* * *
Светлана Довженко - невысокая, плотненькая (но ни в коем случае не толстая!), с кругленькими теплыми щечками-яблочками, умеющая мягко улыбаться, мягко убеждать, мягко выговаривать, а много ли женщин, которые все это умеют делать мягко. Квартирка блестит, блинчики печет с творогом и мясом, повидлом и изюмом - да с чем угодно.
Идеальная женщина для семейной жизни. А вот - не задалась у нее семейная жизнь Хоть всю душу она в нее вкладывала - и даже дважды, и, как чеховская душечка, каждый раз только интересами мужа жила. Первый был филологом, так она мало того что ему для диссертации материал помогала собирать, но и свою собственную диссертацию по смежной теме сделала. И только на два месяца позже него защитила. Но ей тут же предложили развить свою работу в докторскую, а ему нет. Не успела - муж ушел, не выдержал, не пожелал быть в собственной семье вторым. Она бросила науку, полюбила художника, и через год на их совместной выставке журналисты и искусствоведы клубились у ее живописи - о, никакого открытия в этой живописи не было, просто намеченное мужем-художником жена-художница довела до совершенства.
Она уж и бросить искусство обещала, и предлагала мужу самому выбрать, чем ей заниматься, - не вышло. Развелся.
Душечки XX века с их высшим образованием - не те, что в XIX были, и мужья их теряются, обнаружив это.
По-прежнему Света писала картины - но прежний свет уже не лежал на них. И с возвращением к филологии у нее тоже не получалось. Но старая негромкая слава помогла ей устроиться в отдел культуры и спорта одной довольно значительной газеты. И вот тут-то, в газете, Светлане пришлось посмотреться в текучие воды реки Галис. На нее, видите ли, возложили в числе прочего задачу позаботиться о повышении тиража. Как известно, одно из лучших средств для этого - конкурсы. На решение шахматных задач, литературных головоломок и исторических загадок.
- Да, - согласился главный редактор, - но придумайте конкурс, какого еще не было!
И за два дня до первой партии очередного матча на первенство мира по шахматам в газете появился скромненький вопросик.
Читателям предлагалось угадать, на каком ходу в этой партии чемпион мира и претендент разменяют в первый раз коней; потом - во второй партии - на каком ходу и кто именно первым объявит шах; потом - в третьей - когда именно, кто и в какую сторону сделает первым рокировку. Ну и так далее Принцип, наверное, вам понятен. Тем же, кто наберет максимум верных ответов, был обещан приз На открытках с ответами, разумеется должен был стоять штамп следующего после газетной публикации дня.
Играть в пророков - любимое занятие миллионов и десятков миллионов людей во всем мире. В конце концов, вошедший в наш обиход спортпрогноз - тоже ведь конкурс прорицателей.
Волнами по несколько сот открыток выплескивался читательский интерес к пророчествам каждые два-три дня на редакционный стол. Теория вероятности обеспечивала двум или трем десяткам отвечающих попадание в яблочко. Но нашлось четыре везунчика, угадавшие уже в первой половине матча от четырех до семи из двенадцати возможных. За их адресами и приехали в редакцию Нейстрин с Елисеевым, у которых, кстати сказать, успехи в конкурсе были более чем средними. Но везунчиков в свою лабораторию они вовлекли.
Один из них, как выяснилось, задавал себе самому перед сном вопрос из газеты - и утром просыпался с готовым ответом. Объяснял он это тем, во-первых, что, как утверждают психологи, время в правом полушарии головного мозга идет от будущего к прошлому, и, во-вторых, тем, что утро вечера мудренее. Другие не могли предложить и таких объяснений - но ведь угадывали, хоть и не всегда. И - появилась возможность ставить новые опыты, сравнивать результаты, устраивать коллективные сеансы заглядывания в будущее. А вдохновительницей новых экспериментальных программ стала Светлана Довженко. Полюби она Елисеева - и дар супердушечки сделал бы ее величайшей предсказательницей катастроф и предупредительницей аварий. Предпочти она ему Нейстрина - так стала бы негативисткой до такой степени, что даже сама идея предсказаний рухнула бы под тяжестью контрдоводов. Ведь даже скептицизму достается от скептиков.
Но сердце Светланы оставалось пока свободным, и потому дело, которым занималась самозваная лаборатория прогностики, шло своим чередом.
