Легкая рука - Подольный Роман Григорьевич 11 стр.


А когда письмо наконец пришло, на конверте был обратный адрес института, где работал член-корреспондент, - адрес института, а не домашний, на самом же листе не было даже подписи члена-корреспондента. Какой-то кандидат физико-математических наук извещал редакцию журнала, что его неприятно удивило поступление на визу рукописи под претенциозным названием "Золото Ньютона". Неужели редакция нуждается в рецензенте, чтобы узнать, что алхимия - лженаука? И тем более странно, что таким рецензентом редакция избрала столь уважаемого, авторитетного и, простите, занятого человека, как член-корреспондент Лукьянов Н. П. По его поручению и составил данный ответ младший научный сотрудник Адацкий.

Я сам положил это письмо на стол к главному редактору и стал ждать его реакции.

А главный редактор был все-таки куда тоньше, чем я думал. Я-то ожидал многократного повторения фразы "что я вам говорил". Но он, видимо, понял, как близко я принял к сердцу "Золото Ньютона". Главный пробежал глазами этот десяток строчек, вскинул брови при виде подписи, задумался на секунду и сказал:

- А! Пошлите еще к кому-нибудь, не стесняйтесь. Рецензию мы оплатим. А теперь о деле: историк Панин сумел выдвинуть новую гипотезу о происхождении русского рубля. Тоже золото, Рюрик Андреевич.

- Да нет, серебро, Александр Васильевич. Русский рубль был серебряным.

- Ну вот видите, все по пословице: слово - серебро, молчание - золото.

- Тогда уж так: слово о серебре, молчание о золоте.

- Опять-таки неплохо, - отозвался он.

Мы посидели молча. Потом я встал и вышел. Сначала из кабинета Главного, потом из редакции. На улице стоял тот самый типичный апрельский день, с каким классики до смерти любили сравнивать женское сердце, мужскую верность и настроение любых людей, без различия пола.

По небу тянулись тучи, оставлявшие, однако, достаточно места и для солнца, и для солидных проталин голубого неба. Лужи на асфальте обращались с солнцем по-хозяйски, но были слишком мелкими, чтоб спрятать его. Я шел по этим лужам, и за моими ботинками тянулся низкий шлейф брызг (я знал это и не оглядываясь).

Что-то я стал слишком близко принимать к сердцу обычные рабочие неприятности журналистов.

Итак, что можно и нужно было сделать с золотом Ньютона? Ну, конечно, послать еще нескольким рецензентам. Лучше, разумеется, не послать, а отвезти, чтобы можно было как-то обговорить формулировки. Чтобы кто-нибудь из них единым росчерком пера не забросил это золото на дно самого глубокого колодца в мире.

Можно еще организовать обсуждение репортажа. Прийти с ним к физикам или историкам… Нет, не "или", а "и", обязательно к тем и другим. Или - собрать тех и других вместе в редакции. Очередной круглый стол, которые так любит Главный. Но этого круглого стола в редакции он не допустит. А если и допустит, то в печать не пропустит. В лучшем, самом лучшем случае, пойдет сам репортаж с коротким комментарием. Значит, десяток страниц на машинке. А ради этого придется собирать совещание, слать бесконечные письма, ездить к десятку-другому людей просить, уговаривать… Ну нет! Игра не стоит свеч. Хватит быть фантазером. Сенсация ударила рядом, как молния, и ушла в землю. Да здравствует повседневность! И все-таки…

Ступеньки у дверей были широкие, каменные, сами двери тяжелые, и пускали в них только по пропускам. Потолки в здании были высокие, стены у коридоров - темные, такие темные, что электрическому свету было не под силу сделать светлее хотя бы воздух между стенами; а сами коридоры были такими длинными, столько у них было поворотов, что, даже получив предварительно подробнейшую инструкцию и план пути, я путался и расспрашивал встречных о дороге.

В конце ее меня ждал кабинет с многозначным номером, в кабинете - человек с многозначительным выражением строгого молодого лица.

