- Если бы мы остались на Земле, наверное, у нас все вышло бы хорошо. Мы очень подходим друг другу. Мы смогли бы поладить.
Я жестко посмотрел на нее. На ее лице играли блики огня, и его выражение показалось мне неожиданно мягким.
- Забудь о том, что сказала, - грубо отрубил я. - Я установил для себя правило: никогда не заводить шашни с нанимателем.
Я ожидал, что она вскипит, но этого не произошло. Она проглотила мои слова, не моргнув глазом.
- Ты же ведь понимаешь, что я имела в виду совсем другое, - сказала она. - Ты знаешь, о чем я говорила. Все испортила эта проклятая экспедиция. Мы слишком много узнали друг о друге, слишком многое, чтобы не возненавидеть. Ты уж прости меня, Майк.
- А ты меня, - ответил я.
Утром она ушла.
Я накинулся на Свистуна.
- Ты ведь не спал! Ты видел, как она уходила. Ты мог разбудить меня!
- Зачем? - спросил он. - Какой смысл? Все равно бы не остановил.
- Я бы выколотил эту дурь из ее упрямой головы, - негодовал я.
- Нет, - настаивал Свистун. - Шла за своей судьбой. Ничья судьба не может стать судьбой другого. У Джорджа - своя судьба. У Тэкка - своя. У Сары тоже своя судьба. Моя судьба принадлежит только мне.
- К черту судьбу! - заорал я. - Посмотри, до чего она их всех довела. Джордж и Тэкк испарились, а теперь вот Сара. Я должен пойти и вытащить ее оттуда…
- Не надо вытаскивать, - протрубил Свистун, распухая от негодования. - Нельзя этого делать. Решила сама. Сказала мне, что уходит. Взяла с собой Пэйнта, чтобы доехать до места, а потом отошлет его обратно. Оставила винтовку и боеприпасы. Сказала, что они могут нам пригодиться. Потом объяснила, что у нее не хватит духу проститься с тобой. Плакала, когда уходила.
- Все, хватит, я иду за ней. А ты будешь ждать здесь.
- Мой друг, - сказал Свистун. - Мой друг, честное слово, очень сочувствую тебе, но уже слишком поздно и ждать больше нельзя.
- Перестань нести околесицу. О чем ты говоришь?
- Должен уйти от тебя сейчас, - сказал Свистун. - Больше не могу оставаться. Слишком долго был в своей второй сущности и должен переходить в третье состояние.
- Послушай, - сказал я, - ты ведь без устали говоришь о своих многочисленных сущностях еще со времени нашей первой встречи.
- Должен пройти три фазы, - торжественно заявил Свистун, - сначала первую, потом вторую, а затем третью.
- Постой-ка, вот оно что, - догадался я, - ты трансформируешься, как бабочка. От гусеницы к кокону, а затем уже превращаешься в бабочку…
- Ничего не знаю ни о каких бабочках.
- Но за свою жизнь ты ведь успеваешь побывать в трех состояниях?
- Вторая стадия должна была продолжаться несколько дольше, - с грустью промолвил Свистун, - если бы не пришлось на время перейти в третью сущность, чтобы ты мог разглядеть этого вашего Лоуренса Найта.
- Свистун, - сказал я, - мне очень жаль.
- Не стоит огорчаться, - ответил Свистун. - Третья сущность прекрасна. Великое счастье предвкушать ее наступление.
- Ну ладно, черт с тобой, - сказал я, - если так надо, то переходи в свое третье состояние. Я не обижаюсь.
- Мое третье "я" - за пределами этого мира, - прогудел Свистун. - Это не здесь. Это - во вне. Не знаю, как объяснить. Очень грустно, Майк. Жалко себя, жалко тебя. Очень жаль, что мы расстаемся. Ты дал мне свою жизнь, я дал тебе свою жизнь. Мы прошли вместе по трудному пути. Нам не нужно было слов, чтобы разговаривать. Охотно бы разделил свою третью жизнь с тобой, но это невозможно.