Нейстрин, Елисеев, Довженко, найденные по газетному конкурсу везунчики и еще добрый десяток людей, присоединившихся к первоначальному ядру, изучали сны собственные и товарищей, вдумывались в неясные предчувствия, вслушивались в шепот внутренних голосов, классифицировали приметы и по возможности проверяли их на собственном опыте.
А кроме того, выяснили, где могут ожидаться землетрясения, извержения, наводнения.
А потом обсуждали их вероятность - разбираясь в мельчайших из деталей, что удавалось вытянуть из вузовских учебников по геологии, гидрологии и смежным наукам, тяжеленных старых монографий и свежих научных журналов или обнаружить на хрустящих от свежести газетных листах. А потом снова видели сны - и думали, вещие ли они, и насколько, и по какому поводу, и что именно предвещают.
Все это было довольно подробно описано мною в повести под названием "Река Галис" - она даже появилась в одном журнале.
Там справедливо сообщалось, что и самое безнадежное дело получается, если им занимаются всерьез Сотрудники лаборатории прогностики, в числе прочего, многие месяцы подряд отправляли во множество адресов метеопрогнозы: ежедневно - на следующий день, каждое воскресенье - на предстоящую неделю. Сначала эти листки в лучшем случае проглядывали мимоходом. Но капля продолбила-таки камень, лабораторию признали, дали несколько штатных единиц. Для Нейстрина, Елисеева и трех везунчиков хобби стало профессией; вот тут они и сообщили, что на большой сибирской реке Енигирке, по их сведениям, ожидается необычайной силы паводок; возможны большие разрушения в населенных пунктах вдоль ее среднего течения.
А у лаборатории уже есть ведь кое-какие результаты и сверх тех удачных метеопрогнозов. И вот - не берусь объяснить, каким чудом, но дело-то происходит в фантастической повести - принимается должными инстанциями решение построить в нужных местах в долине Енигирки защитные дамбы, а ближе к делу эвакуировать людей из особенно угрожаемого района.
Победа, кажется! Она должна стать и величайшим испытанием идеи, проверкой на прочность возможностей лаборатории и способностей ее сотрудников.
И в этот самый момент взлета на Нейстрина и его друзей обрушиваются удары судьбы. Двум удачливейшим предсказателям лаборатории предлагают чрезвычайно интересную и перспективную работу по их основной профессии.
Третьего военкомат неожиданно лишает отсрочки от призыва в армию.
И с совсем уж катастрофической решимостью те самые инстанции, что одобрили защитные меры в бассейне Енигирки, берут назад свое согласие и отменяют недавнее свое решение.
Откуда эта напасть?
На празднование признания лаборатории - оно состоялось дома у Елисеева - попадает человек, только что защитивший спешившую на праздник Светлану не то от вора, не то от хулигана.
В разгар взаимных поздравлений случайный гость огорошивает хозяина и его друзей заявлением, что их деятельность шарлатанство, и - уходит.
Это был Валентин Сергеевич Горбов, человек, который пытался не предсказывать будущее, но организовать его.
* * *
Валентин тогда дежурил по стадиону - как время от времени приходилось дежурить всем районным тренерам. На беговые дорожки, теннисные корты, волейбольные площадки и прочее в том же роде довольно было глянуть из окна. Но хоть разок обойти помещения главного корпуса следовало - и именно с этого он начал утро.
Бочком, приоткрыв двери ровно настолько, чтобы в них можно было протиснуться, проскальзывает Валя Горбов в спортивные залы. Взлетают над брусьями девушки, крутятся на турниках парни, громко хлопают друг о друга и о влажные тела противников огромные боксерские перчатки.
Суровая тренерша-гимнастка, недавний чемпион Союза, торжественно наклоняет голову в знак приветствия, но выражение ее костистого и вдохновенного лица не оставляет места сомнениям: не любит она, чтобы ее девочек смущали, пялили на них глаза.
Валентин жадно вдыхает воздух тренировочных залов, вбирает в себя острый, но не неприятный запах пота, выжатого борьбой глядит на угловатые плечи и круглящиеся мышцы ребят.
И пинг-понг ему нравится смотреть, и классическую борьбу, и акробатику. Сила, ловкость, точность движений притягивают его - как электрический заряд другого знака. Он-то ведь тренер по шахматам. И к шахматам должен вернуться после обхода.
