- Никак нет. Этого моря я никогда не видел.
- А какое видел?
- Совсем другое, господин ротмистр. Но это ложная память.
- Вздор. Это же самое. Только ты смотрел не с берега, а с мостика, и под тобой была белая палуба, а позади, на корме, был ещё один мостик, только пониже. А на берегу была не эта баба, а танк, и ты наводил под башню… Знаешь ты, щенок, что это такое, когда болванка попадает под башню? Массаракш… - прошипел он и раздавил окурок об стол.
- Не понимаю, - сказал Максим холодно. - Никогда в жизни ничего никуда не наводил.
- Как же ты можешь знать? Ты же ничего не помнишь, кандидат Сим!
- Я помню, что не наводил.
- Господин ротмистр!
- Помню, что не наводил, господин ротмистр. И я не понимаю, о чём вы говорите.
Вошёл Гай в сопровождении двух кандидатов. Они принялись надевать на задержанных тяжёлые наручники.
- Тоже ведь люди, - вдруг сказал ротмистр. - У них жёны, у них дети. Они кого-то любили, их кто-то любил…
Он говорил, явно издеваясь, но Максим сказал то, что думал:
- Да, господин ротмистр. Они, оказывается, тоже люди.
- Не ожидал?
- Да, - господин ротмистр. Я ожидал чего-то другого. - Краем глаза он видел, что Гай испуганно смотрит на него. Но ему уже до тошноты надоело врать, и он добавил: - Я думал, что это действительно выродки. Вроде голых пятнистых… животных.
- Голый пятнистый дурак, - веско сказал ротмистр. - Деревня. Ты не в лесу… Здесь они как люди. Добрые милые люди, у которых при сильном волнении отчаянно болит головка. А у тебя не болит головка при волнении? - спросил он неожиданно.
- У меня никогда ничего не болит, господин ротмистр, - ответил Максим. - А у вас?
- Что-о?
- У вас такой раздражённый тон, - сказал Максим, - что я подумал…
- Господин ротмистр! - каким-то дребезжащим голосом крикнул Гай. - Разрешите доложить… Арестованные пришли в себя.
Ротмистр поглядел на него и усмехнулся.
- Не волнуйся, капрал. Твой дружок показал себя сегодня настоящим легионером. Если бы не он, ротмистр Чачу валялся бы сейчас с пулей в башке… - Он закурил третью сигарету, поднял глаза к потолку и выпустил толстую струю дыма. - У тебя верный нюх, капрал. Я бы хоть сейчас произвёл этого молодчика в действительные рядовые… Массаракш, я бы произвёл его в офицеры! У него бригадирские замашки, он обожает задавать вопросы офицерам… Но я теперь очень хорошо тебя понимаю, капрал. Твой рапорт имел все основания. Так что… погодим пока производить его… - Ротмистр поднялся, тяжело ступая, обошёл стол и остановился перед Максимом. - Не будем даже производить его пока в действительные рядовые. Он хороший боец, но он ещё молокосос… Мы займёмся его воспитанием… Внимание! - заорал он вдруг. - Капрал Гаал, вывести арестованных! Рядовой Панди и кандидат Сим, забрать мою картину и всё, что здесь есть бумажного! Отнести ко мне в машину!
Он повернулся и вышел из комнаты. Гай укоризненно посмотрел на Максима, но ничего не сказал. Легионеры поднимали задержанных, пинками и тычками ставили их на ноги и вели к двери. Задержанные не сопротивлялись. Они были как ватные, они шатались, у них подгибались ноги. Грузный человек, стрелявший в коридоре, громко постанывал и ругался шёпотом. Женщина беззвучно шевелила губами. У неё странно светились глаза.
- Эй, Мак, - сказал Панди, - возьми вон одеяло с кровати, заверни в него книжки, а если не хватит, возьми ещё и простыню. Как сложишь, тащи всё вниз, а я картину понесу… Да не забудь автомат, дурья голова! Ты думаешь, чего на тебя господин ротмистр взъелся? Автомат ты бросил. Разве можно оружие бросать? Да ещё в бою… Эх, ты!..
