Во сне основание говорит с ним множеством языков, оно бормочет. И когда он, наконец, видит его в глубине плотно утрамбованной, горячей земли, то просыпается от приступа рвоты, и не сразу понимает, что он в своей постели, у себя дома, и что основание по-прежнему говорит.
…мы здесь…
…мы голодны…
По утрам, уходя на работу, он целует фотографию своей семьи. Настоящая семья давно его бросила, им стало страшно с ним жить. Он настраивает лицо, пока основание выдает ему свои секреты.
Жильцы многоквартирного дома в центре хотят знать, откуда взялась трещина, проходящая через два этажа их дома. Он измеряет ее, прикладывает ухо к стене. Слышит эхо подземных голосов, оно поднимается, распространяясь сквозь кости дома. Откладывать больше нельзя, и он спускается в подвал.
Стены там серые, в пятнах сырости, кое-где покрытые граффити. Основание говорит с ним очень громко. Сообщает ему о своем голоде и пустоте. Его голос - это монолит голосов, сухих, ломких, единых.
Он видит основание. Его взгляд проникает сквозь бетонный пол и землю под ним, туда, где кончаются сваи и залегает под ними основание.
Семья мертвецов. Подземное основание из переплетенных конечностей и тел, сжатых, спрессованных так плотно, что они стали частью архитектуры, - кости местами переломаны, чтобы не выпирали за пределы заданной формы, так что покойники вынужденно покоятся в неестественных позах, их сожженная кожа и лохмотья одежды прижаты, словно к стеклу, к боковым плоскостям траншеи, которая идет на глубине шести футов под домом, огибая его фундамент, словно бетонная опалубка, только вместо бетона в ней люди.
Основание глядит на него всеми своими глазами, люди говорят все враз.
…нам нечем дышать…
В их голосах нет паники, лишь безнадежное терпение мертвых.
…нам нечем дышать, и мы держим вас, мы едим лишь песок…
Он отвечает им совсем тихо, чтобы никто больше не услышал.
- Слушайте, - говорит он. Они смотрят на него сквозь землю. - Расскажите, - продолжает он. - Расскажите мне про эту стену. Ведь она стоит на вас. Она давит на вас. Расскажите, что это за чувство.
…тяжело, говорят они, мы едим лишь песок, но когда человеку удается, наконец, выманить мертвых из их солипсизма, те закрывают глаза, все разом, и сначала гудят без слов, а потом говорят ему: она старая, эта стена, построенная на нас, гниль разъедает ей бок, она будет распространяться, но другие стены выдержат.
Основание еще долго говорит ему про стену, и его глаза сначала на мгновение округляются, но потом он понимает - нет, то, о чем они рассказывают, случится еще не скоро, опасности нет. Если эту стену оставить в покое, она простоит еще долго, только дом станет еще безобразнее, чем он есть. Но не рухнет. Услышав это, он встает и, пятясь, отходит от основания, которое наблюдает его отход.
- Беспокоиться не о чем, - сообщает он жилищному комитету, который уже ждет его наверху. - Так, подлатайте ее, подмажьте чуть-чуть, и живите дальше.
Пригородному шопинг-моллу ничто не мешает расширяться за счет прилегающей к нему пустоши, в старинном загородном доме полностью сгнила лестница, крепеж, использованный при строительстве часовой башни, не соответствует стандартам качества, а потолок в квартире нуждается в гидроизоляции. Все это сообщает ему погребенная стена мертвых.
Каждый дом построен на них. Они - единое основание, на котором держится весь город. Каждая стена всем своим весом давит на них, у них один голос, одно лицо, одна и та же порванная одежда в давно запекшейся крови, одинаково искромсанные тела, их части одинаково заполняют просветы между туловищами - конечности и головы плотно втиснуты между торсами, раздутыми от газов и всеми своими отверстиями выделяющими песок, так что мертвецы целые и мертвецы разрубленные оказываются спаянными воедино.
Каждый дом на каждой улице. Он слушает дома, слушает основание, которое их объединяет.
