речку действует застава. А выше по течению неизбежно встретится село – ведь никто нигде не поставит церковь посередине нигде. Так что придется обходить, и много. Хорошо, что чуть левее, межу полями и болотами есть хороший, выдающийся далеко на юго-запад язык леса. Вот по нему и идти… на рассвете, – решил я после недолгого колебания. Хотелось хотя бы еще одну ночь провести с комфортом, в тепле у костра, а для этого никак нельзя выходить в обитаемые места.
На всякий случай отошел назад, за холм, но все равно костер разводил с большой опаской. То есть небольшой, между двух выворотней, да вместо привычного воткнутого в землю лапника пустил на изготовление фронтального, дальнего от лежанки теплового экрана подвешенное на веревке одеяло.
Пусть оно промокнет от утренней росы, так что придется тащить потяжелевший рюкзак, зато через него гарантированно не будут видны проблески пламени. Спальный, традиционно брезентовый экран-навес сделал повыше и дополнительно замаскировал свеженарубленными сосенками.
Заснул рано в расчете на ранний же подъем, но на рассвете случился фальстарт: густо упавшая на низкую весеннюю траву роса, которую я поневоле стряхивал на каждом шагу, делала мой путь заметным даже с орбиты земли. Пришлось ждать, пока солнце высушит с травинок и листочков предательский белесый налет.
Узкий, лишь местами отсыпанный песком тракт перешел со всем возможным тщанием, не поленился для этого натянуть сапоги, чтоб не оставлять в пыли и грязи рубчатых оттисков 21-го века. Бросил на след немного махорки с керосином, хотя, уверен, это излишняя операция – пешеходов тут хватает.