Бааде и Полынов приближались к нему, и странно было видеть, как их ноги, погружаясь в тень, исчезают там, как обрубленные, и люди в блестящих скафандрах повисают над пустотой. Прежде чем глаза привыкли и смогли разглядеть в темноте ботинки, Бааде и Полынов уже миновали тень. Теперь солнце оказалось за их спиной, и они мгновенно превратились в бесплотные силуэты.
- Зайдите сбоку, - попросил Шумерин, - неприятно разговаривать с дырками в небе.
Они засмеялись. Они никак не могли привыкнуть к дикой светотени, уродующей любой предмет. Правда, если вглядываться, скраденные очертания вновь проступали из мрака зеленоватыми пятнами. Но это если вглядываться.
- Так в путь, капитан? - спросил Бааде, поворачиваясь боком. - Двигаться, наблюдать, хорошо-то как!
- Сначала отдых и сон, - остановил его Полынов.
Бааде посмотрел на психолога осуждающе.
- Слово врача - закон, - развёл руками Шумерин.
Бааде заворчал, Полынов сладко - нарочито сладко зевнул, Шумерин повернулся к ракете, давая понять, что спор закончен.
Тут-то Шумерин и увидел это.
Оно надвигалось из тёмного полушария Меркурия бесшумно и быстро. Серая полоска чего-то.
Условный рефлекс опасности сработал тотчас.
- Берегитесь! - предостерегающе закричал Шумерин.
В полоске не было ничего угрожающего, кроме того, что она приближалась и была неизвестно чем.
- К кораблю! - Шумерин зачем-то топнул ногой.
И они побежали, но нехотя, то и дело оборачиваясь, ибо все ещё не могли принять неожиданность всерьёз.
Близкий горизонт Меркурия мешал определить расстояние до полоски. Впрочем, это уже не было полоской. То был вал, который рос, ширился и мчался, вставая стеной и смахивая звезды.
- Приборы… - вспомнил Бааде, когда они достигли люка.
Приборы оставались беззащитными. А ракета, люди? Никогда они не переживали такой растерянности, ибо опасность никогда не была настолько непонятной. Переход от невозмутимого спокойствия к тревоге и к бегству был так стремителен, а перемена настолько неправдоподобной, что разум упорно отказывался в неё поверить.
- На гребне - пена… - сказал Полынов.
И тут они поняли, на что это похоже. На воду. И это было самым невероятным. По раскалённой равнине катился вал воды, серой, осенней воды с хлопьями пены на гребне… Солнечный свет тонул в её вогнутой поверхности, местами отражаясь хмурыми бликами. Впрочем, многое дорисовывало воображение. Проклятое мерцание, как назло, было необычайно сильным.
- Люк! - закричал Шумерин.
"Правильно, - успел подумать Полынов, - приборы - дело десятое".
Массивный люк щелчком захлопнулся за ними. Насосы с шумом послали внутрь камеры струи воздуха. Тени, отбрасываемые лампами потолка, быстро теряли космическую черноту, становясь прозрачными, земными. И с той же быстротой к людям возвращалось спокойствие.
- В рубку, - сказал Шумерин, когда шум насосов смолк.
По дороге в рубку они ждали толчка. Ждали и верили, что он окажется несильным, - корабль был слишком могучим препятствием для вала. Но толчка не было. Никакого. Ни слабого, ни сильного.
- Ну, знаете… - сказал Шумерин, когда шторки иллюминаторов раздвинулись.
Кругом было пусто. Гладкая равнина в грифельных пятнах теней. Ни малейшего признака промчавшегося вала.
Бааде тупо посмотрел на Полынова, тот на капитана. Шумерин пожал плечами.
- Чушь какая-то…
- Надо разобраться в феномене, - сказал механик.
- В двух, - уточнил Полынов. - В том, откуда взялась… гм… жидкость, и в том, куда она делась.
Разбираться им было не привыкать. Разбираться было их профессией. И все же начинать разговор никому не хотелось. Слишком глупо все это выглядело.
- Итак? - настаивал Шумерин.