Во сне он бредет по земле, в которой увязают ботинки. Без вести пропавшие, волоча ноги, беспокойно шаркают мимо него все по кругу и по кругу, но он не останавливается. Густая и липкая, точно патока, жидкость проступает сквозь пыль. Он слышит основание. Оборачивается и видит его. Оно выросло. Пробило землю. Стена из мертвых человекоблоков доходит ему почти до пояса, верх и бока у нее совсем гладкие. Они усеяны тысячами глаз и ртов, которые начинают шевелиться при его приближении, из них течет гной, лохмотьями отваливается кожа, сыплется песок.
…мы не кончаемся, мы голодны, нам жарко и одиноко…
На основании что-то уже строится.
Незначительное строительство идет все время, девелоперы реализуют небольшие проекты, люди жаждут улучшения жилищных условий. Он упорно расспрашивает основание. Если проблем нет или они небольшие, он просто идет дальше. Если проблемы есть, причем настолько серьезные, что грозят погубить все здание в самые ближайшие сроки, он сообщает об этом.
Вот уже десять лет он слушает дома. То, что ему нужно, находится не сразу.
Многоквартирный дом в несколько этажей, тридцать лет назад его построили из дрянного бетона и дешевой стали подрядчики, которые попилили с чиновниками разницу в смете. Атавизмы такого коррумпированного строительства встречаются везде. Вымирают они, как правило, постепенно: начинают заедать двери, выходят из строя лифты, но до окончательного разрушения могут пройти долгие годы. Прислушиваясь к основанию здесь, он понимает, что это другая история.
Его волнение растет. Дыхание учащается. Он бормочет, расспрашивая стену из мертвецов, требует, чтобы они сказали ему точно.
Дом построен на болоте - мертвецы чувствуют, как сырость проходит сквозь них, поднимаясь из глубины земли. Подвальные стены уже крошатся. По фундаменту сочится вода. Долго так продолжаться не может. Дом вот-вот рухнет.
- Вы уверены? - шепчет он снова, и основание смотрит на него бесчисленными, запорошенными пылью, кровоточащими глазами и говорит да. Дрожа всем телом, он поднимается на ноги и обращается к менеджеру управляющей компании, который стоит с ним рядом.
- Эти старые дома, - начинает он, - на вид страшные, да и построены тяп-ляп, так что сырость у вас будет и дальше, но особенно беспокоиться не о чем. Больших проблем нет. Стены выдержат.
Он хлопает ладонью по колонне рядом и чувствует, как вибрация уходит по ней сквозь рыхлый, эродированный фундамент, сквозь основание из мертвецов вниз, в воду.
В кошмарном сне он стоит на коленях перед стеной истерзанной плоти. Она ему уже по грудь. Основание растет. Но всякому основанию нужны стены, а это сгодится и под храм.
Он просыпается в слезах и, шатаясь, спускается в подвал. Основание шепчет ему, оно уже приподнялось над землей; теперь оно переходит в стены.
Ждать приходится всего неделю. Основание растет. Оно медленно, но увеличивается. Наращивает стены, расширяется, захватывая все новые строения.
Три месяца спустя в новостях проходит сюжет о той многоэтажке. Теперь она похожа на разбитого параличом человека: стены перекошены, весь южный угол завалился, сложившись внутрь. В пролом видны комнаты, покинутые, трепещущие на краю гибели. Из руин выносят пострадавших.
На экране мелькают цифры. Погибших много, шестеро из них дети. Он прибавляет звук, чтобы заглушить шепот основания. Слезы текут из его глаз, он начинает всхлипывать. Сидит, обхватив себя руками за плечи, и негромко тоскливо воет; прячет лицо в ладони.
- Вы этого хотели, - говорит он. - Я заплатил. Пожалуйста, отпустите меня. Мы в расчете.
В подвале он ложится лицом вниз и плачет прямо в землю, в основание под собой. Оно смотрит на него снизу вверх, похожее на свалку поломанных горгулий. Моргает, вытряхивая из глаз песок, и смотрит. Его взгляд жжет.