- Прекрати разговоры, Панди, - сердито сказал Гай, - бери картину и иди.
В дверях он обернулся к Максиму, постучал себя пальцем по лбу и скрылся. Было слышно, как Панди, спускаясь по ступенькам, во всё горло распевает "Уймись, мамаша". Максим вздохнул, положил автомат на стол и подошёл к груде книг, сваленных на кровать и на пол. Его вдруг осенило, что он здесь нигде ещё не видел такого количества книг, разве что в библиотеке. В книжных лавках книг было, конечно, тоже больше, но только по количеству, а не по названиям.
Книги были старые, с пожелтевшими страницами. Некоторые немного обгорели, а некоторые, к удивлению Максима, оказались ощутимо радиоактивными. Не было времени как следует рассмотреть их.
Максим упаковал два узла и несколько секунд постоял, оглядывая комнату. Пустые, перекошенные стеллажи, тёмные пятна там, где были картины, сами картины, выдранные из рам, затоптанные… и никаких следов зубоврачебной техники. Он взял узлы и направился к двери, но потом вспомнил и вернулся за автоматом. На столе под стеклом лежали две фотографии. На одной - та самая прозрачная женщина, и на коленях у неё мальчик лет четырех с изумлённо раскрытым ртом, а женщина - молодая, удовлетворённая, гордая… На второй фотографии - красивая местность в горах, тёмные купы деревьев, старинная полуразрушенная башня… Максим закинул автомат за спину и вернулся к узлам.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
По утрам после завтрака бригада выстраивалась на плацу для зачтения приказов и развода на занятия. Это была самая тяжкая для Максима процедура, если не считать вечерних поверок. Зачтение любых приказов завершалось каждый раз настоящим пароксизмом восторга. Максим заставлял себя подавлять невольное отвращение к этому внезапному безумию, которое охватывало всю бригаду от командира до последнего кандидата; он ругал себя за скептицизм инородца и чужака; старался вдохновиться сам, твердил мысленно, что должен понять и проникнуться. Но ему было очень трудно.
С детства воспитанный в правилах сдержанно-иронического отношения к себе, в неприязни к громким словам, он почти злился на товарищей по строю, на ребят, добрых, простодушных, отличных, в общем, ребят, когда они вдруг, после зачтения приказа о наказании тремя сутками карцера кандидата имярек за пререкания с действительным рядовым таким-то, разевали рты, теряли присущее им добродушие и чувство юмора и принимались восторженно реветь "ура", а потом запевали со слезами на глазах "Марш Боевого Легиона" и повторяли его дважды, трижды, а иногда и четырежды. При этом из бригадной кухни высыпали даже повара и с энтузиазмом подхватывали, неистово размахивая черпаками и ножами, благо были вне строя. Памятуя, что в этом мире надо быть, как все, Максим тоже пел и тоже старался утратить чувство юмора, и это ему удавалось, но было противно, потому что сам он никакого подъёма не испытывал, а испытывал одну лишь неловкость.
На этот раз взрыв энтузиазма последовал после приказа номер 127 о производстве действительного рядового Димбы в капралы, приказа номер 128 о вынесении благодарности кандидату в действительные рядовые Симу за проявленную в операции отвагу и приказа номер 129 о переводе казармы четвёртой роты на ремонт. Едва бригадный адъютант засунул листки приказов в кожаный планшет, как бригадир, сорвав с себя фуражку, набрал полную грудь воздуха и скрипучим фальцетом закричал: "Вперёд!.. Легионеры!.. Железные!.." И пошло, и пошло… Сегодня было особенно неловко, потому что Максим увидел, как по тёмным щекам ротмистра Чачу покатились слёзы. Легионеры ревели быками, отбивая такт прикладами на массивных ремённых пряжках. Чтобы не видеть этого и не слышать, Максим поплотнее зажмурился и взревел распалённым тахоргом, и голос его покрыл все голоса - во всяком случае, так ему казалось "Вперёд, бесстрашные!.." - ревел он, уже никого больше не слыша, кроме себя. До чего же идиотские слова… Наверное, какой-нибудь капрал сочинил. Нужно очень любить своё дело, чтобы ходить в бой с такими словами. Он открыл глаза и увидел стаю чёрных птиц, всполошённо и беззвучно мечущихся над плацем… "Алмазный панцирь не спасёт тебя, о враг…"
Потом всё кончилось так же внезапно, как и началось. Бригадир обвёл строй посоловевшими глазами, вспомнил, где он находится, и рыдающим, сорванным голосом скомандовал: "Господам офицерам развести роты на занятия!" Ребята, поматывая головами, оторопело косились друг на друга. Кажется, они ничего не соображали, и ротмистру Чачу пришлось дважды крикнуть "равняйсь!", прежде чем ряды приняли должный вид. Затем роту отвели к казарме, и ротмистр распорядился: "Первая секция назначается в конвой. Остальным секциям приступить к занятиям по распорядку. Р-разой-дись!"
