– Ладно тебе, – огрызается Левка, – при чем тут Катька…
– А при том, – говорю. – Он как прикинул, что это командировка не на день и даже не на два – сразу о ней подумал. И о том, что ты здесь будешь с ней все это время. А парень он шебутной, ты же сам знаешь. Вот и решил тебя к себе пристегнуть. Вроде как спокойнее.
Вижу, он уже не так убивается. Значит, проняли его мои слова.
– Ты правда так думаешь? – спрашивает.
– Зуб даю, – отвечаю. – Ты мне лучше скажи, что ты Жорке-то на уши повесил.
И вот тут он меня удивил – без дураков удивил.
– Правду рассказал, – говорит. – Как в Москву ездил, как конфеты эти искал, как с урками дрался. Только про тебя не рассказал – что ты меня прикрывал, и про Анцыферовых.
– Про каких Анцыферовых? – спрашиваю тупо. А сам думаю – ну, про меня ты мог и не рассказывать, Жорка и сам допрет, мужик-то с соображением.
– Знакомые одни, – машет он рукой, – на рынке случайно встретились.
Молчу, не знаю, что на это сказать. А он видит, что у меня рожа кислая стала, и говорит:
– Да ладно, Василий, не переживай. Товарищ Жером меня не очень-то и ругал.
Ага, думаю, чего тут ругать, напишет бумажку – и погонят нас отсюда – Левку обратно в лагерь, меня – в окопы.
– Даже сказал, что ожидал чего-то подобного, но не от меня.
– От меня, что ли?
Пожимает Левка плечами – и такое у него сразу лицо становится растерянное, ну точно, как у ребенка несмышленого.
– Он не уточнил. Но по его словам выходит, что плох тот диверсант, который не попробует хоть раз сходить в самоволку, воспользовавшись полученными умениями. И еще, я так понял, дырку эту в заборе не случайно не заделывают.
Тут он меня совсем с толку сбил.
– Так что, говорю, правда не ругал, что ли?
Он смеется эдак невесело.
– Ругал, ругал. Только не за то. За то, что план заранее не продумал. Что документами не обзавелся – на случай, если бы меня милиция остановила. За то, что второго бандита не вырубил… короче, много за что.
Да, думаю, непростой человек этот Жора. Может, и правда обойдется, и не станет он писать бумажку?
Ну, так и вышло. Никто о Левкиной самоволке ничего не узнал. Только на следующий день гонял нас Жорка нещадно, хотя и знал, что мы оба совсем не спали. А может, специально так делал, кто его поймет. На рукопашке метелил Левку, как сидорову козу, да и я от него пару раз таких плюх в голову словил, как никогда раньше. Так что может, и специально. Бегали с полной выкладкой по пятнадцать кэмэ, а после бессонной ночи это удовольствие еще то. Но зато – никаких бумажек и никаких разговоров в особом отделе. По мне так оно и лучше.
К вечеру мы были почти неживые, а у Левки к тому же еще под глазом фингал красовался – это его Жорка коленом приложил. Но зря, что ли, он все эти муки терпел? (я-то зря, честное слово – бабка моя покойница говорила в таких случаях – "в чужом пиру похмелье"). Вымылся, побрился, переоделся в чистое, взял свой букет и конфеты и поперся Катерину поздравлять.
Я лежу на койке, радуюсь, что живой и кости все целы, и только слышу – он в соседнюю дверь – стук-стук. И Катеринин голос – жур-жур-жур. И Левка чего-то там бормочет – быр-быр-быр. И так довольно долго они там журчали и бормотали, я даже засыпать стал.
А потом дверь распахивается, и на пороге Левка, без букета, с фингалом – но счастливый, как австралийский кенгуру. Нет, вы не подумайте, я никогда этих кенгуру не видал, это у нас взводный, Витя Хвастов, которого потом фрицы из шмайсеров покрошили, так любил приговаривать – счастливый, как кенгуру, дохлый, как кенгуру, тупой, как кенгуру… Вот Николаич и был похож на такое кенгуру – счастье у него только что из ушей не брызгало.
– Собирайся, – говорит, – Василий, нас Катерина в гости зовет, деньрождение праздновать.