Вот оно, сегодняшнее его место. Стул у стола, стол - у стула. И так всегда - стол и стул. На столе - шахматы. Сегодня на столе телефон. Но шахматы тоже поместятся - рядом. Вчера ему повезло - удалось купить в букинистическом "Теорию жертвы" Шпильмана. Надо воспользоваться свободной минутой, чтобы еще разок проглядеть - хотя бы первые главы. Рудольф Шпильман! Человек, который даже по фамилии был игроком.
Итак, "предпосылки, цели и способы проведения жертв, иллюстрированные на 37 примерах"…
- Привет!
- Здравствуйте.
Люба явилась. С одной стороны, это хорошо. Она будет отвечать на звонки. С другой - плохо. Она будет отвечать на звонки - тех, кто сможет дозвониться, а таких окажется немного, - и вряд ли среди них будет тот, кто должен позвонить самому Валентину.
Длинноногое, остроглазое, веснушчатое существо вынимает из сумочки увесистый том англо-русского словаря, зеркальце, коробку сигарет, записную книжку. Словарь Люба кладет на стол, прислоняет к словарю зеркальце, сует, глядя в зеркальце, в розовые губки сигарету, несколько раз осторожно передвигает ее с места на место, выбирая для сигареты наиболее эстетичную позицию, затем, не закурив, раскрывает записную книжку.
Начинается. В глазах - азарт! Еще бы! Есть ли на свете более волнующее занятие, чем телефонный разговор?
- Маша? Наконец-то. Тебя можно поздравить? Нет? Чего же ты думаешь? Ах, он еще не решил? Ну вот что. Хватит. Поставь перед ним вопрос ребром! Немедленно! Нет - так и встречаться больше не надо. Ты для него и так стольким пожертвовала…
- Жертвы бывают реальными и мнимыми, - говорит Валентин.
- Чего-чего? - подозрительно взглядывает на него Люба, быстро прикрывая ладошкой микрофон трубки. - Что вы говорите?
- Это не я, это Рудольф Шпильман. Должен вам сказать, он делит жертвы на активные и пассивные, а также реальные и мнимые.
- Трепетесь, - фыркает она презрительно. - А мы тут, между прочим, о важном говорим.
- Люба, простите, но вы даете своей подруге абсолютно неверный совет. Совершенно не умеете вы предвидеть ход событий! При такой стратегии равновероятен любой исход. Этот самый ваш "он" или женится, или не женится, но Машу-то вашу, насколько я понимаю, второй вариант не устраивает?
Они знакомы уже месяца четыре, но впервые Люба смотрит на Горбова с интересом. Это подстегивает Валентина. Уйти из кабинета он, как дежурный, права сейчас не имеет, а заниматься шахматами под разговоры милой Любы… Хотя он и считает себя человеком волевым и целеустремленным, но не до такой же степени… А кроме того, Валентину двадцать семь лет, а Любе двадцать один. И хотя она его не слишком интересует, одна мысль, что он, кажется, заинтересовал ее, подхлестывает его воображение, занявшееся теперь проблемами неведомой Маши и ее "его".
- А что же она должна делать? - спрашивает Люба.
- Чтобы дать вам позитивные советы, я нуждаюсь в дополнительных сведениях.
- Маша, перезвони, пожалуйста, через четверть часа. Только обязательно.
Уткнув острые локотки в стол, Люба кладет на длинные ладони подбородок с ямочкой посередине.
- Что вам рассказать, Валентин?
- Начните с внешности героев. Я слушаю…
…Валентин вздыхает, облегченно распрямляется:
- Итак, подводим итоги в данном случае исчезнуть для Маши означает сдаться. Ее кавалер наверняка на примете у другой, точнее, у него и другая есть на примете, и он растерялся меж двух охапок сена… если не меж трех.
- Откуда вы знаете?
- Догадываюсь. А вот известно ли вам, чем активная жертва отличается от пассивной? Тем, что она обязательно должна быть принята. Итак, пусть Маша не просто исчезнет с его горизонта, а напишет письмо, мол, слишком он ей дорог, чтобы с ним встречаться, она его любит, но не верит, что они смогут быть счастливы, потому что он, как ей кажется, любит недостаточно.
- Пф-ф! И что будет?