- Ядерные силы, - сурово говорил мне молодой человек с многозначительным лицом, - не зависят от среды, в которой находятся ядра. Фотонно-гравитонные превращения, - говорил он, - убыстряются в магнитном поле. Следует ли из этого, - говорил он, - что можно всерьез рассматривать это явление как своего рода катализ? По-видимому, да. Вправе ли мы распространять представление о возможности квазикаталитических явлений на ядерные превращения? Если подойти к этому вопросу достаточно широко, прямого запрета на такое представление установить нельзя, хотя конкретные случаи подобного атомного квазикатализа нам неизвестны. (Это "квази" он выговаривал с особым удовольствием). Вы спрашиваете, что именно могло бы выступить тут в роли катализатора? Очевидно, только поле. Известные нам гравитационные, магнитные, электростатические и иные поля такого действия не оказывают. Говоря точнее, такого действия еще не наблюдалось. Остается мечтать о некоем новом гипотетическом поле икс - или о полях известной нам природы, но небывалой мощности… или в неизвестных нам комбинациях. Но только мечтать. Такую гипотезу я бы сегодня не решился даже назвать научной.

У него выпуклый лоб мыслителя, победоносно наступающий на шевелюру. У него узкие скулы. Подо лбом и над скулами - глаза. Немного сонные, потому что думает он сейчас не о том, о чем говорит.

Илья Трушин - величайший специалист по мельчайшим массам и зарядам. Рядом с телами, которые он клал на весы, пылинка выглядела небольшой планетой. Он был тем человеком, который мне нужен.

Я, наверно, еще напишу статью о его последней работе. Хорошей работе. Он докладывал о ней в Дубне и Оксфорде. Академики приводят в его лабораторию иностранных гостей - похвастаться. Он обитатель современного Олимпа. То, что он делает, остается. То, что делаю я, превращается. Вещи - в слова. И так далее. Со мной ему скучно. Особенно сейчас, когда с рассказом о своей работе он наконец покончил, а удовлетворение пустого журналистского любопытства, ей-же-ей, в его функции не входит.

Хорошо же!

- Вы прекрасно излагаете материал последних достижений науки, - говорю я в манере своего собеседника. - Но ваши сведения, к сожалению, неполны. У меня есть основания… веские основания (как я его!) считать, что уже Исаак Ньютон знал способ атомного катализа - виноват, квазикатализа. Потому что он умел получать золото. Насколько я понимаю - из олова. Хотя не исключено, что Ньютон работал с ртутью.

Лицо моего собеседника мгновенно становится значительно менее значительным. И менее сонным. Появившееся на нем выражение я назвал бы глуповатым, если бы это слово могло подойти хоть к одной черте его респектабельного облика.

Поток ленивых безличных фраз оборвался.

- Мура, конечно! - сказал он. - Но придумано прилично. Сами думали?

- Вместе с Ньютоном!

- А может, это еще какой-нибудь древний грек изобрел? Пифагор там? Или, еще лучше, Антей? Перед тем как его поколотил Геракл.

Он шутит. Но злится. Что же, я его понимаю. Мне тоже надоели сообщения о том, что древние афиняне делали вычислительные машины, а в древней Финикии был беспроволочный телеграф.

- Да нет, - отвечаю я кротко. - Ньютон. Англичанин. Жил в семнадцатом - восемнадцатом веках. Точнее, с 1643 по 1727 год. Изобрел…

- Да знаю я, что он изобрел. И что открыл, тоже знаю.

- Так не все же, сами видите, вы о нем знаете.

- Видите ли, я как-то не люблю розыгрышей.

- Это не розыгрыш. Читайте, - я вынул из портфеля и положил перед ним перевод исповеди Альтотаса. Это была моя последняя копия, седьмая с машинки, текст был бледен, местами слеп, и двадцативосьмилетний профессор время от времени морщился, разбирая буквы. Потом с хрустом вытянул под столом длинные ноги, откинулся на спинку кресла, секунду подумал:

- Вы видели подлинник?

- Да.

- Перевод заверен?

- Да.

- Что говорят эксперты?

- Это действительно восемнадцатый век, это действительно старик, он действительно много путешествовал.