Я сделал шаг вперед и встал на колени. Мои руки потянулись к нему, а его короткие щупальца обвили их и сомкнулись в крепком пожатии. И в тот момент, когда мои руки и его конечности сомкнулись, я почувствовал, что такое друг. На какой-то момент я словно погрузился в бездну его существа, а в моем сознании замелькали мириады его мыслей, воспоминаний, надежд, зазвенели мелодии его мечтаний, открылись тайны его души, цель его жизни (хотя я не уверен, что действительно ее уловил), передо мной раскрылась невероятная, потрясающая и почти неподдающаяся постижению структура общества, в котором он жил, проявилась затейливая радужная гамма его фантастических нравов. В мой разум ворвался стремительный поток, наводнивший сознание бурлящим морем информации, чувств, ярости, счастья и восторга.
Все это длилось лишь один миг, и вдруг все пропало - и крепкое рукопожатие, и сам Свистун. А я продолжал стоять на коленях с протянутыми вперед руками. Голову болезненно сжимало ледяным обручем, и я почувствовал, как по лбу скатилась капля холодного пота: никогда, сколько я себя помню, не был я так близок к небытию, но все же остался по эту черту реальности и сохранил человеческий облик. Я чувствовал свое существование каждой клеточкой тела, гораздо острее и глубже, чем когда-либо раньше, впервые отчетливо осознавал свою неповторимую человеческую сущность. Но теперь я почему-то не мог вспомнить, где я был и что видел, так как за короткий миг этого духовного сеанса связи я сумел побывать в неисчислимом количестве мест, не успев задержать в памяти хоть одно из них, не успев осмыслить то, что стало доступным моим органам чувств. В этот миг я как-будто воспарил над неизведанным миром, а мой разум выполнял роль наблюдателя, мгновенно впитав в себя новые, доселе недоступные впечатления, которые был не в состоянии осознать.
А теперь перед моими глазами вновь была небесная голубизна и фигура сумасшедшего робота, застывшего по стойке смирно возле потухшего костра.
Я с трудом встал на ноги и огляделся, пытаясь восстановить в памяти картины и явления, только что заполнявшие мое сознание, но тщетно: все открывшееся мне, вплоть до самой ничтожной детали, было начисто стерто возвратившейся реальностью, вытеснено моим человеческим я. Так приливная волна вмиг слизывает замысловатый рисунок на песке. Но я сознавал, что открывшееся мне не ушло, я ощущал его присутствие под плотным покровом вернувшегося ко мне человеческого сознания.
Я склонился над костром, присев на корточки. Разворошив золу палкой, я, наконец, добрался до тлеющих в глубине углей. Аккуратно положив на них сухие щепки, я дождался, когда над костром снова, вздрагивая на ветру, заструилась бледная лента дыма и на дровах заплясал веселый язычок пламени.
Сжавшись в комок, я молча сидел, глядел на огонь и подбрасывал в костер щепки, медленно возвращая его к жизни. В моих силах вернуть жизнь костру, подумал я, но в остальном я бессилен. Прошедшая ночь унесла с собой всех моих спутников, оставив мне только безумного робота. Из пяти разумных существ - четырех людей и одного инопланетянина - остался один, им оказался я. Джордж и Тэкк сгинули, и я о них не плакал, они просто не заслуживали ни единой слезы. Свистун ушел, и тут в худшем положении оказался я, поскольку он принял более совершенную форму, перешел на высший уровень своего развития. Единственная родственная душа, по-настоящему близкая мне, Сара, - ну что ж, ведь и она, подобно Свистуну, ушла в свой мир, о котором всегда мечтала.
Особенно убивала меня догадка, что Джордж и Тэкк тоже, вероятно, нашли то, что искали. Для всех нашлось место - для всех, кроме меня.
Но что же все-таки будет с Сарой, спрашивал я себя. Конечно, можно пойти в долину и выгнать ее оттуда пинками. Или можно переждать, пока она одумается, обретет чувство реальности и вернется сама (что, по моему убеждению, было совершенно невозможно, так как добровольно она никогда не вернется). Или можно, не мудрствуя лукаво, послать все к черту и пойти в город.
