– Да! – крикнула Лена. Говорить нормально она не могла – в животе словно завелась безумная злая крыса.
– Много съели? – спросил врач.
– Нет! Один! Один блинчик!
– Это хорошо, – сказал врач спокойно. – Тогда есть надежда.
Он дал Лене и маме истолченного угля – больше у него ничего не было. Уголь помог, но совсем немного. На следующий день мама потеряла сознание и уже не очнулась, а Лена как-то выкарабкалась. Рези в животе продолжались еще неделю, но уже не такие сильные, чтобы лезть на стену. А мама умерла. "Горчица кишки съела", – сказала тетя Зина.
Это был уже самый конец марта, через несколько дней Лена получила свои продуктовые карточки. Соврать паспортистке, что мама больна, Лена не смогла. Да паспортистка наверняка и так все уже знала.
Оставшись одна, Лена быстро начала угасать. Страшная зима прошла, и в городе опять запахло весной и надеждой, но ей уже все было безразлично. Силы быстро покидали ее, сначала она перестала ходить на службу, потом вообще выходить из дому. С середины мая она почти все время лежала на кровати и вспоминала своих родных. Иногда она разговаривала с мамой.
– Мамочка, – говорила она, – зачем же ты меня тут оставила одну? Лучше бы я умерла вместе с тобой.
– Что ты, – отвечала мама, – глупая Ленка-коленка, ты должна жить! И кто тебе сказал, что ты одна? Есть еще дядя Александр, он сейчас в Грузии. И есть твой брат Лев, который так тебя любит! Ты обязательно выживешь и встретишься с ними.
– Лев в лагере, – возражала Лена, – и может быть, он оттуда не вернется.
– Он обязательно вернется! Он очень похож на твоего отца – у него такой же дар выходить живым из самых опасных переделок.
– Но папу же расстреляли, – говорила Лена.
– Это ты так думаешь, – улыбалась мама. – А его мама, Анна Ивановна, до конца жизни была убеждена, что он обманул чекистов, сбежал и отправился в свою любимую Африку. Поэтому никогда его и не оплакивала.
Потом мама клала Лене на лоб свою прохладную руку, и Лена засыпала. А когда просыпалась, никакой мамы рядом уже не было.
Однажды тетя Зина принесла откуда-то целый мешок мать-и-мачехи. Взяла большую стеклянную банку, натолкала туда травы плотно-плотно и густо посолила сверху. Соль не считалась ценностью, ее в Ленинграде было много.
– Подожди пару дней, – велела она Лене, – а потом понемножку ешь. Там витамины, они полезные.
Но Лена не вытерпела, сразу же съела половину банки, и у нее вспух живот. А от соли ужасно хотелось пить, и ей приходилось выползать на кухню, где стояло большое ведро воды. Принести ведро в комнату она не могла – сил не хватало – а жажда все не отпускала. Так она и заснула в конце концов на кухне, привалившись спиной к табурету.
"Почему я сейчас об этом вспомнила? – подумала Лена. – Это же было давно, еще в мае. Наверное, потому, что очень хочется пить…"
Пить действительно хотелось даже больше, чем есть. Солнечное медовое пятно уже перебралось с пола на кровать. В комнате было жарко и душно – законопаченные окна не открывали с прошлого лета.
Надо было встать и идти за водой. Вот только сил на это не было совершенно никаких.
– Пить, – жалобно позвала Лена. – Дайте, пожалуйста, воды…
Но никто, конечно, ее не слышал. Тетя Зина жила этажом выше, а в квартире, которую занимала когда-то большая и дружная семья Энгельгардтов, кроме Лены, никого не было. Лена заплакала. Она думала о том, что если бы кто-то из ее родных остался бы жив, то и ей не нужно было бы умирать. "Твоя беда в том, что ты несамостоятельная", – сказала как-то мама. Но она же в этом не виновата! Это бабушка и мама так ее разбаловали. Да и на службе – Лена работала счетоводом в лесозаготовительной конторе – отношение к ней было всегда снисходительное. "У Ленки ветер в голове", – смеялись сослуживцы.