- По-моему, все просто, - начал Бааде, постепенно обретая уверенность. - С неосвещённой стороны Меркурия на нас ринулся поток жидкости неизвестного состава. Это первый факт. Нам известно, что в тёмном полушарии есть ледники замёрзших газов различного состава и озера у подножья гор. Это факт номер два. Отсюда следует, что в силу каких-то причин там прорвало запруду. Меркурианское наводнение - вот как это называется.
- Генрих, да ты поэт простоты! - воскликнул Полынов. - Есть только одна неясность: почему эта жидкость не кипела, выйдя на освещённую равнину? И почему она вдруг исчезла?
- Выходит, две неясности, - невозмутимо уточнил Бааде. Заметно было, что он успел все хорошо продумать. - Итак, почему эта проклятая жидкость не кипела в условиях повышенной температуры и низкого давления…
Со стороны их разговор производил, вероятно, странное впечатление. Люди, только что пережившие сильное потрясение, спокойно сидят друг против друга и спорят так, будто решают абстрактную, академическую задачу. Без лишних эмоций и лишних слов, совсем как логические машины. Но в космосе это был единственно возможный стиль поведения. Всякая отсебятина влекла за собой потерю времени, иногда невозвратимую.
- Отвечу на вопрос, почему она могла не кипеть, - продолжал Бааде. - Во-первых, она кипела. Вы обратили внимание на усиление мерцания? Разумеется, оно было вызвано сильным испарением, другого объяснения я не вижу. Во-вторых, опыты Николаева-Графтена с жидкими газами переменного состава (а нам, подчёркиваю, неизвестен состав жидкости) показывают, что в определённых условиях ряд промежуточных соединений благородных газов играет роль замедлителей испарения. Это лабораторный факт.
- Однако внезапное исчезновение…
- Не внезапное. Мы были лишены возможности наблюдать поток в течение нескольких минут. Бесспорно, в начале своего движения он имел низкую температуру. Быстрота движения замедлила его прогрев. Но рано или поздно температура массы жидкости должна была достичь критической точки, при которой жидкость быстро и даже мгновенно (зависит как от состава, так и от внешних факторов) превращается в пар. Вот почему не было толчка.
- Могучий ум! - Полынов обрадованно хлопнул Бааде по плечу. - Недаром говорят, что математика может объяснить все.
- Генрих выдвинул стройную гипотезу, - сказал Шумерин. - И у нас есть объективный свидетель, который может подтвердить её или опровергнуть.
- Кто?
- Газоанализатор.
Полынов тотчас встал.
- Пойду посмотрю.
- Можно запросить корабельный, - сказал Шумерин.
- Нет, Полынов прав, - остановил его Бааде. - Корабельный расположен слишком высоко.
- Я быстро, - сказал Полынов.
Капитан и механик, припав к иллюминатору, смотрели, как Полынов спрыгнул вниз, как он подошёл к газоанализатору, как возился с кассетами и как его рука машинально потянулась к затылку.
- Он нашёл что-то интересное, - сказал Бааде.
- Да, - согласился Шумерин. Полынов вернулся.
- Ну? - хором спросили оба. Утвердительный кивок был ответом.
- Состав? - потребовал Шумерин.
- Сложная смесь из соединений гелия с азотом, неоном и водородом. Мне жалко было портить плёнку, вот запись на бумаге.
Бааде перехватил листок.
- Николаев и Графтен будут довольны, - сказал он, пряча его в карман.
- Прости за нескромный вопрос, - сказал Шумерин. - Почему ты полез в потылицу?
- Что? - не понял Полынов.
- Ты вроде бы хотел почесать в затылке.
- Да? Меня удивил состав жидкости. Нейтральные газы не так-то легко образуют соединения, тем более такие.
- Нет, все-таки биологи неисправимый народ, - расхохотался Бааде. - Сильная радиация увеличивает реакционную способность вещества.
- Ах, так! Ну, тогда все в порядке. Какие будут распоряжения, капитан?
- Как и намечали, - ответил Шумерин, - отдых, сон, потом разведка.
- Согласен, - сказал Полынов. - Только…
- Что?
- Сначала мне нужно проверить здоровье всех.