Разошлись. Гай построил свою секцию и распределил посты. Максиму с действительным рядовым Панди достался пост в допросной камере. Гай наскоро объяснил ему обязанности: стоять смирно справа и позади арестованного, при малейшей попытке арестованного подняться со скамьи - препятствовать силой, подчиняться непосредственно командиру бригады, старший - рядовой Панди… Короче говоря, смотри на Панди.
- Я бы тебя ни за что не поставил на этот пост, не положено кандидату, но господин ротмистр приказал… Ты держи ухо востро, Мак. Что-то я господина ротмистра не пойму. То ли он тебя хочет продвинуть поскорее - очень ты ему понравился в деле; вчера на разборе операции с командирами секций он много о тебе говорил да и в приказ послал… То ли он тебя проверяет. Почему так - не знаю. Может быть, я виноват со своим рапортом, а может быть, ты сам со своими разговорчиками… - Он озабоченно оглядел Максима. - Почисти-ка ещё раз сапоги, подтяни ремень и надень парадные перчатки… Да, у тебя же нет, кандидатам не положено… Ладно, беги на склад, да живее, через тридцать минут выходим.
На складе Максим застал Панди, который менял треснувшую кокарду.
- Во, капрал! - сказал Панди, обращаясь к начальнику склада и хлопая Максима по плечу. - Видал? Девятый день парень в Легионе - и уже благодарность. В камеру его со мной поставили… Небось за белыми перчатками прибежал? Выдай ему хорошие перчатки, капрал, он заслужил. Парень - герой!
Капрал недовольно заворчал, полез в стеллажи, заваленные вещевым довольствием, бросил на прилавок перед Максимом несколько пар белых нитяных перчаток и сказал пренебрежительно:
- Герой!.. Это вы здесь с очумелыми герои. Конечно, когда у него от боли всё нутро потрескалось, подходи да клади его в мешок. Тут бы и мой дед героем был. Без рук, без ног…
Панди обиделся.
- Твой дед без памяти удрал бы, - сказал он, - если бы на него вот так с двумя пистолетами наскочили… Я было подумал, конец господину ротмистру…
- "Конец, конец"… - брюзжал капрал. - Вот загремите через полгода на южную границу, тогда посмотрим, кто без памяти удирать будет…
Когда они вышли из склада, Максим спросил со всевозможной почтительностью (старина Панди любил почтительность):
- Господин Панди, почему у этих выродков такие боли? И у всех сразу. Как это так?
- От страху, - ответил Панди, для важности понизив голос. - Выродки, понимаешь? Читать тебе надо больше, Мак. Есть такая брошюра "Выродки, кто они и откуда". Прочти, а то как был ты дураком, так и останешься. На одной храбрости далеко не уедешь… - Он помолчал. - Вот мы волнуемся, например, злимся, скажем, или испугались - у нас ничего, только вспотеем разве или, скажем, поджилки затрясутся. А у них организм ненормальный, вырожденный. Злится он на кого-нибудь, или, например, струсил, или вообще - у него сразу сильные боли в голове и по всему телу. До беспамятства. Понял? По такой особенности мы их узнаём и, конечно, задерживаем… берём… А хороши перчаточки, как раз на меня. Как ты полагаешь?