И вот она осталась одна, и некому было даже побранить ее за несамостоятельность. И никто не мог принести ей стакан воды. Следовало собрать последние силы и идти на кухню самой. Лена попыталась напрячь мышцы ног, но безуспешно. Ног она больше не чувствовала. Вообще. У нее всегда были очень красивые, длинные и стройные ноги. Мужчины на них заглядывались. А теперь они безобразно отекли, круглые когда-то колени стали какими-то шишковатыми, а стопы распухли. Да еще вдобавок ноги перестали ее слушаться. Лена заплакала снова, на этот раз от бессилия.
– Пить, – шептала она сквозь слезы, – я хочу пить…
И случилось чудо.
Ее высохших, пергаментных губ коснулся металл, и в рот Лене потекла струйка воды. Прекрасной, холодной, чистой воды с едва заметным лимонным привкусом.
Лена открыла глаза, но они были полны слез, и сначала она видела только качающиеся над ней размытые тени.
– Пей, – сказал голос в недосягаемой вышине. – Пей, сколько хочешь.
Это было восхитительно – пить, сколько душе угодно. Но как только угасла жажда, Лена снова почувствовала вгрызающийся во внутренности голод.
Она ничего не произнесла вслух, но тот, кто напоил ее водой из фляжки (Лена уже видела, что это плоская офицерская фляжка), очевидно, понял все и без слов. Он осторожно, двумя пальцами, положил ей на язык что-то твердое и очень-очень сладкое.
Шоколад!
Лена не ела шоколада с прошлого июля. И не надеялась, что когда-нибудь снова почувствует во рту его вкус. Но это был самый настоящий шоколад, он постепенно таял на языке, и Лена сглатывала сладкую слюну, боясь проглотить кусок целиком.
– Ешь, – сказал голос. – Потом я дам тебе еще.
Теперь Лена видела, кто говорит с ней. Это был высокий светловолосый военный, с красивым, но немножко рубленым лицом. Такой скандинавский красавец-викинг. До войны такой тип мужчин не слишком нравился Лене, но сейчас военный казался ей самым прекрасным человеком на свете.
– Ну что, – спросил он, улыбаясь, – пришла в себя, сестренка?
Улыбка у него была замечательная – широкая, белозубая. Лена постаралась улыбнуться ему в ответ, с ужасом думая о том, что уже несколько дней не причесывалась.
– Да, – прошептала она, чувствуя, что краснеет. – Спасибо… вам.
– Можешь говорить мне "ты", – сказал военный. – Меня зовут Олег. Лейтенант Олег Гусев, радиоразведка.
"Ему совершенно не идет это имя, – подумала Лена. – Вот если бы его звали Харальд или Эйрик… как героев исландских саг… это подошло бы ему больше".
Вслух она сказала:
– Спасибо, Олег. Я очень давно не ела шоколада…
– Тебе сразу много нельзя, – как будто оправдываясь, сказал Гусев. – Но я тебе оставлю, у меня тут целая плитка.
"Целая плитка!".
Лене хотелось петь и смеяться от радости. Но ни на то, ни на другое у нее не было сил, поэтому она просто благодарно прикрыла глаза.
– Я к тебе, сестренка, вот по какому делу, – сказал викинг. – Брата я твоего разыскиваю, Леву. Мы с ним когда-то вместе в университете учились.
– Леву? – переспросила Лена непонимающе. – Моего брата Леву?
– Ну, да, – в голосе викинга послышались нетерпеливые нотки. – Нас в Ленинград прислали на неделю, срочная командировка… вот я и решил его отыскать. А он не с тобой живет, сестренка?
– Нет, – тихо ответила Лена. – А вы что же, совсем ничего не знаете?
– О чем?
– Ну, вы же учились вместе… должны были знать…
– Я после второго курса в Киев уехал, – улыбнулся викинг. – А на письма Левка мне почему-то не отвечал.
