- Все-таки силен в вас журналист, мой дорогой. Дефиниции вам требуются, одни дефиниции. Открытие - это когда Рентген обнаруживает икс-лучи, а Менделеев чертит таблицу.
- А когда предсказывают нейтрино?
- Это еще лучше.
- Говоря короче, вы, как мой любимый Ньютон, против гипотез, вас интересует то, что он называл достоверностями или принципами.
- Конечно. Оно вернее. Вы же знаете, в атомной физике сейчас из ста опубликованных гипотез только одна оказывается верной. А ведь чтобы гипотезу опубликовали, надо и найти какие-то факты ей в подтверждение, и отстоять статью от рецензентов и редакторов. А прежде всего, конечно, физик сам должен не успеть разочароваться в своей гипотезе до публикации.
- Значит, одна из ста верна?
- Да!
- Тогда, может быть, лучше не предсказывать открытий? Проще найти, какие из уже предложенных гипотез гомологичны сделанным открытиям или, иначе говоря, удовлетворяют критериям Авдюшко. Эти гипотезы и верны.
- Благодарю за великолепный термин. Но ведь может оказаться, что ни одна из гипотез не верна, и тогда все равно правильную гипотезу придется сочинять.
- Возможно. Но, скорее всего, верная гипотеза найдется. Слушайте, вот будет здорово!
- Оно конечно. Особенно если бы у нас под рукой был - для проверки и контроля - тот самый параллельный мир, живущий впереди на пять лет.
Инга Авдюшко все это время молчала. И сейчас она ничего не сказала, только улыбнулась словам мужа.
Меня словно ударила эта прекрасная улыбка. И в то же мгновение я понял.
- Послушайте, Николай Пантелеймонович! Параллельный мир есть. Что вы знаете о кристаллографии?
- Ничего…
- Вот-вот. Надо взять все гипотезы семьдесят восьмого года, или семьдесят третьего, или какого захотите. Намеренно не узнавать ничего об открытиях, сделанных позже. И проверить, какие гипотезы удовлетворяют вашим критериям. И уже потом выяснить, какие из них себя оправдали. И если окажется…
Я сказал все, что хотел, и замолчал.
Авдюшко кивнул головой:
- По-моему, это хорошо придумано. Разрешите только спросить: почему именно кристаллография?
- Просто красивые имена первыми приходят в голову.
- Хм. А вы мне нравитесь, мой молодой друг. И я даже готов рассказать вам, за что получил премию. Я сделал в педагогике рисования открытие, гомологичное открытию гамбита в шахматах. Впрочем, об этом - как-нибудь в другой раз.
У меня был знакомый кристаллограф. Юным кандидатом он написал между делом несколько популярных статей, редактировал их я, и хотя с тех пор он успел сделать несколько открытий, создать по меньшей мере две новые теории и стать членом-корреспондентом Академии наук, но изредка продолжал появляться в редакции.
- Мне нужна, - сказал я, - подборка гипотез, судьба которых к концу 1978 года была еще неясной. Требуются все гипотезы - от общих, затрагивающих основные проблемы, и до мелких, по самым частным вопросам. Кстати, сколько гипотез так наберется? Сотни две?
- Ну, Рюрик, ты стал оптимистом или пессимистом. Гипотез всех видов - тысячи. И ты уж прости меня, но у меня, для того чтобы сделать эту подборку, сейчас нет времени. Попросить кого-нибудь из моих ассистентов? Но у них ведь тоже плоховато со временем. Плановые темы… А дело ты задумал трудоемкое… И вообще, раньше за тобой не водилось - заставлять других работать вместо себя.
- Видишь ли, Гена, я не должен ничего знать о судьбе этих гипотез после 1978 года. Я и этот-то год взял в качестве пограничного потому, что как раз с 1979 года ничего по кристаллографии не читал - так уж получилось, Гена, прости меня. И, опять же, вы сами знаете, где что искать. Мне ведь не нужны выписанные формулировки - только ссылки на страницы книг и журналов, где напечатано изложение гипотез.
