– Этично ли ваше требование? – вопросом на вопрос ответила машина. Личное – значит неприкосновенное.
– Извини, забыл представиться, – смутился Илья. – Илья Ефремов, стажёр Службы Солнца.
Ждать пришлось недолго.
Голос Анатоля, то страстный, а то глухой и какой-то сонный, заполнил комнату:
"Я сегодня даже удивился. Старик Ион всё утро ворчал относительно фондов библиотеки. Мол, бедные они до предела, каких-нибудь восемнадцать миллионов кристаллозаписей и около трёх миллионов обычных книг... Я поразился. Оказывается, в нашем Птичьем Гаме пропасть книг.
Ион молодец. Он не сочувствует и ни о чём не спрашивает. Он хорошо знал маму...
Ион молодец. Но он всякий раз хмурится, просматривая мой бланк-заказ. Я понимаю его. Там имена писателей и мыслителей прошлых веков, в частности, девятнадцатого и двадцатого, а он полагает, что мне сейчас нужен заряд оптимизма. Я же не хочу уподобляться героям Хемингуэя, которые ищут спасения от тоски в горячих и хмельных недрах фиесты. Глупости это. Тоска на празднике только звереет.
Сенека Младший сказал: "Смерть предстоит всему: она – закон, а не кара". Но почему ты не подумал о живых, Сенека? Они-то пока вне твоего страшного закона.
Всю ночь читал "Сожаления" Сунила Кханна. И понял: год, истраченный мною на поиски бессмертия, истрачен напрасно. Персонология давно доказала: индивидуальность человека, в конечном счёте, определяет долговременная память. Память есть материальная сущность души. Да, да, той самой, единственной и неповторимой. Память – это суть личности. Тело, пишет Сунил, можно сделать практически вечным, как и мозг. Однако... Всё, в итоге, упирается в пределы объёма памяти. Их, конечно, можно расширять: находить и использовать естественные резервы памяти, применять различные хранилища информации, сделав их как бы филиалами мозга, наконец, не так уж трудно научиться освобождать память, от устаревших и ненужных знаний. Однако... Однако ни первый, ни второй пути не решают проблему пределов жизни, а лишь раздвигают их. Третий... Он вообще ведёт к выхолащиванию и трансформации личности. Душа, из которой что-либо вычеркнули, уже другая душа...
Выхода нет! Всё уходит. Остаются, увы, одни сожаления. Бестелесные или одетые в слова, как это сделал Сунил Кханна.
Человек не может один.
Без друзей, без дождей, без солнца.
Человек не может один.
До отчаянья.
До бессонницы.
Одиночество. У этого слова полынный привкус. Он преследует меня. После ухода мамы – особенно. И всё же... Я считаю: именно одиночество, тоска по общению – вот что создало семью, племя, человечество. Я уверен, что и на звёздные дороги нас вывела не только абстрактная необходимость расширять пределы познания. На поиски братьев по разуму нас ведёт прежде всего одиночество человеческого рода в целом, жажда общения на уровне цивилизаций.
Начал работу над суперкомпозицией "Славяне". Впервые за последние годы я, кажется, счастлив.
Её зовут Ирина.
Мы познакомились утром. Сейчас вечер. И я вдруг понял: всё то, неназываемое! – что мучило меня, вмещается в три слова – тоска по женщине".
Гуго был возбуждён, но по дороге из Львова, к счастью, выговорился и теперь только поводил иногда плечом. То ли всё ещё продолжал словесный бой, начатый в рейсовом гравилёте, то ли наоборот – отдыхал, расслаблялся таким образом.
– Ты, наверное, мало пишешь, – заметил Илья. – Тебя буквально переполняют слова.
– Я не пишу, – хмыкнул Гуго. – Я диктую. Сразу целые главы. Знай Дюма о моей производительности, он застрелился бы от зависти.