Она, оказывается, пока нас Жорка и в хвост и в гриву гонял, пошла на кухню и с Зинкой моей договорилась – та ей муки дала, капустки, сковородку выделила, маслица – в общем, все, что нужно, чтобы испечь пироги. Какая Зинка, спрашиваете? А я не рассказывал? Ну, так я о личном не очень люблю. Повариха одна, я к ней с первого дня симпатию почувствовал. Мы с ней встречались тайно, я же не пацан какой, чтобы все свои сердечные дела напоказ выставлять, как эти петухи, Сашка с Николаичем… А продукты, которые она мне совала, я карточным выигрышем объяснял – мол, у повара выигрываю. Знал, что никто проверять не станет, хотя повар тот, Ашот Вазгенович, был мужик до того ушлый, что я с ним не то, что в карты – я бы и в шахматы с ним играть не сел, поостерегся.
Короче, испекла Катерина пирогов и зовет нас чай пить. Ну, приходим мы оба – Левкин букет стоит в трехлитровой банке на окне, и такой он огромный, что пол-окна загораживает. На столе – пироги, а на самом видном месте – коробка с конфетами "Южная ночь". И как-то по всему понятно, что довольна Катерина его подарками, и не просто довольна – а очень! Ну, думаю, капитан госбезопасности, не вовремя ты в командировку упорхнул, и не зря так хотел Николаича с собой забрать. Пока ты там нужные для страны штучки-дрючки добываешь, Катерину у тебя уведут.
Николаич, похоже, ту же думку думает, потому что лицо у него становится совсем уж счастливое, аж до глуповатости. Но только не успевает он свое тактическое преимущество использовать, потому что в эту минуту в дверь вежливо так стучат и на пороге появляется дорогой наш товарищ командир Жора.
И тоже с цветами. Точнее – с одним цветком. Как этот цветок называется, я сказать не могу, но очень красивый. Такой… фиолетово-голубой, что ли. И протягивает он этот цветок Катерине, а потом целует ей ручку.
И Катерина становится цветом как те розы, что ей Николаич подарил. А у Левки все его глупое счастье с лица как тряпкой стирают, и опять он становится похож на кенгуру, только уже дохлого.
– Спасибо, – говорит Катерина тихо, – товарищ Жером. Жаль, мне поставить его некуда.
– Это не беда, – говорю я. – Сейчас чего-нибудь придумаем.
И быстрей-быстрей в нашу комнату, где у меня под кроватью пустая бутыль из-под самогона лежит. Как знал, что пригодится – не выкидывал. Наполняю ее водой, возвращаюсь обратно – там вроде все немножко подуспокоились. Командир вертит в руках коробку конфет, и я понимаю, что не зря Николаич ему всю правду выложил, совсем даже не зря. Потому что соври он тогда хоть что-нибудь, сейчас бы Жора ему учинил допрос с пристрастием, а может, не только ему, но и Катерине.
– Замечательные конфеты, – говорит Жора, наконец. – Я такие ел последний раз лет десять назад.
Катерина смотрит на Левку, как бы спрашивая: что мне делать? А командир смотрит на нее, слегка усмехается и продолжает:
– Все нормально, Катя, не переживайте за Льва Николаевича. Он доложил мне о своих ночных похождениях, так что откуда взялись эти конфеты, я знаю.
Левка, гляжу, сейчас пол взглядом просверлит. Но Жора тему развивать не стал. Положил коробку обратно и пирожок с тарелки взял.
– Кстати, – говорит, – пирожков с капустой я тоже очень давно не пробовал.
Ну, и начали мы пить чай и есть пироги – вкусные, чего уж там. Зинка моя, конечно, не хуже печет, но она все ж таки повариха, а Катерина – медсестра.
– Эх, – говорю, – жаль, капитана с нами нету. Он поесть-то любит.
– Ничего, – отвечает Жора, – если все пройдет нормально, послезавтра капитан Шибанов вернется на базу.
– А долго нам еще учиться, товарищ Жером? – спрашивает Катерина.
– По уму если, то год. Только года этого у нас нет. Боюсь, что и месяца нет.
– Значит, недели две?