- Это уже легче. Если я засажу всю свою кафедру за библиографию, сам потрачу несколько часов… В общем, это можно сделать. Но чего ради? Будь добр объяснить.
И я рассказываю ему о критериях Авдюшко. То есть сообщаю не сами критерии, конечно, а лишь тот факт, что они существуют.
Геннадий щурится, поглаживает себя левой рукой по виску, пересеченному оглоблей очков, думает несколько минут, предостерегающе вскинув правую руку, чтобы я не мешал.
- Значит, если у твоего Авдюшко все верно, то едва выдвинешь гипотезу, тут же можно проверить, правильна ли она (я киваю) И если неправильна, то иногда ее можно будет изменить, подогнать под ответ, соотнести с критериями (я снова киваю). Ни-че-го. Мо-ло-дец. Ради этого помогу. Пожертвую рабочим днем своим и всех своих. Окупится.
Все гипотезы, которые отвечали в 1978 году критериям Авдюшко, к 1990 году превратились в достоверности, теории или остались гипотезами. Ни одна не пошла в мусорную корзину науки, где лежат теплород и эфир, чертежи вечного двигателя и аппарата, испускающего лучи смерти. Мой Геннадий вцепился в Авдюшко как клещ. Теперь они вместе просматривали гипотезы 1982 года, решая, которые из них должны быть верны.
А меня судьба этого чужого ребенка интересовала мало. В конце концов, с открытием Авдюшко возились сейчас "родители", я же сыграл всего лишь роль свата: свел жениха и невесту. Что же дальше? Подошел я ближе к золоту Ньютона или занимаюсь бегом на месте?
А Авдюшко, наверное, все-таки гений. Он говорит, что его настоящее - это мое будущее. Ерунда, его настоящее - это моя мечта.
Но помочь мне даже он не смог.
- …Видишь ли, дорогой друг, я просто не знаю, гомологом какого известного открытия может быть это неизвестное. Слишком уж мало нам о нем известно. Единственное, что я могу рискнуть предсказать… единственное, что мне говорит интуиция… Скорее всего, возможно, а вернее, может быть, что к этому открытию можно подойти с помощью электричества. Ньютон разложил призмой свет, а свет и электричество в каком-то смысле гомологи… Хотя получить нейтроны при разложении электронов, конечно, невозможно… И все-таки, все-таки, дорогой друг, скажите вашим физикам - пусть они подумают над этим.
Да, Авдюшко не смог. Вся надежда на себя - себя самого. Думай, Рюрик, думай, Рюрик Андреевич, тебе иначе нельзя, ты сейчас справишься, сможешь. В конце концов, с тобой-то ведь тоже произошло превращение…
Глава VII. Кланяйся Раймонду Луллию
Итак, физика оказалась бессильна, история беспомощна. Алхимия проверена сверху донизу, все ее рецепты неверны. Остаются только факты. И логика. Десяток людей якобы получили - с XIII по XVIII век - золото. Допустим, что хоть двое из них получили его вправду, без "якобы". Тогда явление повторяемо. И не было тут единственного в своем роде влияния вспышки Сверхновой, вселенского космотрясения или иного уникального события. На истину можно набрести. Именно набрести - явной закономерности тут не было, - иначе золото давно делали бы на фабриках. Были ли в истории случайные открытия?
Да, случайность есть форма проявления… Все великие открытия делались по многу раз. Даже моего Ньютона повторяли то Гук, то Лейбниц. Роджер Бэкон оставил в своем XIII веке описания телескопа и микроскопа. А в XVI веке их изобрели заново.
Надо найти общий закон открытий… У Беккереля была фотопластинка. Иначе бы он не открыл радиоактивности. Чего же нет у меня, причем у Ньютона это "что-то" было?
Электричество! Посмотреть, нельзя ли как-нибудь использовать электричество. Вот все, что мне мог посоветовать гениальный Авдюшко. А какое электричество может порождать нейтроны? Подожди-ка, товарищ Варзин! Я схватился за голову - ведь ты же сам редактировал два или три года назад статью об искусственных шаровых молниях. О плазменных образованиях, полученных академиком Капицей с помощью высокочастотных электрических разрядов. Они излучали нейтроны!