- Андрюша, ты никогда не был педантом и рабом инструкций, - удивился Бааде.
- Капитан, я настаиваю.
- Тебе видней, - пожал плечами Шумерин. - Хотя я не вижу необходимости, но… Ты опасаешься чего-нибудь?
- Нет, я ничего не боюсь. Но в ушах у меня все ещё звенит твой крик: "Берегитесь!"
- Теперь я тоже настаиваю на проверке, - сказал Шумерин. - Экипаж начинает нервничать.
- Кто согласен остаться? - спросил Шумерин.
Он заранее предвидел, что добровольца не будет, и готовил себя к неприятной обязанности сказать одному из друзей: "Останешься ты".
Но вопреки ожиданию согласился Полынов.
Бааде посмотрел на него с изумлением.
- Люблю самопожертвование.
- Кому-то надо остаться, - отвернулся Полынов. - Лучше мне. Для биолога на Меркурии нет работы.
- А уж мы постараемся, чтобы её и для врача не было! - пообещал механик.
Лязгая гусеницами, вездеход съехал по наклонному пандусу. Рядом с ракетой он казался скорлупкой - эта махина с атомным сердцем, похожая на старинный танк.
Шумерин и Бааде сели. Полынов помахал им вслед. Взмах руки метнулся по почве чёрной молнией тени. И когда вездеход скрылся, психолог внезапно почувствовал себя маленьким и беззащитным, как ребёнок в пустой и тёмной комнате. Он заторопился к люку.
Вездеход мерно покачивало. Он шёл прямо к солнцу, и стена белого пламени постепенно приподнималась над горизонтом, пока не повисла слепящим сгустком.
Однообразный пейзаж - серый покров пыли, обожжённые бока глыб, мозаика светотени - менялся. Казалось, они ехали прямо в огонь, и он развёртывал перед ними слепящий ковёр. Иногда это походило на скольжение по зеркалу, яркому, отражающему свет зеркалу. Даже светофильтры не могли его притушить.
Зеленоватое свечение неба померкло вовсе. Теперь по контрасту оно было совершенно чёрным, и звёздная пыль в нем выглядела как отблески.
Солнце все поднималось навстречу. Оно, будто чудовищный огненный краб, карабкалось к зениту. Тени исчезли. Все стадо гладким, отполированным.
Люди молчали. Не хотелось говорить, трудно было говорить. Свет жгучими молниями врывался в сознание даже сквозь закрытые веки.
Они проехали мимо необычайной гряды: длинные прозрачные кристаллы кварца, как пики, были устремлены к солнцу. И камень стремился принять на себя как можно меньше света…
Появление кристаллов ненадолго оживило путешественников.
- Свет и смерть, здесь они разнозначны, - сказал Шумерин.
- Самое горячее место на всех планетах, - добавил Бааде.
И разговор оборвался.
Вероятно, Полынов мог бы лучше понять их состояние, чем они сами. Но психолог отсутствовал. Казалось, вездеход был надёжной оболочкой. Он защищал от жары, радиации, неумеренности света, от всех превратностей. Должен был защищать. И все же, несмотря на прохладу кабины, по лицу тёк пот. Где-то в броне машины был неуловимый изъян, невидимая брешь, сквозь которую Меркурий воздействовал на людей не так, как это было рассчитано. Не считаясь с преградами, светофильтрами и прочими хитроумными заслонками, он незаметно отнял у них ощущение времени. Даже в космосе, а уж на Земле тем более, они чувствовали наполненность времени. Десять минут, час - эти слова всегда что-то говорили уму. Сейчас ничего. Уже и такие понятия, как "меньше", "больше", теряли здесь смысл. Меньше чего? Больше чего? Как можно было ответить на эти вопросы в мире, где ничто не менялось и ничего не происходило, где солнце всегда стояло на месте, свет никогда не ослабевал, а любая точка пространства неизменно оставалась неподвижной! Как можно осознать течение времени, находясь, - как бы быстро ни шёл вездеход - в центре ровного круга, строго очерченного чернотой неба?