На площади Зрелищ, где Илья встретил Армандо, в объёме изображения бушевал шторм и угрожающе трещали снасти трёхмачтового фрегата. Скамейки половинного амфитеатра ломились от шумной оравы мальчишек.
Ручеёк тротуара обогнул площадь и начал карабкаться на холм, в районе которого располагался парк Веселья. Его ещё называли парком Именинников. Праздник тут шёл круглый год. Каждый день сюда собирались к шестнадцати все, кто родился в этот день, их друзья, родственники. Веселье в парке захлёстывало подчас второй уровень, но третьего, нулевого, вознесённого на вершину холма и ограждённого от всех посторонних звуков, никогда не касалось.
Уровни общения в парках придумала Служба Солнца. Первый – свободный, активный, подходи к любому. Второй – уровень задушевных бесед. И, наконец, третий...
– Ты знаешь, – признался Гуго. – Ни разу в жизни не был на третьем уровне. Представить страшно: никто с тобой не заговорит, не остановит. И у тебя, согласно правилам игры, рот на замке... Одни птички поют.
Они проехали мимо летнего кафетерия: белые кувшинки кабин хороводили на глади пруда, а то заплывали в тенистые заливы. "Кувшинки" иногда сталкивались. Тогда над водой повисал тонкий, мелодичный звон.
Само же веселье сосредоточилось у старинной башни, чудом сохранившейся в южном крыле парка. Оттуда долетала музыка, время от времени её перекрывали взрывы хохота. Башню прятали деревья, но Илья знал, что над аркой её входа сияет стилизованное, очень похожее на настоящее, солнышко и какой-нибудь стажёр вроде него раздаёт сейчас там подарки.
– Я не читал твою "Пиявку", – сказал Илья, увлекая товарища в боковую аллею. – Однако аллегория её уж очень откровенная. Как всё-таки понимать твои слова о том, что Дашко и дня не может прожить без Коллектора?
Гуго помрачнел.
– Нужен тебе этот Дашко, – проворчал он. – Пасётся он там, вот и всё.
– Как это "пасётся"? – опешил Илья. – Есть, конечно, открытые фонды. Остальные ведь личные?!
– Я об этом и говорю, – сердито ответил Гуго. – Мы же вместе работаем. Коллектор для нас что записная книжка. Естественно, я знаю коды хранилищ всех своих друзей, они – мой. И Дашко знает. Только мне и в голову не придёт копаться в чужом, личном, а шеф наш, по-моему, не брезгует.
Илья от неожиданности остановился.
– Да ты понимаешь, что говоришь? – прошептал он, вглядываясь в лицо товарища. – Это же обвинение в плагиате, хуже того – в воровстве.
Гуго вздохнул.
– Эх ты, христовенький. Как же я могу иначе думать о Дашко, если два года назад... А, противно говорить... Короче, Дашко самый настоящий хищник и всё тут.
– Нет уж, – твёрдо сказал Илья. – Я должен разобраться.
– Вот и разбирайся. Я, например, не верю в чудеса. Два года назад я походя продиктовал в свой фонд идею непрерывного матрицирования сверхлёгких сплавов. Там была ошибка. Заметная, явная, но несущественная. Тогда я не знал, как от неё избавиться... И вдруг через месяц Дашко получает... благодарность совета Прогресса. Идея – та же! Ошибка – та же! Моя, кровная, мною сделанная.
Гуго беспомощно взглянул на Илью:
– Я тогда подумал: совпадение. Невероятное, немыслимое. Но потом... Потом я услышал рассказы друзей... Нечто похожее повторялось. Не раз и не два. Я перестал верить в совпадения.
– В знак протеста? – не удержался от колкости Илья. – Всего-то?
– Нет, почему же, – возразил Гуго.
Его большое тело вдруг напряглось и как бы возвысилось над собеседником. "Ничего себе... "человечек", – с невольным уважением подумал Илья. – Однако как же быть с Дашко? Неужели ворует? Впрочем, всё это легко проверить".