Споря сам с собой, я пытался убедить себя, что, избрав последний вариант, я поступаю правильно и не буду впоследствии испытывать угрызений совести. Конечно, я мог плюнуть на все и снять с себя всякую ответственность. Ведь я выполнил все условия контракта. И, что говорить, результат оказался гораздо более впечатляющим, чем я мог представить. В конечном итоге вся наша авантюра не стала погоней за мифической жар-птицей: Лоуренс Арлен Найт оказался реальным живым человеком, а не призраком; реальным оказался и изображенный в его романах галактический рай. Все были правы - неправ был только я один. Я ошибался, и, вероятно, поэтому мне и приходится теперь сидеть у разбитого корыта, в одиночестве, не зная, куда податься и что искать.
Послышалось звяканье металла, и, подняв голову, я с удивлением обнаружил, что Роско пристраивается поближе ко мне, словно желая разделить мое одиночество и составить мне компанию, заменив ушедших товарищей.
Устроившись поудобнее рядом с костром, Роско вытянул руку и тщательно выровнял ладонью на земле небольшую площадку. Я завороженно наблюдал за ним, гадая, какой фортель он выкинет на этот раз. Задавать вопросы было бессмысленно: разравнивая землю, Роско продолжал нашептывать себе под нос несвязную тарабарщину.
Указательным пальцем он осторожно прочертил в пыли угловатую линию, а затем добавил к ней несколько непонятных значков. Приглядевшись, я стал понимать, что он пишет какую-то математическую или химическую формулу - ее смысл я не улавливал, но некоторые символы мне оказались знакомы.
Наконец, я не вытерпел и заорал на него: "Черт возьми, что это значит?"
- Это, - отозвался он, - лето, где-то, вето, нетто, спето.
И снова начал выводить знаки в пыли. Писал он уверенно, не испытывая даже секундного замешательства, будто достоверно знал, что он делает и какой смысл несут эти формулы. Он полностью заполнил знаками участок, тщательно стер написанное, и снова продолжал писать с тем же усердием.
Затаив дыхание, я следил за его движениями, сетуя, что не могу понять, что он хочет мне объяснить. Все же, несмотря на кажущуюся комичность его поведения, я догадывался, что за его усилиями стоит нечто действительно важное.
И вдруг он застыл, его палец уткнулся в песок, больше не выводя знаков.
- Пэйнт, - промолвил он.
Я ожидал услышать привычный набор соответствующих рифм, но, к моему удивлению, его не последовало.
- Пэйнт, - повторил Роско.
Я вскочил на ноги, и Роско, поднявшись, встал рядом со мной. Пэйнт резво сбегал вниз по тропе, выделывая на ходу грациозные па. Он был один, без Сары.
Покачиваясь на полозьях, он остановился перед нами.
- Сэр, - заявил Пэйнт, - докладываю о возвращении и готовности к исполнению новых приказов. Хозяйка велела мне поторопиться. Она прощается с вами и передает, что молит Господа хранить и оберегать вас. Смысл сего высказывания не доступен моему скудному уму. Она также сказала, что надеется на ваше благополучное возвращение на Землю. Простите за глупый вопрос, сэр, но мне не понятно, что такое Земля.
- Земля - это наша родная планета, моя и Сары, - ответил я.
- Прошу Вас, досточтимый сэр, не окажете ли вы мне честь взять с собой на Землю меня.
Я недоуменно покачал головой.
- Что тебе нужно на Земле?
- Мне нужны вы, сэр, - торжественно заявил Пэйнт. - Мне нужен человек, способный на сострадание. Вы не бросили меня в минуту опасности. Вы пришли, не поддавшись испугу. Вы оказались настолько любезны, что вызволили меня из досадной и позорной западни, в которой я оказался. Теперь ничто не заставит меня добровольно расстаться с Вами.
- Спасибо за лестную оценку, Пэйнт, - поблагодарил я.
- Тогда, если позволите, я буду сопровождать вас.
- Нет, этого я позволить не могу… У меня для тебя другие планы.
- Я с готовностью выполню любые ваши пожелания, чтобы отблагодарить за мое спасение, но, добрый Человек, мне так хочется быть с вами!
- Ты должен вернуться назад, - твердо сказал я, - и дождаться Сару.
- Но ведь она ясно сказала: прощайте!