– Сроки операции определяю не я, – отвечает командир. – Многое зависит от того, с чем вернется капитан.
Тут Левка начинает что-то про себя бормотать – не по-русски и не по-немецки. Я ни слова не понимаю, но Жорины уроки дают себя знать – даже сейчас могу повторить, что он тогда сказал.
– Aut cum scuto, aut in scuto.
– Ну да, – соглашается командир, – лучше бы, конечно, cum. В любом случае, сразу же после возвращения капитана вас ждет тот самый сюрприз, о котором я уже говорил.
… А сюрприз этот, ребята, оказался такой, что до сих пор в страшных снах мне снится. Я много чего повидал на свете: и в атаку ходил без патронов, и в рукопашку один против троих, и в грязи сутками лежал, пока по мне артиллерия фрицевская пристреливалась. Но все это я готов пережить снова, если понадобится. А вот сюрприз, который нам товарищ Жора устроил – не хочу. Один раз попробовал – и хватит с меня.
Было это, как сейчас помню, в пятницу. Шибанов в Ленинграде своем задержался – ожидали его в среду, а он вернулся только в четверг к вечеру. Вернулся злой, так что похоже было – ничего у него не вышло, зря только казенное топливо пожег. Но нам он, понятное дело, не докладывался, пошел к товарищу Жоре и о чем-то они там допоздна разговаривали. А наутро будят нас в половине шестого, ни завтрака, ничего – даже умыться как следует не дали – сажают в грузовик и везут на аэродром. Там уже ждет бомбардировщик ТБ-3 – огромная такая махина, хоть полк на нем перевози. А к нему сзади привязан маленький пузатый самолетик, выкрашенный в желто-зеленые защитные цвета – деревянный, ребята! Деревянный, как табуретка!
Даже У-2, которые фрицы называли "рус фанэр", и то больше похожи на самолет, чем это изделие мебельной промышленности. Стоим, дивимся, а товарищ командир нам показывает – залезайте, мол. Не сомневайтесь, туда, туда. Ну, погрузились. Ранцы с парашютами с собой, это уж как обычно. С какой, спрашиваю, высоты на этот раз прыгать будем?
Прыгать сегодня не будем, отвечает Жора. Отрабатываем новую технику – посадка на планере. Это, говорит он, новейший планер "Рот Фронт", который может садиться в любых условиях – хоть на поле, хоть на лес, хоть на реку. Ваша задача очень проста – уцелеть при посадке. Остальное – забота не ваша, а летчика.
Ну, летчика так летчика. Сидим, прижавшись друг к другу, потому что в новейшем планере "Рот Фронт" довольно тесно. Бомбер, тем временем, начинает разбегаться, нас трясет, как больного падучей, потом вдруг – хлоп, и подкидывает в воздух. И мы летим, но как-то криво, косо, то на одну сторону завалимся, то на другую. В общем, не полет, а сплошное недоразумение. И продолжается это все довольно долго. Катерину, вижу, начинает мутить – она становится зеленой, как подорожник, и начинает шнырять глазами по сторонам – не иначе, ищет какое-нибудь место поукромнее. Николаич сидит белый, как полотно, глаза полуприкрыл и что-то про себя, как обычно, бормочет. Даже капитан и тот с лица сбледнул, виду не подает, но выглядит не браво. Один Жора молодцом – проверяет чего-то по карте, то на компас посмотрит, то в тетрадь свою командирскую – одним словом, делом занят. Про себя не скажу, мне со стороны не видно, только радуюсь про себя, что с утра пожрать нам не дали.
И так проходит, может полчаса. Потом чувствуем – сильный рывок, будто назад нас пинком отбросило. И вдруг вся тряска прекратилась, и мы летим так плавно, словно из бурного моря в тихую бухту попали. Слышно только, как воздух снаружи свистит.
– Ну, – говорит командир, – первый этап операции прошел успешно. Мы отцепились от буксировщика и находимся сейчас в свободном полете. Нам предстоит пролететь шестьдесят пять километров над территорией условного противника и совершить посадку в равнинно-лесистой местности. Сейчас, я надеюсь, все пройдет гладко, но в условиях реальной, а не учебной операции, по нам могут вести огонь зенитки противника. Если планер будет подбит, мы покинем его с парашютами по отработанной ранее схеме. Вот для чего нужны были прыжки со сверхмалой высоты – мы сейчас летим, почти прижимаясь к земле, и, если нас подобьют, упадем очень быстро.