– Я написал. "Пиявку", – строго сказал Гуго. – Прочти, а потом суди. У каждого свои методы борьбы со злом.
Илья не успел ответить.
Из-за деревьев появилась развесёлая компания, которой верховодила худенькая девушка в светящейся карминной накидке. Яркие переливы красок её необычного одеяния выгодно оттеняли бледное личико, лучистые глаза.
"Принцесса, – подумал Илья. – До чего же хороша!"
– Окружайте их, ребята, – скомандовала Принцесса. – А то ещё сбегут.
Она подошла к Гуго.
– Как вы можете? – и Принцесса топнула ножкой. – Как вы можете быть нерадостны? Сегодня день моего третьего Приобщения.
Она привстала на цыпочки, быстро поцеловала озадаченного конструктора, махнула рукой Илье и убежала. Свита последовала вслед за ней.
– Видал? – принимая горделивую позу, спросил Гуго. – Теперь ты понимаешь, за что я люблю праздники?
И он не очень к месту стал подробно объяснять, почему ему нравится специализация парков.
Илья слушал скороговорку товарища, улыбался про себя. Гуго даже не подозревал, что разработкой устройства всех зон и мест отдыха занималась опять-таки Служба Солнца, её отдел коммуники. Всё придумали. И уровни, и специализацию первых двух уровней. Теперь даже в маленьких городах, сродни Птичьему Гаму, было по семь парков: Веселья, Волшебства (для детей), Серенад или, иначе говоря, – парк Влюблённых, Спортивных игр и аттракционов, Мудрой старости и обязательно парк Бессонных, где сосредоточивалась ночная жизнь города...
Остаток вечера друзья решили провести в одной из "кувшинок" кафетерия.
Они пили тоник. Гуго опять рассказывал о своей жене, а небыстрое течение протоки несло и несло кабинку: мимо камышей, мимо башни Именинников, мимо голубоватого лунного пляжа. Там купались люди, и тела пловцов в светящейся воде казались серебряными рыбами. В глубине парка одиноким колокольчиком звенел детский смех.
Гуго вдруг умолк. Взгляд его устремился поверх головы собеседника, зрачки расширились.
– Что там? – Илья оглянулся.
С вершины холма, с уровня одиночества и размышлений, спускалась... Незнакомка.
Она стояла на тёмно-вишнёвом ручье дорожки, который можно было принять за поток остывающей лавы. Поток бережно нёс её вниз.
Илья замер. Лицо его обжёг румянец. Дышать стало тяжело, будто в горах.
В этот раз она показалась ему ещё моложе. Совсем девчонкой. И ещё ему показалось, что глаза у Прекрасной Незнакомки заплаканы.
Он резко встал, чуть не перевернув "кувшинку", хотел окликнуть эту грустную женщину, остановить, предложить любую мыслимую помощь, но проклятый язык вновь ослушался его.
ДОБРЫЙ ЗЛОЙ ГЕНИЙ
Стройка поразила Илью.
Стюардесса, как только они пошли на снижение, объявила:
– Обратите внимание: наш лайнер идёт по чрезвычайно узкому коридору. Почти всё рабочее пространство в районе Музея занимают грузовые линии.
За бортом на разной высоте в самом деле степенно проплывали караваны огромных контейнеров с красными нашлёпками нейтрализаторов гравитации в так называемых "узлах жёсткости". Тупоносые буксиры тащили негабаритные грузы: какие-то металлические фермы и рамы, ёмкости сложных конфигураций, серебристые ажурные мачты и кольца неизвестного назначения.
Стюардесса продолжала рассказ:
– ...Музей Обитаемых миров – самый крупный объект, сооружаемый на Земле за последние сто сорок лет. С тех пор, как человечество отказалось от строительства новых гидроэлектростанций и прокладки магнитотрасс, а промышленное производство перешло на уровень атомного конструирования, необходимости в сооружении циклопических объектов просто-напросто не было... Музей, кроме земной поверхности, займёт ещё три стихии – воздух, воду и часть литосферы, то есть земной коры... Музей будет занимать около ста тысяч гектаров земли. В его комплекс входят река Чусовая и часть бывшего Камского водохранилища...