- Тогда остается только признать, что с восемнадцатого века в искусстве вранья прогресса не было. Предки тоже врать умели, и не хуже нас.

- И все?

- И все!

- Больше вас здесь ничего не интересует?

- Ничего. Я не историк.

- Жаль. Но вот я - я хочу проверить, правда это или нет.

- С точки зрения моей науки, физики - вранье. Безусловно, бесспорно, всеконечно.

- А вот историки - те осторожнее, Илья Всеволодович. Видите ли, Ньютон был немного слишком богат.

- Может быть, он чеканил фальшивую монету?

- Что?!!

- Хотите вызвать меня на дуэль за оскорбление научного величества? Увы, мы живем не в его время. Конечно, чтобы сэр Исаак Ньютон стал фальшивомонетчиком - об этом и подумать смешно. Но это в миллион, что я - в квинтильон раз вероятнее, чем открытие философского камня. И простите, мне надо на заседание кафедры.

Юрий Иванович, просивший называть его Юрой, с сомнением покачал головой:

- Знаете, это… даже оскорбительно как-то. Короли, уж на что подозрительный народ, и то ему верили, а вы нет.

- Свифт же не верил? Свифт обвинял его в мошенничестве!

- Он только притворялся, что не верит, этот великий лицемер. И обвинял его в мошенничестве в пользу Англии, а не свою. Тут разница. А вы, в отличие от Свифта, не притворяетесь. Должен вам сказать, Рюрик, что начало восемнадцатого века - время не самое трудное для нумизматов. Не самое, не самое. У десятков людей, да и в музеях, есть масса соверенов и гиней той поры. Так что объект для исследования я найду… И в лаборатории института археологии договорюсь, там тонкий химический анализ неплохо поставлен.

- Ну и прекрасно, Юра!

- Ничего прекрасного я в этом не вижу. Подозревать Ньютона!

- Ну вот. Соверен оказался полновесным.

- Один? Проверьте хотя бы десяток, Юра. Вы же сами понимаете, один - это нерепрезентативно.

- Ого, какие вы слова выучили, Рюрик Андреевич!

- И, кроме соверенов, проверьте еще десяток гиней.

- Знаете, Рюрик Андреевич, по-моему, вы становитесь нахалом.

- Да нет, Юра, - я осторожно погладил его по щеке. - Я просто понял, что тебе это действительно интересно.

Юра засмеялся.

- Мне - что! Мой дорогой учитель буквально с ума сходит от любопытства, - естественно, одновременно презирая нас обоих за то, что мы поверили в эту историю. Человек вообще любопытен.

- И еще как любопытен, Юрий Иванович! - загремел знакомый голос. - Я, например, уже минут пять вас подслушиваю и извиняться не намерен.

И верно, все это время академик стоял позади нас, и упрекать его в этом не приходилось, так как говорили-то мы с Юрой в его кабинете.

- Вы, кстати, без меня и не обойдетесь. У меня в личной коллекции есть несколько гиней того времени. Я ставлю только одно условие: если с монетами все в порядке - вы, Рюрик Андреевич, приносите Ньютону извинения. Приму их я.

- А если что-нибудь не в порядке?

- Я не намерен даже обсуждать такую возможность.

- Вы ставите меня в неравное с вами положение, Михаил Илларионович.

- Вы находитесь в нем с того момента, как занялись этим вздорным делом, Рюрик Андреевич.

Старик величественно прошел мимо нас к своему старому добротнейшему столу необъятных размеров. У него ушло добрых полминуты только на то, чтобы обогнуть правое крыло стола, подойти к широкому кожаному креслу и взяться за его шагреневую спинку.

Мы с Юрой за это время успели опомниться, обидеться, решить уйти и оказаться уже у двери, когда нам в спину полетела последняя фраза академика:

- Однако вздорность дела и вправду почему-то не мешает ему занимать меня до крайности. Завтра я привезу вам гинеи.

- Рюрик Андреевич, вами последнее время в редакции недовольны. У меня тоже такое впечатление, что вы забросили работу. В чем дело?