- Тесноваты они мне, господин Панди, - пожаловался Максим. - Давайте поменяемся: вы эти возьмите, а мне свои дайте, разношенные.
Панди был очень доволен. И Максим был очень доволен. И вдруг он вспомнил Фанка, как тот корчился в машине, катался от боли… и как его забрали патрульные легионеры. Только чего Фанк мог испугаться? И на кого он мог так злиться? Ведь он не волновался, спокойно вёл автомобиль, посвистывал, очень ему чего-то хотелось… вероятно, курить. Впрочем, он обернулся, увидел патрульную машину… Или это было после?.. Да, он очень торопился, а фургон загораживал дорогу… Может быть, он разозлился?.. "Да нет, чего я выдумываю? Мало ли какие приступы бывают у людей… А задержали его за аварию. Интересно, однако, куда он меня вёз и кто он такой? Фанка надо бы найти…"
Он начистил сапоги, привёл себя в совершенный порядок перед большим зеркалом, навесил на шею автомат, снова погляделся в зеркало, и тут Гай приказал строиться.
Придирчиво всех оглядев и проверив знание обязанностей, Гай побежал в ротную канцелярию доложить. Пока его не было, легионеры сыграли в "мыло", было рассказано три истории из солдатской жизни, которые Максим не понял из-за незнания некоторых специфических выражений; потом к Максиму пристали, чтобы он рассказал, откуда он такой здоровенный - это стало уже привычной шуткой в секции, - и упросили его скатать в трубочку пару монеток на память. Затем из канцелярии вышел ротмистр Чачу в сопровождении Гая. Он тоже придирчиво всех осмотрел, отошёл, сказавши Гаю: "Веди секцию, капрал", и секция направилась к штабу.
В штабе ротмистр приказал действительному рядовому Панди и кандидату Симу следовать за собой, а Гай увёл остальных. Они вошли в небольшую комнату с плотно занавешенными окнами, пропахшую дымом курительных палочек. В далёком конце стоял огромный пустой стол, вокруг стола были расставлены трёхногие стулья, а на стене висела потемневшая картина, изображающая старинное сражение: лошади, щетинистые панцири из дранки, обнажённые пилообразные мечи и целый лес копий, похожих на вилы. В десяти шагах от стола и правее двери Максим увидел железное дырчатое сиденье. Единственная ножка под сиденьем была привинчена к полу здоровенными болтами.
- Встать по местам! - скомандовал ротмистр, прошёл вперёд и сел у стола.
Панди заботливо установил Максима справа и позади железного сиденья, сам встал слева и шёпотом приказал "смирно". И они с Максимом застыли. Ротмистр сидел, положив ногу на ногу, покуривал и безразлично разглядывал легионеров. Он был очень безразличен и равнодушен, однако Максим явственно чувствовал, что ротмистр самым внимательным образом наблюдает за ним, и только за ним.
Потом за спиной Панди распахнулась дверь. Панди мгновенно сделал два шага вперёд, шаг вправо и поворот налево. Максим тоже дёрнулся было, но сообразил, что он на дороге не стоит и к нему это не относится, а потому просто выкатил глаза подальше. Всё-таки было в этой взрослой игре что-то заразительное, несмотря на примитивность её и очевидную неуместность при бедственном положении обитаемого острова.
- Смирно! - гаркнул Панди.
Ротмистр поднялся, гася сигарету в пепельнице, и лёгким щёлканьем каблуков поприветствовал идущих к столу бригадира, какого-то незнакомого человека в штатском и бригадного адъютанта с толстой папкой под мышкой. Бригадир уселся за стол посередине, лицо у него было кислое, недовольное; он засунул палец под шитый воротник, оттянул и покрутил головой. Штатский, невзрачный маленький человечек, плохо выбритый, с вялым желтоватым лицом, неслышно двигаясь, устроился рядом. Бригадный адъютант, не садясь, раскрыл папку и принялся перебирать бумаги, передавая некоторые бригадиру.