- Теперь вам есть что поесть, - шепчет он. - Господи, пожалуйста. Я сделал это, пусть все кончится. Оставьте меня. Вам теперь есть чем утолить голод. Я расплатился. Я дал вам, что вы хотели.
В дыму и копоти своего сна он продолжает идти и слышать голоса потерянных и одиноких товарищей: от их криков некуда деться, они как атмосферные помехи. Основание тяжело лежит на расплющенных барханах. И шепчет сдавленным голосом, как всегда, как с самого начала.
Это основание он построил сам. Давным-давно. Далеко за морем, между двумя странами, на границе которых творился тогда хаос. Он был в первой пехотной (механизированной) дивизии. И выжил. В последних числах февраля, десять лет назад. Прямо перед ними в траншеях, вырытых поперек пустыни, засел противник - это были мобилизованные, дула их пулеметов и автоматов торчали сквозь проволочное заграждение и строчили, строчили без перерыва.
Подошла его бригада, и он вместе с ней. Раствор замесили быстро: всего за полчаса снаряды и ракеты растолкли людей в траншеях, как пестик толчет содержимое ступки, перетерли их с крупным песком в хорошую, густую, красную кашу. Подошли танки, стремительные, как игрушки, подрагивая ненужными пушками. В тот раз им предстояла другая работа. Впереди у них были плуги, и они двинулись вперед, оставляя за собой глубокие борозды в песке. С обыденной деловитостью они сталкивали горячий песок в траншеи, засыпая им все, что в них было - и кровавую мульчу, и оторванные руки и ноги, и еще живых людей, одни из которых пытались отстреливаться и бежать, другие поднимали руки, сдаваясь, а третьи просто кричали, широко раскрыв рты, и в эти рты сыпался песок, забивая им глотки, обнимая их со всех сторон, так что они некоторое время еще брыкались, а потом становились вялыми и безразличными, и песчано-кровавый раствор цементировал их вместе с мертвыми друзьями и частями друзей в окопах, которые они сами вырыли для себя в пустыне.
Вслед за танками с плугами к строительной площадке подошли боевые машины пехоты М2 "Брэдли", они окружили участок пустыни, из которого торчали еще кое-где руки и ноги погребенных, дергаясь, точно лапки насекомых, и сигнализируя о том, что процесс строительства не завершен. Патронами калибра 7.62 мм они полировали насыпь до тех пор, пока все, что нарушало ее монотонность, все, что еще грозило как-нибудь выбраться на поверхность, не было похоронено внутри и прихлопнуто снаружи.
Ну, а затем пожаловал и он, точнее, они на БЗМах - бронированных землеройных машинах. Последние редкие пули, выпущенные из мелкого стрелкового оружия, еще отскакивали, звеня, от их бульдозерных скребков. Ему выпало завершать работу. Своим скребком он полировал поверхность, убирая строительный мусор - невесть откуда взявшиеся палки и куски древесины, винтовки с забитыми песком стволами, тоже похожие на палки, руки и ноги, торчавшие, как палки, набитые песком оторванные головы, с которых постепенно сползала земля, обнажая их во всей красе. Раздавив все, что еще торчало из песка, он тонким слоем раскатал это поверх траншеи, а затем засыпал грязью и песком.
25 февраля 1991 года он помогал строить основание. А когда несколько часов спустя он глядел на гладкие, словно граблями причесанные акры пустыни, в его ушах раздался ужасный звук. С жуткой ясностью сквозь горячую, засыпанную красным песком землю он увидел мертвецов, уложенных в длинные ровные траншеи, которые поворачивали под прямыми углами, словно стены, пересекались, развертывались веером, уходя на целые мили вдаль, образуя план не просто дома или дворца, а города. Он видел людей, из которых замесили раствор для строительства, видел их обращенные к нему глаза.
Основание было везде. Оно говорило с ним. Его голос ничем нельзя было заглушить. Ни во сне, ни наяву.