Кроме того, сильные закалённые люди чувствовали себя беспомощными. Что значило их могущество там, где даже камень боится света? Это понимание шло не от ума и не от воображения. Так, должно быть, чувствовал себя первобытный человек, привыкший держаться деревьев, кустарников, спасительных укрытий и оказавшийся посреди пустыни, где спрятаться негде, какая бы опасность ни грозила.
Однако Бааде не поворачивал руля, а Шумерин не возражал против бездумного бега в огонь. Жадное, почти гипнотическое стремление видеть, видеть - а что будет дальше, соединённое с прострацией безвременья, отуманивало, словно наркоз. Оцепенение странно сочеталось с острым сознанием собственной беззащитности, но это лишь подстёгивало. Молчаливое единоборство осторожности с упрямством, чей корень лежит в самой сущности человека: в гордости существа, идущего вперёд и вперёд через все препятствия, вопреки всем препятствиям, ради цели, скорей инстинктивно заложенной, чем намеченной рассудком.
И вездеход, а в нем застывший у руля Бааде, застывший рядом Шумерин летели вперёд, втягиваясь все дальше в сверкающую бесконечность.
- Генрих, Миша, куда вы так далеко?
Встревоженный голос Полынова в динамике точно разбудил их от сна.
Они задвигались, Шумерин глянул на счётчик спидометра и выругался.
- Ничего, Андрей, сейчас поворачиваем, все в порядке! - прокричал он в микрофон.
- Хорошо, - слова почти тонули в треске помех. - А то я слежу за пеленгом и никак не возьму в толк, почему вы лезете в пекло против расчётного маршрута.
Шумерин хотел ответить, что это вышло невольно, но сдержался. Психологу лишь дай повод - вцепится.
- Нет, нет, Андрей, все в порядке. Просто очень интересно. Потом расскажу.
Он выключил связь.
- В другой раз, - строго сказал он Бааде, - не разрешу выезда, если не будут поставлены автоматические тормоза. Прошли положенное число километров - все, стоп. Впредь до распоряжения. А то вот оно как получается… Я было думал, только с аквалангистами случается такое… опьянение.
- Знаешь, - ответил Бааде, круто разворачивая машину, - я человек трезвого склада. Все эти эмоции у меня вот где, - он сжал кулак. - Но сейчас мне вспомнилось…
- Что?
- Как я мальчишкой в деревне ходил на лыжах. Заберёмся далеко-далеко, снег слепит, кругом голо, пусто, холодно, и местность уже незнакомая, и дома ждут, беспокоятся, а все тянет ещё… Ну ещё десять шагов, ещё сто… Глупо, боязно, ненужно, а идёшь. И жутко и ах как славно. Почему так?
- Спроси у Полынова. Он специалист и с радостью покопается в твоих переживаниях.
- Наших, Миша, наших!
Теперь обрубленная тень вездехода бежала впереди них. Словно привязанная к колёсам яма, словно чёрный провал без дна и стенок.
- Она действует мне на нервы, - наконец пожаловался Бааде. - И ещё это противное мерцание…
Когда тень удлинилась, он вынужден был сдаться. Влево, вправо, опять налево, опять направо - так начался бег от тени.
Внезапно - механик даже притормозил - небосвод колыхнулся, как занавес, пошёл складками. Звезды дрогнули, сбиваясь в кучи. Сгущения налились белесым светом, и, точно под его тяжестью, складки вдруг лопнули, бросив вниз жидкие ручьи сияния.
Перемена свершилась за несколько секунд.
- Полярное сияние? - спросил Шумерин.
- Похоже. - Бааде бросил взгляд на шкалы приборов. - Так оно и есть.
- На Земле оно, пожалуй, эффектней.
- Точно.
Бааде отвалился на спинку кресла и прикрыл глаза ладонью.
- Что с тобой? - встревожился Шумерин.
- Ерунда. Надо им дать отдохнуть от этой мельтешни… А ты пока любуйся.
- Было бы чем…
Он ждал игры красок, багровых сполохов, праздничного хоровода, но с неба по-прежнему лился молочный свет, холодный и ровный, как свечение газосветной трубки. От него на душе становилось неуютно и холодно, как ненастным утром, глядящим в окно неприбранной комнаты. "И никуда ты не уйдёшь от земли, - подумалось Шумерину, - от её воспоминаний, окрашивающих все и вся".