"Суховато, но впечатляет", – подумал мельком Илья.
Их пассажирский гравилёт шёл на посадку.
– Сейчас полным ходом идёт монтаж всех 87 зон Музея, – заканчивала свой рассказ девушка в голубом. – На всех уровнях. Каждая зона воспроизводит конкретное поселение землян, причём с максимальным приближением к условиям обитания на данной планете, её среде. Всего же на строительстве Музея предстоит смонтировать около четырёх миллиардов различных конструкций и единиц оборудования...
Причал посёлка строителей напоминал кусок льда, который позабыла в спешке зима. Ручейки движущихся тротуаров вытекали из-под белой его плиты и разбегались в разные стороны. Штук восемь их уходило к Центральному котловану, столько же – к посёлку, гирляндам модулей между сосен. Остальные дорожки скрывались в лесу или карабкались на пологий дальний холм, где виднелись параболические антенны энергоцентра.
Толпа пассажиров вскоре рассосалась.
Внимание Ильи привлекла рослая молодая сосна, которая ближе всех подошла к "льдине" причала. Её золотистый ствол, увенчанный в поднебесье колонком кроны, напомнил ему кисть. Такой кистью, наверное, разрисовывали уральское небо. Ишь как сияет, как выразительны лёгкие мазки облаков!
Опять захотелось снимать. Жадно, много, не отбирая материала, взахлёб. Как в июне, когда он нашёл-таки свою секвойю. Так ещё было четыре года назад, в Крыму. Там он снимал шиповник. Задиристый шиповник, взбирающийся на такие крутые склоны, где его плодами могли лакомиться только птицы...
"Как хочется снимать, – подумал Илья. – Не людей, деревья. Одни деревья!"
Он знал причину своего смятения: последние две недели он делал фильм о конструкторском центре Дашко, вернее – о самом Дашко, и это было чертовски неприятно. Был поэтом, а стал обличителем. Илья полагал, что в случае с Дашко впервые сказалась его профессиональная хватка Садовника, и это сердило: зачем он тратит пыл и мастерство художника, когда достаточно обратиться в местный Совет? С другой стороны, фильм даже увлёк его. Ему нравилось постоянно отвергать очевидное, то, что лежало на поверхности, и заглядывать в потёмки чужой души. Конечно, с деревьями легче. Они не знают фальши. Их души бесхитростны и светлы...
– Извините, – окликнули его. – Вы так... далеко сейчас, но у меня ограничено время. Я пришла вас встретить.
– Узнали? – улыбнулся Илья.
Девушка смотрела на него, вопрошающе и немножко устало. На чистом лице её отразилась тень беспокойства.
– Сколько вы спите? – не удержался он от вопроса, заметив её покрасневшие веки.
Ирина предостерегающе подняла руку.
– И вы туда же, – в её диковатых глазах появилась укоризна. – Нам свои Садовники жить не дают. Мол, надо по четыре часа работать, а вы – ой батюшки! – по семь. Да разве это работа? Это наслаждение. Такое огромное дело!
И безо всякого перехода, в упор:
– Что-нибудь стряслось? Мать, брат, Толик, друзья?
"Вот оно, – возликовал Илья. – Ирина назвала Жданова отдельно. Она выделила его! Непроизвольно. Значит, он дорог ей. Пусть это не любовь, пусть, но он ей дорог!.. А как я переживал, когда отправлялся сюда, когда звонил ей по браслету. Ведь я, в сущности, так мало знал об Ирине. Я не знал, как и Анатоль, главного, того, что сожгло ему душу – равнодушна ли?"