Он думал, что оно останется там, в неестественно плоской пустыне. Надеялся, что за тысячи миль его шепот будет неслышен. Он вернулся домой. И тогда начались его сны. Его персональное чистилище из огненных колодцев, окровавленных небес и дюн, меж которыми скитались его погибшие товарищи, одичавшие от одиночества. Других мертвецов, тех, что составляли основание, было куда больше. Тысячи и тысячи. Они простирались в бесконечность.
…доброго утречка, - шептали они ему мертвыми сухими голосами, - светлого утречка - хвала господу - ты создал нас такими…
…нам жарко, мы одни, нам голодно, мы едим лишь песок, мы полны им, мы переполнены, но мы голодны, наша пища песок…
Каждую ночь он видел их во сне и каждый день старался забыть, прогнать из памяти то, что видел. А потом он вырыл во дворе своего дома яму, чтобы заложить фундамент для дополнительных помещений, но оказалось, что он там уже есть. Жена прибежала на его отчаянный крик и застала его в яме: он лез наверх прямо по ее стене, срывая ногти и в кровь раздирая пальцы. Стоит только копнуть, объяснял он потом ей, хотя она ничего не понимала, стоит только копнуть, а оно уже там, притаилось.
Ровно через год после закладки основания в пустыне он снова увидел его въяве. Весь город вокруг покоился на той самой стене из мертвых. Набитые костями траншеи протянулись до самого его дома, связав его с пустыней.
Он готов был на все, лишь бы они умолкли. Он молил мертвецов, он смотрел им в глаза. Выпрашивал у них тишины. Они ждали. Он думал о грузе, который давит на них, об их голоде и, наконец, решил, что понял, чего они хотят.
- Теперь у вас кое-что есть, - кричит он после долгих лет поисков и снова плачет. Его глазам открываются целые семьи, погибшие под обломками рухнувшего дома и теперь тоже ставшие частью основания. - Теперь у вас кое-что есть; все можно кончить. Прекратите же. Оставьте меня в покое.
Он засыпает там, где упал, - на полу подвала, по нему бегают пауки. Во сне он снова попадает в пустыню. Бредет по песку. Слышит вопли заблудившихся солдат. Вокруг него на бесчисленные тысячи ярдов, на мили простирается основание. Башней уходит в закопченные небеса. Оно все из того же материала, из мертвых, только теперь их глаза и рты подвижны. Рты говорят, и маленькие песчаные облачка вырываются из них. Он стоит в тени башни, которую ему суждено было построить, смотрит на ее стену из рваной солдатской формы, мяса и охряной кожи с пучками черных и ржаво-рыжих волос. Из песка под башней сочится все та же темная жидкость, которую он видел на своем дворе. То ли кровь, то ли нефть. Башня похожа на минарет в аду, это Вавилонская башня наоборот - она достигла неба, говоря на одном языке. И каждый ее голос твердит одно и то же, повторяет слова, которые он слушает уже многие годы.
Человек просыпается. Прислушивается. Долго лежит без движения. Все вокруг ждет.
Когда он начинает кричать, его крик зарождается постепенно и нарастает долгие секунды. Он слышит себя. Его голос похож на голоса американских солдат из его сна.
Он не умолкает. Потому что настал день: день после жертвоприношения, после того, как он дал основанию то, чего оно, как ему казалось, хотело, день после расплаты. Но оно по-прежнему здесь. Он по-прежнему слышит его голос, и мертвые все так же говорят те же самые слова.
Они следят за ним. Человек один на один с основанием, и он знает, что оно никуда не исчезнет.
Он оплакивает тех, кто погиб в рухнувшем доме, напрасно погиб. Основанию ничего от него не нужно. Его жертва ничего не значит для мертвых в траншеях, которые исполосовали весь мир. Они там не для того, чтобы терзать его, поучать или наказывать, они не жаждут мести и крови, они ничуть не обозлены и совершенно спокойны. Просто они лежат в основе всего, что его окружает. Без них этот мир не устоит. Мертвые увидели его и научили его видеть их, а большего им не надо.
Все дома говорят одно. Под ними залегает основание - ломаная линия из мертвых, - и оно твердит все то же.