Значит, Авдюшко прав, электричество можно использовать. Но как?.. Думать! Еще секунда - и я пойму…
- Ты мне нужен, - сказал я. - Мне нужен физик. Даже Физик с большой буквы. А ты к тому же в курсе дела.
- Опять что-нибудь с Ньютоном? Господи, ну и надоел же ты мне! Мономан! Идиот!
Илья исходил гневом, злобой, ненавистью. Все это - я знал - было обращено не на меня. На моих Альтотаса, Ньютона, Калиостро. Он ненавидел их. Слишком много времени ушло на алхимию у человека, который твердо знал, что жизнь коротка.
- Мы знакомы уже больше года, - гремел Илья. - Ладно, понимаю, у тебя были переживания. Но у меня они тоже были, и у всех бывают. Что, сколько, чего ты сделал за этот год? Ничего! А посмотри, сколько у меня одних статей за этот год вышло, - он выхватил из стола листок и сунул его мне под нос, - научных статей, а не популярных, учти. Если бы мне нечего было поставить в такой список, я бы считал себя бездарностью. Работать надо!.. Чему ты улыбаешься?
- Я тоже любил такие списки.
- Это ты - лодырь издеваешься над собой - работником. Понял?!
Он кричал, но почему-то казался мне спокойным. Нет, не то чтобы он лицемерил, обрушивая громы и молнии на мою бедную голову, - просто его волнение было мелкой рябью рядом с моим собственным, не выходившим сейчас наружу. За его волнением стояла полная вера в себя, она придавала ему вес и силу. За моим было неверие.
Хлопали двери в кабинет, сюда заглядывали соседи по коридору, привлеченные криками. На мгновение они застывали в дверях и потом исчезали, чтобы не показаться неделикатными.
У меня есть странное, давно обнаруженное мною свойство: я гораздо лучше и дальше слышу шепот, чем громкий голос.
И я слышал шепот в коридоре. Слышал лучше, чем крики Ильи.
- Ты можешь сделать паузу?
Он замер с раскрытым ртом.
- Так вот, не буду излагать тебе ход своих мыслей, но Ньютон как-то использовал в своих алхимических работах электричество. Ты знаешь, что у Капицы полученная высокочастотным разрядом плазма излучала нейтроны.
- Знаю. Вопрос в том, сколько их было. А было мало. Не то что фунты, так и грана золота не получишь. Я уж не говорю, что искусственные шаровые молнии получают совсем с недавних пор. И их приходится держать в мощнейших магнитных ловушках. Впрочем, и то слава богу, что ты отказался от мысли о какой-то неведомой ядерной реакции и начал искать среди известного. В общем, у нас в аспирантуре есть свободное место. Рюрик, я узнавал, - голос Ильи стал спокойнее… - Конечно, это тебе не журнал, но и на том спасибо, после всей этой истории. Над тобой смеется вся Москва… Я встретил в Доме журналистов двух твоих товарищей по работе, и они…
- Не называй их фамилии. Не люблю злорадствовать, а ведь придется.
- К черту! Раз ты хочешь заниматься физикой, иди ко мне в аспирантуру. После твоего вуза и в твоем возрасте это трудно, но академик Кашкин сейчас для меня все сделает. Знал бы, какую установку я для него отгрохал! А Кашкин - его всюду послушают. Ну?
- Где уж мне сдать экзамены, - мягко сказал я.
- Их буду принимать я.
- И по языку?
- Моя двоюродная сестра. Значит, согласен?
- Старик. - Я схватил его за плечи, придвинул к себе, у самых своих глаз увидел потный нос и грустные уголки губ. - Старик, это реально, надо делать…
- К черту!
Я схватил со стола слиток металла, сменивший прежнее пресс-папье.
Ловкие руки Ильи отобрали у меня слиток прежде, чем я как следует ощутил тяжесть металла, короткий холодок в ладони и тревожное любопытство к самому себе: что я сделаю?