– Его арестовали, – сказала Лена. – Еще в тридцать… тридцать девятом. Нет, в тридцать восьмом.
Она задумалась, припоминая. Да, ей как раз исполнилось девятнадцать лет. Лев должен был прийти к ней на день рождения, но не пришел, потому что накануне его и еще двух студентов с его курса забрали в Большой дом. А через неделю после его ареста их с мамой вызвал следователь и долго расспрашивал о Льве. Какие-то странные он задавал тогда вопросы… что-то про экспедицию в Среднюю Азию…
– В тридцать восьмом? – удивился Гусев. – А я ведь как раз в тридцать восьмом уехал в Киев. Как нехорошо получилось! И что с ним, с Левкой, стало потом?
– Отправили в лагерь. Что же еще? Куда-то на север, кажется, в Норильск.
– Вот черт! – воскликнул викинг. – А за что? Чем Левка-то провинился?
– Пожалуйста, – попросила Лена, – дайте еще шоколаду…
– Погоди, сестренка, тебе столько сразу нельзя, а то плохо станет. Ты расскажи мне лучше, за что же Левку в лагерь засунули?
"Какой глупый, – подумала Лена про викинга. – Почему он задает все эти вопросы мне?"
– Я же не следователь, – проговорила она, – я не знаю… Вы у него спросите лучше.
– Какой следователь? – лицо Гусева приблизилось, Лена различала красные прожилки в уголках его глаз – видимо, лейтенант давно не спал. – Ты знаешь, какой следователь вел его дело?
Простой этот вопрос поставил Лену в тупик. Ей очень хотелось шоколада, и желание это вытесняло из головы все прочие мысли. Конечно, она знала, какой следователь вел дело Льва, он же потом с ней разговаривал, а после разговора ("Это не допрос, Елена Николаевна, никоим образом не допрос") пригласил ее встретиться вечером, сходить в кино и погулять в Летнем саду. И они встретились, и встречались потом еще раза три, и следователь был ничего, довольно симпатичный и обходительный, ухаживал очень красиво… Он обещал, что поможет Льву, если тот расскажет что-то про Среднюю Азию, и попросил ее, Лену, написать брату письмо. А потом, когда она написала это письмо, следователь… как же его звали? Сергей? Нет, вроде бы не Сергей… Он был армянин, и фамилия у него была армянская, кажется, Бархударян… а звали его смешно – Сурен. Да, так вот, когда она написала письмо, где просила брата рассказать все, о чем будет спрашивать его следователь, Сурен пригласил ее в ресторан. И они очень весело провели время, было много вкусной еды, шампанского и фруктов… а после ресторана Сурен отвез ее к себе. У него была большая комната на второй линии Васильевского острова, и там он подарил ей цветы – огромный букет роз – и сказал, что она самая прекрасная девушка, которую он видел в своей жизни. А когда Лена хотела уйти, Сурен сказал, что от ее поведения зависит, какое наказание ждет ее брата. И Лена, конечно, никуда не ушла…
Следователь, наверное, сдержал слово, потому что в тридцать девятом дело Льва неожиданно направили на пересмотр. Лев уже к этому времени был в лагере, в Медвежьегорске. Его снова привезли в Ленинград и началось новое следствие. Но вел его уже не Бархударян, а другой следователь по фамилии Лизерман. Этот с Леной не заигрывал, говорил жестко. Его интересовал какой-то предмет, который Лев нашел в экспедиции, кажется, фигурка птицы. Лизерман спрашивал, давал ли ей Лев этот предмет, и Лена созналась, что да, давал, один раз, когда она в школе сдавала экзамен по немецкому. "Это вроде талисмана, – сказал ей тогда брат. – Ты просто зажми его в кулаке, и отвечай, и ничего не бойся". Она так и сделала, и талисман помог, она сдала экзамен на пять, и преподаватели потом удивлялись, как это безалаберная Лена Гумилева, у которой по немецкому никогда выше тройки оценок не было, отвечала без запинки на прекрасном языке Шиллера и Гете. Да она и сама удивлялась, если честно.