Сияние потихоньку меркло.
- Трогай, что ли, - вздохнул Шумерин.
И снова начался бег через жару, под чёрным небом, единоборство с тенью, сухостью губ, дрожанием света. Однообразие нагоняло сон, тем более что взгляду было утомительно бороться с призрачным движением воздуха, искажающим перспективу подобно неровному стеклу. Напрасно Шумерин стыдил себя: "Я же на Меркурии, все, что я вижу здесь, - впервые…" Физиология брала своё.
…Толчок, удар локтем, крик Бааде - сердце быстро заколотилось, как это бывает при резком переходе от полусна к тревоге.
- Там, там… - шептал Бааде.
- Что там? - зло спросил Шумерин, потирая локоть.
Бааде показал. Посреди слепящей равнины стоял концертный рояль.
Шумерин замотал головой. Потом достал термос, набрал в ладонь воды и плеснул себе в лицо.
Рояль не исчез. Нестерпимо сверкали его лакированные бока, крышка была приподнята, клавиши словно ждали прикосновения пальцев.
- Он… появился сразу? - решился, наконец, спросить Шумерин.
- Нет, из пятна… Я думал, мне померещилось…
- Ну и?…
- Этого не может быть.
- Сам знаю! Но кто из нас сошёл с ума; мы или Меркурий?
- Подъедем ближе…
- Только осторожно.
Шумерин ждал, что с приближением рояль исчезнет. Но ничего не происходило. Плыл горизонт, перед глазами мельтешило белесое марево, и в нем незыблемо стоял призрак рояля.
- Надо выйти, - сказал Бааде.
- А ты не боишься?
В ответ а, к услышал хмыканье.
Они вышли. Тотчас Шумерина потянуло назад. Чёрная пропасть неба над головой, огненный камень внизу, а посредине - то, чего быть не могло: концертный рояль. Шумерин прикусил губу и сделал шаг вперёд.
И тут он отчётливо осознал, что зрение обмануло его. Рояль не был роялем, а лишь казался им. Но Шумерин так и не понял, в чем же фальшь. Он протянул руку, заранее предвидя результат. Рука коснулась пустоты. Шумерин отдёрнул руку - не выдержали нервы.
- Проклятие! - крикнул Бааде.
По "роялю" прошло колебание, он дрогнул, подался назад. И исчез. На его месте по-прежнему пульсировал воздух.
Они долго молчали, не решаясь посмотреть друг на друга, боясь увидеть в глазах товарища страх.
- Надо сказать Полынову, - отважился, наконец, Бааде.
Шумерин замотал головой.
- Нет, нет… Сейчас он твёрдо решит, что мы…
- А потом? Потом он этого не подумает?
- Не знаю. Не знаю… Давай скорей на базу.
Вездеход помчался, бешено подпрыгивая на неровностях, чуть не взлетая с гребней и тяжело проваливаясь вниз.
Если бы они не так рвались вперёд и не были бы так погружены в раздумье - а верней, в сумбур мыслей, - они, верно, заметили бы, что вокруг неладно. Они опомнились, лишь когда ослепительная, даже по контрасту с равниной, полоска стана охватывать машину. Она придвинулась, и уже нельзя было не заметить прозрачных на просвет языков огня.
- Ну… - только и смог сказать Шумерин.
Быстро и верно действовать можно, когда известно, против чего надо действовать. Но то, что происходило, было выше понимания капитана. Сжималось не просто кольцо опасности: сходился круг непонятного, против которого опыт был бессилен. И Шумерин ждал, тупо глядя перед собой. Просто ждал, что же будет дальше?
Бааде было трудней вывести из равновесия. Он выключил двигатель, отдуваясь, вытер пот и с минуту вглядывался прищурясь.
- Кажется, мы влипли. Это лава, и она приближается к нам. Не слишком ли много неожиданностей зараз?
Шумерин встрепенулся.
- Лава? Ты уверен, что это лава?