- Одну минуточку, Александр Васильевич, - я вскочил, - мне, кажется, звонят, я сейчас. (Мой стол стоял у самой стены кабинета Главного, и звонок моего телефона иногда пробивался сюда через штукатурку и кирпич.)

- Странную вещь хочу я вам сообщить, Рюрик Андреевич, - голос Юры звенел сегодня так, что километры телефонных проводов не смогли сделать его менее пронзительным.

- Какую же странную вещь, Юра?

- Все наоборот, Рюрик Андреевич, все наоборот. - Что ты хочешь этим сказать?

- Нет, сначала вы мне скажите. Что вы хотели доказать анализом гиней, Рюрик Андреевич?

- Да то, что в них больше золота, чем должно быть, ведь так, Юра?

- Больше?.. - голос Юры сразу упал, наступило молчание. Я подул в трубку: испугавшись, что нас разъединили. - Да здесь я, Рюрик Андреевич. Но вы же обвиняли Ньютона в подделке монет?

- Стали бы вы проверять гинеи, если бы я с самого начала сказал, что в них должно быть больше, а не меньше золота? Но вы и сами, Юрчик, могли бы догадаться, чего именно я хочу. Зачем мне Ньютон - фальшивомонетчик? Мне требуется Ньютон-алхимик. Притом великий алхимик. Первый удачливый алхимик. Откуда же ему иначе было взять золото?

- Но как этого не замечали раньше?! - в голосе Юры было удивление, но куда больше в нем было священного трепета. - И как вы сумели до этого додуматься?

- Ну, что лишнего золота не замечали, это понятно. Монеты всегда проверяли на "недовес" золота. Никто не боялся, что ему передадут презренного металла. А додумался я… Знаете, отвечу вам словами нашего общего знакомого Ньютона: "Я все время думал об этом".

- Илья Всеволодович, вас не затруднит взглянуть на вот этот листок?

- Пожалуйста, Рюрик Андреевич… Так-так, золота столько-то промилле, серебра столько-то, меди… Зачем вы мне это показываете?

- Здесь выписан химический состав средней ньютоновской гинеи, глубокоуважаемый Илья Всеволодович. И она, оказывается, содержит золота больше, чем полагается.

- И вы опять будете настаивать на том, что лишнее золото Ньютон сработал лично? Может быть, при содействии Мефистофеля? Как вы вообще относитесь к Мефистофелю, Рюрик Андреевич? Не нашли ли вы ему живого прототипа?

- Вы хотите меня оскорбить, Илья Всеволодович? Не удастся. Вот, прочтите то же самое на официальном бланке. Здесь и состав и справка о том, что золота в монете больше нормы.

- Хорошо. Прочел. Но чего вы от меня-то хотите?

- Всего-навсего того, чтобы вы изготовили золото.

- А смысл, смысл? Кому это золото будет нужно? Представим себе на минуту - не дольше, - что вы правы. Если я завтра повторю Ньютоново открытие, послезавтра в мире будет такой финансовый кризис, что паника 1929 года покажется шуткой. Кому нужно золото, потерявшее цену?

- Нужно! И на обшивку спутников, да и вообще, Ленин же говорил, что мы будем делать из золота общественные уборные!

- Только после победы коммунизма, вспомните цитату поточнее, Рюрик Андреевич. Но, в конце концов, не в том дело. Блефом заведомым не хочу заниматься. Жизнь коротка, а серьезных дел хватает.

- Верных дел?

- Что вы хотите этим сказать?.. - Трушин вскочил на ноги - столько презрения было в моем голосе. - Как вы смеете разговаривать таким тоном?

- Простите, Илья Всеволодович. Я это не столько в ваш, сколько в свой адрес. Тоже люблю только верные дела. Еще раз простите и - до свидания.

- Нет уж, какое там "простите". Давайте объяснимся.

- Ну что же. Вы, я уже знаю, много раз проверяли экспериментами теорию относительности.

- Да.

- Все время оказывалось, что старик Эйнштейн прав.

- Так.