- Ты будешь ее ждать, - отрезал я. - Я не хочу, чтобы она вернулась из долины и не нашла никого, кто мог бы помочь ей на пути назад.
- Неужели вы думаете, что она вернется?
- Не знаю.
- Но я все равно должен ее ждать?
- Совершенно верно, - сказал я.
- Если Вам, добрейшему из живых существ, - уныло сказал Пэйнт, - так хочется, чтобы она вернулась, почему бы Вам не пойти в долину и не попробовать ее уговорить…
- Да не могу я этого сделать, - взорвался я. - Какой бы дурой она ни была, она тоже должна воспользоваться своим шансом. Как Джордж и Тэкк.
Я сам был удивлен тем, что сказал. Нужно было принять решение. И вот, наконец, оно пришло - без размышлений, без колебаний - это был выход, продиктованный не логикой, а наитием. Словно не я, а кто-то другой наперекор моей воле принял это решение за меня. Может быть, это сделал Свистун. Подумав о нем, я сразу вспомнил его настойчивые уговоры не вмешиваться, не ходить в долину, чтобы вызволить Сару. Обескураженный, я размышлял: сколько же себя оставил во мне Свистун перед исчезновением…
- В таком случае я возвращаюсь, - вздохнул Пэйнт, - преисполненный грусти, но покорный.
Он уже развернулся, чтобы уйти, но я остановил его. Взяв винтовку и боекомплект, я снова привязал их к седлу.
- Оружие она оставила вам, - запротестовал Пэйнт. - Ей оно не нужно.
- Если надумает вернуться, оружие ей пригодится, - ответил я.
- Она никогда не вернется, - объявил Пейнт. - И вы знаете, что она не вернется. Ее глаза так сверкали, когда она проходила через ворота.
Мне нечего было ему сказать. Я молча стоял и наблюдал, как он развернулся и медленно зарысил по тропе, надеясь, видимо, что я вдруг передумаю.
Но я не передумал.
Этим вечером, устроившись у костра, я вскрыл шкатулку, которую прихватил со стола в халупе Найта.
Я шел весь день, и каждый мой шаг сопровождало неприятное ощущение постороннего присутствия, причем этот некто уговаривал меня повернуть назад, и его беззвучный зов был так настойчив, что я ни на минуту не усомнился в реальности его существования. В постоянном противоборстве с этой силой я старался понять, кто же за ней стоит (у меня не было и тени сомнения, что это был именно кто-то, а не что-то). Может быть, это была Сара - чувство, что я должен что-то для нее сделать по-прежнему не оставляло меня, хотя максимум, чем я мог ей помочь - это попытаться дождаться ее возвращения. Или, может быть, это были проделки Свистуна: возможно, что-то скрывалось в глубинах моего разума, встроенное туда Свистуном, и те несколько мимолетных мгновений нашего последнего контакта заставляли меня, как марионетку в кукольном театре, подчиняться чьей-то посторонней воле? Или, может быть, все дело в Пэйнте? Ведь я сыграл с ним злую шутку, поставив задачу, которую не мог, точнее, не хотел выполнить сам. Наверное, думал я, нужно вернуться и сказать ему, что я освобождаю его от ответственности, которую на него возложил. Я старался избавиться от неприятных мыслей, связанных с Пэйнтом, но у меня постоянно возникала перед глазами картина, где Пэйнт по прошествии тысячи (или даже миллиона) лет, если, конечно, он был способен столько прожить, все еще стоит, как стойкий оловянный солдатик, на страже перед фасадом классического дворца, терпеливо ожидая того, чему уже никогда не суждено произойти; стоит непреклонно верный слову, данному столетия назад, послушный приказу, неосторожно сорвавшемуся с губ жестокого человека, который сам уже давно превратился в прах.
Угнетенный этими размышлениями, я плелся вниз по тропе. Если посмотреть на нас со стороны, то, вероятно, мы с Роско представляли довольно чудную пару: идущий впереди человек с мечом на поясе и щитом в руках и покорно следующий за ним увешанный поклажей и что-то бормочущий себе под нос робот.