- Не игрушка. Висмут высокой чистоты. Восемь девяток после нуля. Так ты пойдешь в аспирантуру?
Уж сквозь захлопывающиеся за мной двери я услышал истеричный крик: "Кланяйся Раймонду Луллию".
Он, конечно, прав. Золото Ньютона только мираж, привидевшийся мне в подвале далекого древлехранилища. И в аспирантуру я, разумеется, не пойду. Ученого из меня не вышло. Придется переквалифицироваться в журналисты.
Я шел по улице, потом спустился в метро, сел в поезд, вышел, пересел, проехал лишнюю остановку, вернулся, вышел на поверхность, перешел по подземному переходу улицу, сел в троллейбус, поудобнее устроился на заднем сиденье, в дальнем от двери уголке, у окна. И заснул.
Сон III. Громовая машина
Как описать это лицо? Оно было длинным, да еще и с длинным кривым носом. Резкие складки у губ и складки у глаз могли бы прибавить внешности своего хозяина лишний десяток лет, но выпуклый мягкий подбородок с по-детски округлой ямочкой заставлял этот лишний десяток отбросить. Парик обрамлял лицо. Мягкий галстук… - галстук? Или тогда он назывался фуляром? - плотно окутывал шею, свободно ниспадая на грудь между распахнутыми полами длинного атласного камзола. Короткие штаны, чулки, башмаки… Меня снова занесло в XVIII век! Я быстро огляделся. В комнате был еще один человек. Тоже в башмаках, чулках, штанах до коленей, но вместо камзола на нем был… кафтан, что ли? И волосы у него длинные, да свои… Впрочем, комната ли это? Скорее, дощатые сени. Если в XVIII веке бывали сени. Да что я! Бывали, конечно. Но это не обычные сени, потому что от двери под потолком идет проволока. Куда? К невысокому шкафу, точнее, к железному пруту, который стоит на этом шкафу в хрустальном стакане, до половины заполненном каким-то порошком. Люди стоят лицом к шкафу. Позади них, по другую сторону сеней, огромный сундук. Я стою рядом с сундуком, в дальнем от людей углу, почему-то они меня не видят.
- Переоделись бы вы, сударь. Что же, из Академии, в параде да к прибору, - укоризненно проговорил человек без парика.
- Нет времени, нет времени, господин Соколов. Вы только посмотрите, какая туча на горизонте! Мой прибор сегодня будет работать. Думаете, Михаил Васильевич пошел переодеваться?
- Да с него-то, буяна, чего взять! Что я хотел спросить у вас, Георгий Вильгельмович…
- Спрашивайте, спрашивайте, родом я лифляндец, мы любим вопросы.
- Верно толкуют, будто вы можете без огня нефть зажечь?
- О, проще простого! Стеклянная палочка, дорогой господин Соколов, может привести человека в такое состояние, что, ежели он прикоснется к горючей жидкости, та тотчас вспыхнет.
- А вы сами сие видели, Георгий Вильгельмович?
- Опыт оный многие знатные ученые ставили, среди них первый славный Эйлер. Но как тогда вы удивитесь, сударь, ежели узнаете, что можно даже о лед зажечь нефть, ежели лед наэлектризован или же наэлектризована нефть.
- Много дивимся мы, господин профессор, вашим с господином Ломоносовым опытам. Он ведь тоже над домом шест железный, как и вы все равно, поставил, а проволоку от него в дом провел.
- Чему же дивиться, коли не науке великой, господин Соколов? Сам Невтон аглицкий, муж знаменитейший в свете, искру электричесую молнии небесной уподобил. А славный Иосиф Флавиус, историк римский и иудейский, тако пишет, что к золотой крыше храма Соломонова медные водосточные трубы подходили, от молний храм охранявшие. За тысячу лет в оный храм гром не бил. Не тому надлежит дивиться, что в наш век электрический мы молнии ловим, а древними знаемой премудрости. Громовая же машина, которую здесь видите, еще большее нам откроет. Но отойдите несколько, сударь, опасности нет, гроза еще далеко стоит, однако будем осторожными.