Панди, постояв немного как бы в нерешительности, теми же чёткими передвижениями вернулся на место. За столом негромко разговаривали. "Ты будешь сегодня в собрании, Чачу?" - спрашивал бригадир. "У меня дела", - ответствовал ротмистр, закуривая новую сигарету. "Напрасно. Сегодня там диспут". - "Поздно спохватились. Я уже высказался по этому поводу". - "Не лучшим образом, - мягко заметил ротмистру штатский. - Кроме того, меняются обстоятельства - меняются мнения". - "У нас в Легионе это не так", - сухо сказал ротмистр. "Право же, господа, - капризным голосом произнёс бригадир. - Давайте всё-таки встретимся сегодня в собрании…" - "Я слышал, свежие озёрные грибы привезли", - не переставая рыться в бумагах, сообщил адъютант. "В собственном соку, а? Ротмистр!" - поддержал его штатский. "Нет, господа, - сказал ротмистр. - У меня одно мнение, и я уже высказал его. А что касается озёрных грибов…" Он добавил ещё что-то непонятное, вся компания расхохоталась, а ротмистр Чачу с довольным видом откинулся на спинку стула. Потом адъютант перестал рыться в бумагах, нагнулся к бригадиру и что-то шепнул ему. Бригадир покивал. Адъютант сел и произнёс, обращаясь как бы к железному сиденью:
- Ноле Ренаду.
Панди толкнул дверь, высунулся и громко повторил в коридор:
- Ноле Ренаду!
В коридоре послышалось движение, и в комнату вошёл пожилой, хорошо одетый, но какой-то измятый и встрёпанный мужчина. Ноги у него слегка заплетались. Панди взял его за локоть и усадил на сиденье. Щёлкнула, закрываясь, дверь. Мужчина громко откашлялся, упёрся руками в колени и гордо поднял голову.
- Та-ак… - протянул бригадир, разглядывая бумаги, и вдруг зачастил скороговоркой: - Ноле Ренаду, пятьдесят шесть лет, домовладелец, член магистратуры… Та-ак… Член клуба "Ветеран"… (Штатский зевнул, прикрывая рот рукой, вытянул из кармана пёстрый журнал, положил себе на колени и принялся перелистывать.) Задержан тогда-то там-то… при обыске изъято… та-ак… Что вы делали в доме номер восемь по улице Трубачей?
- Я владелец этого дома, - с достоинством сказал Ренаду. - Я совещался со своим управляющим.
- Документы проверены? - обратился бригадир к адъютанту.
- Так точно. Всё в порядке.
- Та-ак, - сказал бригадир. - Скажите, господин Ренаду, вам знаком кто-нибудь из арестованных?
- Нет, - сказал Ренаду. Он энергично потряс головой. - Каким образом?.. Впрочем, фамилия одного из них… Кетшеф… По-моему, у меня в доме живёт некий Кетшеф… А впрочем, не помню. Может быть, я ошибаюсь, а может быть, не в этом моём доме. У меня есть ещё два дома, один из них…
- Виноват, - перебил штатский, не поднимая глаз от журнала. - А о чём разговаривали в камере остальные арестованные, вы не обратили внимания?
- Э-э-э… - протянул Ренаду. - Должен признаться… У вас там… э-э-э… насекомые… Так вот мы главным образом о них… Кто-то шептался в углу, но мне было, признаться, не до того… Я предпочёл иметь дело с насекомыми, хе-хе!..
- Естественно, - согласился бригадир. - Ну что же, мы не извиняемся, господин Ренаду. Вот ваши документы, вы свободны… Начальник конвоя! - сказал он, повысив голос.
Панди распахнул дверь и крикнул:
- Начальник конвоя, к бригадиру!
- Ни о каких извинениях не может быть и речи, - важно произнёс Ренаду. - Виноват только я, я один… И даже не я, а проклятая наследственность… Вы разрешите? - обратился он к Максиму, указывая на стол, где лежали документы.
- Сидеть, - негромко сказал Панди.
Вошёл Гай. Бригадир передал ему документы, приказал вернуть господину Ренаду изъятое имущество, и господин Ренаду был отпущен.
- Раше Мусаи, - сказал адъютант железному сиденью.
- Раше Мусаи, - повторил Панди в открытую дверь.