Расположившись на ночлег и роясь в рюкзаке в поисках еды, я и наткнулся на шкатулку, взятую со стола Найта. Я отложил ее в сторону, чтобы разобраться с ее содержимым после ужина.
После ужина я поднял шкатулку Найта и открыл ее. Там лежала толстая несшитая рукопись. Взяв первый лист, я повернул его так, чтобы свет костра падал на текст, и прочитал:
"Голубизна и высота. Чистота. Застывшая голубизна. Шум воды. Звезды над головой. Обнаженная земля. Раздающийся с высоты смех и грусть. Грустный смех. Наши действия лишены мудрости. Мысли лишены твердости…"
Буквы были похожи на маленьких танцующих уродцев. Я с трудом разбирал слова:
"… и объема. Нет ни начала, ни конца. Вечность и бесконечность. Голубая вечность. Погоня за несуществующим. Несуществующее - это пустота. Голая пустота. Разговор - ничто. Дела - пустота. Где найти нечто - пустое? Нигде, таков ответ. Высокий, голубой и пустой".
Это был бессмысленный набор слов, тарабарщина, почище бреда Роско. Я извлек страницу из середины: в верхнем углу значился номер "52". А дальше шло:
"…далеко - не близко. Дали глубоки. Не коротки, не длинны, но глубоки. Некоторые бездонны. И не могут быть измерены. Нет средства их измерить. Пурпурные дали глубже всех. Никто не идет в пурпурную даль. Пурпур - это путь в никуда".
Я положил листы обратно в шкатулку и закрыл крышку. Сумасшествие, думал я, жить жизнью наивного безумца в заколдованной древнегреческой долине. И бедная Сара отправилась тем же путем. Ничего не подозревая, ни о чем не догадываясь.
Я едва удержался от яростного крика.
Найт чувствовал себя счастливым, когда писал эту ерунду. Его это совершенно не волновала ценность его "творений". Он замкнулся в скорлупе выдуманного счастья, как червячок тутового шелкопряда в своем коконе, скованный паутиной заблуждений, считая, что достиг цели своей жизни. Самодовольный слепец, не подозревающий, что и цель может оказаться иллюзией.
Если бы Свистун был сейчас со мной!.. Впрочем, я и так знал, что бы он сказал. "Не должен вмешиваться, - наверное, прогудел бы он, - не должен встревать". Свистун говорил о судьбе. А что такое судьба? Записана ли она в генетическом коде человека или на звездах? Указано ли на ее невидимых скрижалях, как должен поступать человек, что он будет желать, что он будет делать, чтобы найти самую заветную свою мечту?
Все мои спутники уже достигли своего неясного и непостижимого миража, манившего их издалека. Возможно, им это удалось, потому что каждый из них знал или догадывался, что нужно искать. А я? Что искал я? Я попытался представить, чего я хочу… и не сумел.
Утром мы нашли куклу Тэкка - на том же месте, недалеко от тропы, где она и была брошена. До этого дня у меня не было возможности как следует рассмотреть ее. Теперь у меня хватало времени, чтобы разглядеть куклу во всех деталях, испытать на себе завораживающее влияние странного выражения грусти, запечатленного на ее грубом лице. Одно из двух, думал я: либо тот, кто вырезал куклу, был невежественным дикарем, случайно ухитрившимся придать ее лицу выражение грусти, либо искусснейшим мастером, способным несколькими скупыми штрихами передать дереву отчаяние и терзания разумного существа, стоящего лицом к лицу с тайнами вселенной и дерзнувшего разгадать их.
Это было не совсем человеческое лицо, но достаточно близкое к человеческому. Его можно было даже отнести к земной расе. Это было лицо человека, искаженное потрясением, вызванным грандиозной истиной, - и, очевидно, истиной, познанной не в результате целенаправленного поиска, а словно внезапно обрушившейся на него. Рассмотрев куклу, я хотел было отбросить ее в сторону, но неожиданно обнаружил, что не могу этого сделать. Она словно пустила в меня корни и не отпускала. Кукла как будто нашла во мне убежище и, заняв его, уже не хотела покидать. Я стоял, сжимая ее в кулаке, и пытался отшвырнуть от себя, но мои пальцы не могли разомкнуться.