– Эх, – говорю, – умеете вы подбодрить личный состав, товарищ майор!
– Умения, – отвечает Жора, – тут особенного не нужно. А вот чтобы в живых остаться, когда планер втыкается носом в поле, тут да, кое-какая тренировка требуется.
Я парень не трусливый, кто меня знает, может подтвердить. Но после слов командира даже мне что-то не по себе стало. Хорошо еще, думаю, если снаряд в крыло попадет. Тогда хоть кто-то выпрыгнуть успеет. А ну как прямо в брюхо залепят? Самолетик-то фанерный, его ткни посильнее сапогом – он и развалится.
– Ладно тебе, старшина, – говорит командир, – что-то ты, я вижу, загрустил.
– Не по себе мне в воздухе, – отвечаю, – я больше землю люблю.
– Ну, земля от тебя никуда не денется, – рассудительно говорит Жора. – А планеру нашему ты зря не доверяешь. Эти "Рот Фронты" знаешь сколько оружия, лекарств и продуктов партизанским отрядам за линией фронта перевезли? И сбить их, если честно, почти невозможно. Они же деревянные, летят низко, радары их не видят. Тем более, что полетим-то мы скорее всего ночью, а не днем, как сейчас.
Поболтали мы еще таким манером минут пятнадцать, а потом под потолком лампочка синяя загорелась и сигнал противно так взвыл, как кошка, которой на хвост наступили.
– Приготовились, – говорит командир, – идем на посадку.
И вот тут, ребята, самое страшное-то и началось. Объяснить, что там было страшного, я вам вряд ли смогу. Просто поверьте – было. В окошки эти круглые ничего не видно, но как-то чувствуется, что мы очень близко от земли. И вот-вот о нее ударимся.
А потом мы и правду ударились. Но не о землю, потому что если бы мы на такой скорости врезались даже во вспаханное поле, от "Рот Фронта" нашего одни щепки бы остались. А так нас начало подкидывать, планер пружинил, его кидало из стороны в сторону, в окошках мелькало что-то темное, уши закладывало от оглушительного треска.
– Посадка на лес! – крикнул Жора.
Вот оно, значит, что, думаю. Это деревья трещат, верхушки которых наш планер как пилой срезает. А если где-нибудь впереди прогалина? А если какая-нибудь толстая ветка пробьет фанерный пол "Рот Фронта"?
Но виду не подаю, сижу на попе ровно.
На все, думаю, судьба. Подо Ржевом не помер – ну и здесь Господь упасет.
И упас. Проскрипели мы еще по деревьям немного – и остановились. Пилот из кабины своей вылез, зашел к нам.
– Мы, – говорит, – висим на уровне двадцати метров над землей на верхушках сосен. Выбирайтесь через задний люк по одному, для спуска используйте крючья. В хвосте не толпиться, иначе планер потеряет равновесие и может упасть на землю. Все ясно? Тогда начинайте!
Первым, как обычно, Шибанов полез. Только он из планера выбрался, как "Рот Фронт" наш подозрительно накренился и что-то под ним страшно заскрипело. Пилот кричит:
– Один человек в хвост! Быстро!
Ну, моя очередь и так следующая. Пошел к люку. Иду, а пол под ногами качается – туда-сюда, как качели детские. Вытащил из вещмешка крючья и кое-как вылез из планера.
Когда уже на сосне висел, смотрю – "Рот Фронт"-то на соплях держится. Одно крыло вот-вот соскользнет. Кричу им:
– На правый борт перейдите! На правый!
Они вроде услышали. Планер качнулся и уперся правым крылом в развилку могучей сосны. Все же поспокойнее.
Ползу вниз, весь уже, конечно, в смоле и иголках. Вижу – за мной пилот вылезает. И только он вылез, планер на левый бок – хрясь! И пилота какой-то хреновиной, подвешенной под фюзеляжем – по башке. Его, конечно, шлем выручил – если бы не шлем, голова бы у него сразу треснула. А так он просто разжал руки и свалился, как кукла тряпичная, на толстую ветку метрах в пяти ниже меня.