Лизерман ей показывал эту фигурку, но в руки не давал. Да, они забрали ее еще когда арестовали Льва, вместе с другими его личными вещами. Показывал ей следователь и какую-то старую карту, но Лена о ней ничего не могла сказать – она всегда плохо разбиралась в географии, а на этой карте еще и написано все было не по-русски.
– Значит, их интересовала карта и фигурка? – спросил Гусев, и в этот момент Лена вдруг очень ясно поняла, что он никакой не однокурсник Льва, а тоже, наверное, следователь.
– Вы из Большого дома? – спросила она испуганно.
Но викинг не понял ее.
– Откуда? – переспросил он.
– Так здесь называют главное управление НКВД, – тихо подсказал чей-то голос сбоку. – Оно находится на Литейном проспекте.
Лена повернула голову. В нескольких шагах от кровати стоял невысокий блондин с невыразительным лицом. Лене он показался смутно знакомым. Где-то она его уже видела, но где?
– Я не из НКВД, – покачал головой викинг. – Я же говорю, я друг Льва. Но меня очень интересуют его вещи и письма. Он писал тебе письма, Лена?
"Я не говорила, как меня зовут, – подумала девушка. – Конечно, ему мог сказать сам Лев, но почему-то мне кажется, что это не так. И разговаривать он стал совсем по-другому – уже не играет в простачка. Может быть, зря я ему все это рассказала?"
– Ты же сама говорила Николаю Александровичу, что Лев писал тебе письма, – мягко сказал блондин. И тут Лена его вспомнила – это был знакомый деда, работавший в филармонии. До войны дед посещал филармонию каждую неделю, иногда вытаскивал с собой и Лену, хотя она терпеть не могла ту скучную музыку, которую там играли. И там она несколько раз видела этого блондина, как же его звали… кажется, Николай Леонидович.
– А вы что здесь делаете, Николай Леонидович? – спросила Лена. – Тоже ищете Льва?
Блондин с лейтенантом переглянулись. Гусев едва заметно кивнул.
– Да, – ответил блондин, – я тоже разыскиваю Льва. Так получилось, что он нам очень нужен. И находки, которые он привез из экспедиции – тоже. Если мы сможем их отыскать, то это, возможно, поможет Льву.
– Находки – в Большом доме, – сказала Лена. Разговор вымотал ее и она все сильнее хотела шоколада. – А письма Льва – в секретере, в верхнем правом ящике. Только пожалуйста, не забирайте их насовсем…
Викинг обернулся и сделал кому-то знак. Значит, в комнате кроме него и Николая Леонидовича, были и другие люди.
Послышался скрип выдвигаемого ящика. Потом кто-то выругался по-немецки.
– Друзья, – торопливо проговорил Николай Леонидович, – друзья, мне кажется, не стоит…
– Sowieso sie ist schon tot, – произнес чей-то насмешливый голос. Лене стало страшно. Она плохо училась в школе и по немецкому до выпускного экзамена у нее были одни тройки, но эту фразу она поняла. "Она все равно мертва", – произнес человек у секретера. Но ведь она была еще жива!
В этот момент Лене вдруг отчаянно захотелось жить. Как она могла быть такой размазней и нюней? Ну и что, что ей тяжело вставать с постели! Она сумеет, она обязательно сумеет! Она попросит у тети Зины обратно свои карточки и будет ходить в булочную сама. Сейчас лето, и она может собирать мать-и-мачеху и лебеду. И постепенно ноги снова расходятся, главное их все время тренировать. Может быть, если викинг оставит ей немного шоколада, это придаст ей недостающих сил.
– Дайте шоколада, – жалобно попросила она. – Я же помогла вам, я все вам рассказала…
Но викинг покачал головой.
– Тебе нельзя столько шоколада сразу, Лена. Тебе может стать плохо. А мы же не хотим, чтобы тебе стало плохо, правда?