- Узнаешь. Посмотри, вот тут, у Шпильмана, страница седьмая, правая колонка - сказано: активная жертва значительно сильнее пассивной.
Через неделю Люба перехватывает Валентина у входа на стадион.
- Они подали заявление в ЗАГС.
- Кто они? А! Правда?
- Да. Послушайте, я хочу с вами посоветоваться.
Любе необходимо срочно отделаться от двух лишних поклонников. Один, поинтеллигентней, успел понравиться маме и папе, а Люба еще замуж не собиралась; второй не давал ей прохода на танцплощадке в парке, и прийти туда с кем-нибудь еще стало невозможно, а иногда хотелось.
Хм… У нее два лишних поклонника, а сколько не лишних? Что они в ней находят? Девушка как девушка. Конечно, когда вот так полутемно, как на этой аллее, есть в ней что-то тревожащее, загадочное даже. И не так хорошо видна улыбка, в которой проскальзывает ранний и немалый опыт. И голос у нее сейчас тихий, нежный. С посетителями стадиона и даже тренерами она говорит потверже, погрубее. Впрочем, это естественно Брови, глаза, ресницы - не придерешься. Щеки - тугие. Морщинок у глаз, кажется, еще нет.
- А второй, с танцплощадки, вам предложение не делал?
- Что вы?! Он только полгода назад развелся. Теперь, грозит, никогда не женюсь.
- Прекрасно. Предложите ему руку и сердце. Назовем это, по Шпильману, освобождающей жертвой. Пассивной, потому что ее могут не принять - и не примут.
- А как с Костей? - спрашивает замирающим голосом Люба.
- Это который хочет жениться? Тут путь противоположный. Надо сделать так, чтоб он увидел вас целующейся с другим. Это будет тоже освобождающая жертва, но, как видите, активная. Если для нее понадоблюсь я…
- Спасибо, - сказала Люба.
В ближайший месяц половину свободного времени Горбов тратил на решение с Любиными подругами их проблем. А потом его вызывает директор стадиона и говорит, что угнетает его ситуация с финансовым планом, добиваются сверху, чтоб выполнял, а как выполнить, если оттепель, льда нет? Каток-то не работает. Что делать?
Валентин решительно посоветовал:
- Пишите этому начальству докладную. Требуйте холодильных установок для намораживания льда.
- Так ведь нет у начальства лишних установок! И оно знает, что я это знаю. Только рассердится.
- Видите ли, есть такое философское положение, нельзя ничего найти, ничего не потеряв. Пусть сердится. Зато выговора объявить не сможет: если в установках откажет - само будет виновато. А скорее - не откажет. Будет сердиться, что вы его не поняли, это верно, но есть ситуации, в которых подчиненному полезно не понимать свое начальство. Это, по Шпильману, тормозящая жертва.
За помощью обращается двоюродная сестра самого Валентина. Ей тридцать пять, не замужем, у нее давний роман с сослуживцем, который никак не решится на брак. Это для Горбова даже не задача, а типовой пешечный эндшпиль, правила игры в котором порядочный шахматист обязан знать наизусть. Совет: немедленно сменить место работы.
Подоплека этой рекомендации достаточно ясна и самой кузине Горбова: предполагаемый жених видит ее буквально каждый день; они почти не расстаются, а в случае женитьбы и вообще не будут расставаться: редкий мужчина в силах это выдержать. Женщина отлично все понимает, но ей-то хочется видеть любимого каждый день; она боится потерять его, исчезнув с его глаз; она многого боится и поэтому, все понимая, ничего не собирается менять.
Теперь - приходится. Все получается так, как было намечено.
А там пошло и пошло.
- …Вы меня не знаете, Валентин Сергеевич. И все-таки прошу, не откажите в совете…
- Извините, Валентин Сергеевич, мне дал ваш телефон Николай Георгиевич…
Валентин добросовестно разрабатывает для своих "клиентов" планы действий. Но самого Горбова куда больше, чем его подопечных, ошарашивал факт действенности его советов.
Впрочем, одну из причин, объяснявших этот факт, он нашел довольно быстро. Любой шахматист знает, что в партии даже не самый верный план несравненно лучше игры без всякого плана Люди, получавшие от Горбова план и исполнявшие этот план, действуют эффективнее, чем если бы они под влиянием эмоций тыкались из стороны в сторону.