- И вам никогда не хотелось, чтобы именно по этому пункту великий Альберт ошибся?

- Хотелось ли мне этого? Не то слово! Ради этого я и брался за такие эксперименты. Я нарочно проверял устои. Если бы хоть один из них рухнул… Мне говорили: зачем ты за это берешься? Выбери эксперимент, где больше шансов на открытие, возьми дело повернее… А меня привлекала именно степень риска. Риска неудачи… Ведь подтвердить известное значило для меня потерпеть неудачу. Что делать? Привык. Зато отработал методику. Стал доктором…

- И вам это нравится?

- Что?

- Докторская степень, отработанная методика? Не надоело вам чувствовать себя мудрецом?

- Знаете, Рюрик Андреевич, со мной давно никто так нагло не разговаривал.

- Обидно за вас, Илья Всеволодович! Вы слишком привыкли к тому, что все теории оказываются верными.

Трушин сел и засмеялся.

- Нет, вы мне определенно нравитесь, Рюрик. Знаете, я думаю, что нам пора обходиться без отчеств.

- Идет.

- Такое упрямство заслуживает вознаграждения. Черт с вами, я подумаю завтра над вашей идеей. А пока пойдемте в буфет, поговорим за кофе.

- Вы мне нравитесь еще больше, чем я вам, Илья. Пойдемте. Только, знаете, лучше ко мне домой. Это недалеко.

Сон II. Добрый вечер, Исаак Исаакович!

- Добрый вечер, Исаак Исаакович, - негромко сказал я. И сам удивился, как изысканно это прозвучало по-английски:

- Good evening, Isaac son of Isaac!

Человек в пудреном парике поднял от рукописи длинное лицо с длинным узким носом, прищурил усталые маленькие глаза, всмотрелся в меня, отложил в сторону гусиное перо, деловито посыпал белым песком из серебряной чашечки недописанную строчку, привстал в кресле, снова близоруко вглядываясь в меня.

- Добрый вечер, сэр. Чем могу служить? Простите, но лакей не предупредил меня о вашем визите.

- И немудрено, Исаак Исаакович. Вы просто задремали в кресле, и мы с вами друг другу снимся.

- Снимся? Тогда я его прощаю, этого лакея. Но почему вы, сэр, так странно ко мне обращаетесь? Мы ведь живем не во времена славного короля Этельреда. И почему вы так странно одеты, сэр?

- Видите ли, у нас в стране до сих пор принято добавлять к имени собеседника имя его отца, Исаак Исаакович.

- В какой стране, сэр?

- В России.

- …Россия… О да, так теперь называют свою землю московиты. У меня же есть среди знакомых ваши соотечественники, сэр. Даже ваш король… нет, как это? Цар. Цар Пит. Его приводили ко мне на монетный двор. Большой человек. И не только ростом.

- У нас в стране его именуют даже великим, Исаак Исаакович.

- Великим? Возможно. Но скажу вам по чести, сэр, я не хотел бы быть его подданным. Не совершаете ли вы государственную измену, сэр, выслушивая такое заявление?

- Да нет, Исаак Исаакович. К тому же я не подданный царя Петра, а только потомок его подданных.

- Петра! Звучит лучше, чем Пита. А потомок… Как это понимать?

- Вы мне тоже снитесь, Исаак Исаакович. Я живу на двести пятьдесят лет позже вас.

- А я еще часто жалел, сэр, что приходится тратить время на сон! Тут, оказывается, можно кое-что узнать о будущем. Что обо мне знают, сэр, через два века в Московии, извините меня, сэр, в России?

- Вас помнят, Исаак Исаакович. Вас считают великим физиком.

- Значит, всем этим недоучкам Гукам и Лейбницам не удалось меня обокрасть!

- Их тоже помнят, но ставят ниже вас.

- Ниже меня! Еще бы! Этих мошенников! Сэр, если бы вы знали, сколько крови они мне испортили, эти воры!

- Но, сэр, говорят, что они ничего у вас не украли, просто вы так долге не публиковали свои открытия, что за это время некоторые из них удалось повторить другим.

Назад Дальше