– Пора уходить, – нервно проговорил Николай Леонидович. – В любую минуту может зайти соседка…
– Письма здесь, – сказал стоявший у секретера обладатель насмешливого голоса. – Пять штук.
– Их было пять, Лена? – спросил викинг. – Ты помнишь, сколько писем написал тебе Лев?
– Не помню, – чуть не плача, ответила девушка. – Пожалуйста, оставьте мне шоколад…
Лейтенант Гусев вздохнул.
– Конечно, – сказал он. – Конечно, мы оставим тебе шоколад, милая Лена.
Его большая рука погладила Лену по впалой щеке. Прикосновение было приятным и даже нежным.
– А сейчас поспи, милая Лена. Ты очень устала, тебе надо отдохнуть.
Крепкие пальцы викинга вдруг сомкнулись вокруг ее шеи, как будто он хотел приподнять голову Лены с подушки, чтобы поцеловать в губы. Лена широко открыла глаза и встретилась с лейтенантом взглядом. Лейтенант улыбался, но глаза у него были холодные, как две голубые льдинки.
Тетя Зина, зашедшая к Лене спустя полчаса, увидела безжизненно свесившуюся с кровати тонкую руку, и сразу все поняла.
– Вот дурища-то, прости Господи, – прошептала она. – Не могла еще пять деньков протянуть – я бы августовские карточки за нее получила. А ведь старалась, хлебушек тратила…
И в сердцах плюнула на затоптанный чьими-то сапогами пол.
Глава десятая
Самоволка
Москва, июль 1942 года
- Сегодня у нас водные процедуры, – сказал Жером на следующее утро. – Будем форсировать реку.
– Да ее курица вброд перейдет, – хмыкнул Теркин. – Чего там форсировать…
– Ширина реки – около тридцати метров, – продолжал Жером невозмутимо. – Глубина – от полутора до четырех метров. Мы будем учиться форсировать ее бесшумно, так, чтобы условный противник на том берегу ничего не заметил бы. Это не так просто, как вам кажется. Поэтому тренироваться мы начнем прямо сейчас, а экзамен у нас будет ночью.
Он раздал курсантам водонепроницаемые прорезиненные мешки.
– Это для оружия и боеприпасов. Существует несколько способов преодоления водных преград, и один из них заключается в том, чтобы снять с себя одежду и вместе с оружием сложить вот в такой мешок. На том берегу вы переоденетесь и приступите к выполнению задания. На первом этапе условным противником будут чучела, но ночью там будут дежурить настоящие солдаты. Стрелять они, конечно, будут холостыми, но вот по шее могут надавать вполне серьезно.
Все свое детство Лев провел в городе Бежецке, стоявшем на крутых берегах реки Мологи. После широкой, разливавшейся на полкилометра Мологи, безымянная речка, в которой курсанты купались и ловили рыбу, казалась несерьезным препятствием. Для Теркина, время от времени совершавшего вылазки в стоявшую на другом берегу деревню, задание тоже не выглядело сложным. И Катя, и Шибанов прекрасно плавали… Так в чем же здесь подвох?
Когда курсанты первый раз пересекли реку, Жером, переправившийся раньше на лодке, встретил их у самого берега. В руках он держал срезанную с куста ореха ветку.
– Это автомат, – объяснил он. – А я – солдат противника.
Командир навел ветку на них и изобразил автоматную очередь. Выходившие из воды курсанты застыли в недоумении.
– Задание вы провалили.
– Это нечестно! – возмутился Шибанов. – Вы же знали, что мы сюда приплывем! А по условиям задачи часовые стоят вон там, у ограды!
Он показал пальцем на чучела. От берега до чучел было метров двадцать.
– Я там и стоял, – терпеливо объяснил Жером. – Но вы так шумели и плескались, что я, естественно, решил посмотреть, не завелся ли в реке бегемот.
– Шумели? – удивилась Катя. – А по-моему, мы очень тихо плыли…
Командир покачал головой.