Я быстро к нему спустился, смотрю – дышит, хотя и слабо. Глаза закрыты, изо рта кровь идет. Тут мне сверху командир кричит:
– Что смотришь, старшина? Пристегивай его к себе карабином!
И точно, думаю, у меня же на поясе специальные крючки. Присмотрелся, нашел у него такие же. Щелк, щелк – пристегнул его, прижал к себе, как девушку на танцах, и опять спускаюсь. Только на этот раз спускаться мне в два раза тяжелее, и каждую секунду я думаю, что сейчас вот сорвусь и грохнусь оземь – да не один, а с пилотом.
Но обошлось. Добрался до земли и повалился в мох. Капитан мне помог пилота отстегнуть – он вроде глаза открыл, губами шевелит, но как рыба – ничего не слышно.
Я припоминаю, что нам Катерина на занятиях рассказывала, стаскиваю гимнастерку, делаю из нее валик и под голову ему засовываю. Хуже всего, конечно, если он позвоночник сломал, но тогда бы у него ноги вряд ли шевелились, а они подергиваются, как у собаки, которая во сне бежит.
Тут сверху спускается командир. Быстро так, по-деловому, осматривает пилота и, вижу, губы у него сжимаются плотно-плотно. А это верный признак, что дела неважнец. Жора вообще не из тех, которые свои мысли напоказ выставляют, но если к нему долго приглядываться, то можно заметить, что на некоторые вещи он по-особому реагирует. А я приглядывался, тем более, что он сам нас этому и учил – наука эта называется физиогномика.
– Что, – спрашиваю, – все хреново?
– Бывает, – говорит, – и хреновей, но довольно редко. Надо его срочно отсюда эвакуировать и в госпиталь, иначе загнется наш пилот в течение двадцати четырех часов. А у нас четыре часа на все про все, и оставаться здесь мы не можем по условиям поставленной перед нами задачи.
Я смотрю на него и вижу, что он не шутит.
– Задание-то учебное, – говорю. – А мужик спиной всерьез приложился. Может, все-таки в госпиталь его, а задание – потом?
– Не получится, – отвечает. – Бросать его здесь, мы, ясное дело, не будем, но и в госпиталь не потащим.
– С собой, что ли, возьмем? – Шибанов спрашивает.
Тут к нам Николаич присоединился. Он-то по деревьям ловко лазает, что твоя обезьяна. Легкий и цепкий – чего еще надо.
– Значит, так, – говорит командир. – Будь мы нормальной диверсионной группой, у нас было бы два варианта действий. Первый – вызвать помощь по рации, нарушая тем самым режим радиомолчания. Вероятнее всего, за пилотом бы прилетели, но и нас после такой цыганочки с выходом немцы взяли бы за жабры очень быстро. Второй – облегчить раненому страдания и избежать его возможного попадания в плен.
– Это как? – спрашиваю. – Добить его, что ли?
Товарищ Жора смотрит на меня своими черными глазами, и у меня от этого взгляда натурально мороз по коже.
– Не забывайте, старшина, что раненый, возможно, находится в сознании и слышит нас. Так что выбирайте, пожалуйста, выражения.
И тут Николаич, светлая голова, вдруг как ляпнет:
– Но у нас же Катя есть! Может, она не только кровь умеет останавливать?
Командир поворачивается к нему и одобрительно кивает.
– Я не случайно сказал – будь мы нормальной диверсионной группой. Но мы группа необычная. У каждого из вас – ну, кроме Льва Николаевича – есть исключительные особенности. И забывать о них глупо. Старшина, думаете, я просто так приказал вам пристегнуться карабинами к поясу пилота?
Ну, я молчу. Не люблю я обсуждать эту тему. Хотя, если по правде, ребята, которых я на фронте из-под огня выносил, действительно живы оставались.
– Так что ждем Катерину, – подводит итог командир. – А дальше действуем в зависимости от того, сколько времени ей потребуется, чтобы вылечить нашего пилота.