…мы голодны, мы одни, нам жарко, мы полны, но мы голодны…
…ты построил нас, ты построил на нас, но под нами один песок…
Комната с шариками
В соавторстве с Эммой Бирчем и Максом Шафером
Нанимает меня не магазин. Не они платят мне зарплату. Я охранник, но у моей фирмы с ними постоянный контракт, так что я тут почти с самого начала. Многих уже знаю. Правда, мне случалось работать и в других местах, - да и сейчас, бывает, подрабатываю, недолго, - но до недавнего времени я считал, что лучше всего здесь. Приятно работать там, куда люди идут с радостью. До недавнего времени, когда кто-нибудь спрашивал меня, чем я зарабатываю на жизнь, я отвечал, что работаю в этом магазине.
Стоит он на краю города, здоровая такая металлическая коробка - склад. Внутри около сотни комнат-декораций, они соединены сквозным проходом, а в них образцы мебели, которую мы продаем, собраны и расставлены, как будто в настоящем доме, чтобы люди представляли, как это все должно выглядеть. Большая часть товара, разобранная и упакованная, лежит штабелями в самом складе, откуда люди ее и забирают. Мебель у нас недорогая.
Я-то здесь больше для виду, конечно. Ну, как же, расхаживает туда-сюда мужик в форме, руки за спину, поглядывает: и покупателям спокойнее, и мебель под присмотром. Хотя что тут у нас стащишь, товар-то громоздкий. Так что я редко во что-нибудь вмешиваюсь.
В последний раз пришлось вмешаться как раз в комнате с шариками.
По выходным у нас тут чистый сумасшедший дом. Народу - не протолкнуться: сплошь молодожены и пары с колясками. Мы стараемся облегчать людям жизнь. У нас есть дешевое кафе и бесплатная парковка, а самое главное - ясли. Они на втором этаже, сразу от входа по лестнице. А рядом с ними, точнее, прямо за ними - комната с шариками.
Стены в ней почти сплошь из стекла, так что из магазина можно заглядывать к ребятишкам. Покупатели любят наблюдать за детьми: у стеклянной стены всегда стоят люди, смотрят внутрь и лыбятся, как больные. А я приглядываю за теми, кто не очень-то похож на родителей.
Она небольшая, эта комната. Так, тупичок отгороженный. И старая. Внутри лазалка, вся такая перекрученная, узловатая, с сеткой из настоящей веревки, - вдруг кто упадет, - и домик Венди, и картинки на стенах. А еще она разноцветная. Весь пол в ней на пару футов в глубину засыпан гладкими пластмассовыми шариками.
Когда ребятишки падают, то шарики принимают их, вроде подушки. Шары им до пояса, и детишки любят бродить в них, как люди во время потопа. А еще любят загрести обеими руками побольше шаров и подбросить их вверх, чтобы они сыпались всем на головы. Размером они как теннисный мяч, только пустые внутри и легкие, так что это не больно. С тихим звуком, похожим на "пудда-тудда", шарики ударяются о стены, отскакивают от детских голов, а ребятишки хохочут.
Я никогда не мог понять, чего они так заливаются. И чем вообще комната с шариками лучше обычной игровой комнаты. Но дети ее просто обожают. Внутрь пускают по шесть человек зараз, и ребятня готова часами стоять в очереди, лишь бы попасть туда. Но внутри у них всего двадцать минут. И когда наступает время уходить, видно, что они отдали бы все на свете, лишь бы остаться там подольше. Иные ревут, когда их забирают, и тогда друзья, с которыми они познакомились только что, тоже плачут, видя, как те уходят.
Я был на перерыве, читал книжку, когда меня вдруг позвали в комнату с шариками.
Шум и крики были слышны еще из-за поворота, а когда я обогнул его, то увидел у стеклянной стены толпу народа. Какой-то дядька прижимал к себе своего сынка и орал на ассистентку, которая работала с детьми, и менеджера магазина. Парнишке было лет пять, с такого возраста только начинают пускать в комнату с шарами. Он стоял, вцепившись в отцовскую штанину двумя руками, и громко всхлипывал.