– Меня беспокоит Толь, – ответил Илья, и в диковатых глазах промелькнуло удивление: "Совпадение или он в самом деле знает, как я называла"...
– Очень беспокоит! – добавил он.
Ирина вздрогнула, подалась к Илье:
– Он жив?
– Конечно, – улыбнулся Илья, а про себя отметил: гением всех времён и народов станет тот, кому, наконец, удастся смоделировать женскую логику. Я решился... – продолжил он, но тут же круто изменил тон разговора. – Я нашёл вас потому, что знаю историю Анатоля, знаю о его чувствах...
– Кто о них не знал, – покачала головой Ирина. Взгляд её стал далёким, почти отсутствующим. – Позволь ему – он свои объяснения в любви транслировал бы по системе "Инфор".
– Вы осуждаете? – удивился Илья. – Открытость, по-моему, достоинство, а не порок.
– Если за ней правда, – возразила Ирина. – Общая, одна на двоих, а не чья-то выдумка. Анатоля всегда сжигало нетерпение. Импульсы, вспышки. Во всём. – Ирина поискала слов, зарделась. – Короче, я не приняла его любви... Нетерпеливой и потому... примитивной.
– Вы решили окончательно?
– Да, то есть, нет... Я звоню ему... Изредка, чтоб особо не обнадёживать. – Ирина запнулась. – Обнадёживать преждевременно... Но Толь, мне кажется, стал лучше. Много работает...
– Вовсе не работает, – жёстко сказал Илья. Он остановился возле кромки "льдины", у сосны-разведчицы, легонько взял Ирину за плечи. – Он всё вам врал. Он погибает, Ирина. В начале февраля Жданов пытался покончить с собой. Его спас случай.
– И вы?! – девушка задохнулась от гнева. – Вы молча ждали... Никому, ничего... Мы – только наблюдатели, да? Пускай, мол... Я сейчас же полечу...
– Никуда вы не полетите, – голос Ильи стал ещё жёстче. – И даже не станете звонить. Вам нужно всё обдумать и взвесить. Решиться. Поймите, Ирина: если вами руководит только сострадание к ближнему, то оно сейчас для Анатоля не благо, а яд. Ваше участие покажется ему издёвкой, слова ложью...
– Но я... я... – на лице Ирины отразились недоумение и обида. – Поймите и вы – он мне не чужой. Я одного хотела: чтобы он повзрослел, избавился от этой дикой смеси инфантильности и максимализма. Хотела подержать его на расстоянии. Я думала – он поймёт. Поймёт, что нужен мне, очень нужен, но нужен другой – настоящий.
– Не спорю, – мягко сказал Илья, отступая на полшага. – У Анатоля в душе уйма наносного, не спорю. Но Жданов, увы, не борец. Он не справился с вашей сверхзадачей, Иринушка. Запутанность мыслей и чувств – вот его настоящее.
– Что же делать? – прошептала девушка.
Илья пожал плечами.
– Вам виднее. Говоря образно, Анатоля надо как-то переиначить. Характер, привычки, мировоззрение. Надо прежде всего привить ему чувство самоконтроля...
Илья секунду помолчал и добавил, понимающе глядя на собеседницу:
– Это в самом деле сверхзадача – переиначить человека. И она по плечу не только обществу, но и одной-единственной женщине. Не обязательно энергичной, – он лукаво улыбнулся, – обязательно – любящей. Короче, вам.
Он проснулся, как обычно, в шесть.
Рука привычно нащупала "ёжик" дистанционного пульта управления. Пальцы пробежали по эластичным пирамидкам контактов, и переборка, разделяющая комнаты, ушла в стену, открылись окна и лоджия. В модуле сразу стало светло, повеяло рекой и мокрым садом. "По-видимому, ночью был дождь, подумал Илья, – а я не слышал. Жаль..." Ночной дождь представлялся ему как знак согласия всего живого, как тихий – чтоб не разбудить человека разговор стихий. О примирении, любви и вечной гармонии.