Профессор отстранил своего собеседника, но сам остался у шкафа с хрустальным стаканом. Между его лицом и прутом, торчавшим из стакана, было сантиметров тридцать. Я почувствовал, что сейчас что-то случится. Надо вмешаться! Лихорадочно искал в памяти, что я вижу… Закричать? Но услышат ли они меня? Ведь это же сон, один из моих идиотски реальных снов… И все-таки я крикнул: "Берегитесь!" И опоздал. В это самое мгновение от железного прута отделился отливавший синим огненный шар с кулак величиной. Секунда - и шар оказался у самого лба профессора. Я услышал хлопок, больше напоминавший звук выстрела из старинной пушки, чем гром. Профессор, не вскрикнув, рухнул назад, на сундук. Мастер кинулся на землю, на его спине вспыхнула одежда. Вдребезги разлетелся хрустальный стакан на шкафу. Во все стороны из него полетели какие-то пылинки. Одна из них угодила мне в глаз, я схватился за глаз и… проснулся.
Я сидел в троллейбусе, меня довольно сильно трясло - что поделать, заднее сиденье. Болел глаз. Что-то жгло ладонь. Я поднес ее к глазам. Несколько пылинок. Какие-то металлические, скорее всего, медные опилки.
В хрустальный стакан с медными опилками был вставлен стержень электроизмерителя в последнем опыте Рихмана.
Да, только что на моих глазах погиб Георг-Вильгельм Рихман, член Санкт-Петербургской академии наук, изобретатель первого электрометра… И я ничего не мог сделать, даже если бы вправду находился там. Рихман ведь все равно был убит, а академический "грыдыровальный" мастер Иван Соколов все равно уцелел. Я много читал об этой истории, помню портрет Рихмана… Но почему именно сейчас я увидел именно этот сон? Знаю я себя - мне такие сны зря не снятся. Память услужливо извлекла из своих запасников эту сцену не случайно. Но почему? Из-за упоминания Невтона-Ньютона? Но я и без того недавно вспоминал, что старик занимался и электричеством. Нет, было что-то еще… Огненный клуб! Синий шар, отделившийся от прута. Это же шаровая молния. Но какая! Первая в мире, которую получили искусственно. Пусть не намеренно, пусть с трагическим исходом, но искусственно. До искусственных шаровых молний XX века еще сотни лет, тысячи открытий и изобретений. XX веку понадобились для этого сложнейшая техника, мощные магнитные поля, чудовищной силы источники тока. А шаровую молнию можно было создать еще в XVIII веке. И в начале его и в конце XVII века тоже.
Я достал из кармана пиджака и лихорадочно перелистал перевод рукописи Альтотаса. Вот оно, это место: "Небо слушалось его законов, и грома служили ему". И я мог понять когда-то эту фразу просто как образчик восточного красноречия! И Юра на нее внимания не обратил, и Илья, и Михаил Илларионович. Даже Авдюшко… Но ведь с небом-то дело обстояло в точности по Альтотасу: по законам Ньютона двигаются космические тела. А может, слова о громах, которые служили Ньютону, только намек на его занятия электричеством? Вряд ли. В первой части фразы нет преувеличения. Стоит ли тогда видеть такое преувеличение во второй части фразы? А если принять, что Ньютон мог, пускай только во время гроз, получать шаровые молнии, то как не вспомнить про нейтроны из шаровых молний…
Ах ты господи… Да ведь я уже все понял - понял, что мои фантазии не стоят выеденного яйца. Взять хоть эту. Где гарантия, что Рихман получил именно шаровую молнию? Показания бедного Ивана Соколова? Но ведь он был перепуган до смерти. И один свидетель - не свидетель, тут наука строго держится основ римского права. А если даже это была именно шаровая молния - где гарантия, что она возникла не из-за чистой случайности? И даже если тут была не случайность, а закономерность, все равно, откуда я взял, что Ньютон мог перескочить через головы десятков ученых, столько наоткрывавших в электричестве с начала XVIII века и до 1753 года, когда погиб Рихман?