"Проклятие, как это не вовремя!" – ругнулся про себя профессор, вздрогнув от неожиданности. Держа в правой руке реторту с драгоценным составом, левой он потянулся к трубке, лежащей на столе поодаль, и не заметил, как из наклоненной невзначай посудины прямиком на раскаленную плиту потекла тоненькая струйка прозрачной жидкости.
Мгновенная вспышка, оглушительный взрыв и жар, опаливший лицо!.. Мощная ударная волна отбросила Профессора и, уже падая с прижатой к уху трубкой, последнее, что он услышал, был взволнованный голос жены:
– Кеша, Кеша, что у тебя там стряс…
Глава 2
– Бедный ты мой, бедный! – проговорила Лена, заботливо поправляя одеяло на муже. Уже вторую неделю он лежал дома после больницы, куда попал сразу после взрыва в лаборатории.
Ее Кеша потерял почти все, над чем работал долгие годы. Пожар, начавшийся в лаборатории после взрыва, уничтожил плоды его десятилетнего труда. Сгорели все записи, материалы и результаты многолетних исследований. Все пошло прахом. Хорошо еще, сам Кеша чудом остался жив.
Когда прогремел взрыв, который услышала в трубке Лена, она все поняла и приняла все необходимые меры, вызвав охрану, пожарных и "Скорую помощь". Прибежавшие первыми охранники успели вытащить из огня Профессора, часть живности, включая попугая, и ворох каких-то бумаг из открытого сейфа. Но основная часть документов была безвозвратно утеряна. Выгорело поллаборатории прежде, чем пожар был потушен.
Кеша тоже немного обгорел: у него было опалено лицо, пострадали руки, но все-таки ему повезло, если так можно сказать про человека, побывавшего в самом эпицентре пожара. В момент взрыва он упал под дубовый стол, и именно этот факт спас ему жизнь Охранники сумели его вынести из задымленного помещения раньше, чем ядовитые продукты горения сделали свое черное дело. Задохнулись лишь кролики и часть мышей.
Кеша все время пребывал в забытьи. Периодически приходя в сознание, он открывал глаза, просил пить и снова отключался. Лена не отходила от него. Хуже всего было то, что его болезнь, словно почувствовав свободу, навалилась с удвоенной силой. Не помогали уже и лекарства, которые хоть как-то тормозили ее. Случай с пожаром спровоцировал новый толчок, и Кеша буквально угасал на глазах, что подтвердил и его лечащий врач Андрей Анатольевич, последние дни дежуривший возле постели больного вместе с Леной.
Вот и сегодня врач отвел Лену в сторонку и проговорил охрипшим от волнения и недосыпа голосом:
– Елена Дмитриевна, мужайтесь! Викентию Сергеевичу осталось совсем недолго. Возможно, несколько часов, и вы должны об этом знать. Я бы посоветовал пригласить всех родственников, чтобы они успели с ним попрощаться.
Этот врач был старым другом ее Кеши. Когда-то давно они, кажется, учились вместе в институте. И в последние годы он частенько наведывался к ним, пристально следя за самочувствием своего давнего товарища и подопечного.
Лена и сама понимала, что Кеша уходит. Поэтому она вняла совету Андрея Анатольевича и позвала дочь и Севу. Теперь они все собрались в комнате, где лежал больной глава семьи. Наступила гнетущая тишина, время от времени прерывающаяся хриплыми вздохами Викентия Сергеевича.
– Лена! – раздался вдруг слабый голос больного. – Лена, Сева здесь?
– Я здесь, Викентий Сергеевич! – наклонился к нему ассистент.
– Сева, слушай и не перебивай! Я хочу, чтобы ты женился на моей дочери и ни при каких обстоятельствах не оставлял нашу семью. Позаботься о них обеих.
И еще! – Он прикрыл глаза, переводя дыхание. – Я знаю, что все сгорело… Но я в тебя верю, как в ученого. Мы с тобой многое прошли вместе, я уверен, ты не отступишься и продолжишь… – он помолчал. – Сева! Я нашел эту формулу, понимаешь?! Нашел! Мне оставалось только получить состав лабораторным путем… Не успел… Я ее записал в мою тетрадь… но теперь ничего не помню… Ты мне обещаешь, что закончишь? Обещаешь?
– Да, да, конечно, обещаю! Обязательно, не волнуйтесь! Я и сам этого очень хочу! Сделаю все, что смогу!
– Надо больше, чем сможешь, Сева. Извини, я виноват… Мне следовало тебя дождаться. Не делать одному, но… я был, как одержимый… Прости меня… – Викентий Сергеевич снова устало прикрыл глаза и после продолжительного молчания позвал:
– Катя, дочка!
– Я здесь, папочка! – Катя, не скрывая слез, взяла отца за руку.
– Катюша, и ты, Лена – простите меня, если я вас чем-то когда-нибудь обидел. Я всегда хотел чего-то добиться в жизни и… не успел! Жаль. Я так хотел! Лена, ты для меня всегда была лучшей женщиной на свете и ею останешься даже там, – он попытался улыбнуться и показал глазами на потолок. – Не горюй, я читал, что и там жить можно. Жить и любить вас обеих! Катя, держись Севы. Он…
Викентий Сергеевич не договорил. Голова его упала на грудь.
– Он потерял сознание, вам надо уйти, – сказал доктор, подходя к Профессору, – если что, я позову вас.
После похорон Лена была сама не своя. На работу она ходила через силу. К тому же намечались кадровые перестановки. Директор института уходил на пенсию, и в НИИ наблюдались разброд и шатания. На место директора объявились сразу три кандидатуры: два его старых зама – они уже давно примеряли на себя директорское кресло, – и новый помощник директора по хозяйственной части Грошев, который хотя и не имел прямого отношения к науке, но научное звание у него было – в институт он пришел, будучи доктором наук. Ему и прочили директорское кресло представители наиболее осведомленной части институтского электората.
Так и произошло. Именно Грошев Валерий Петрович и возглавил НИИ. Правда, злые языки утверждали, что тут не обошлось без блата, ведь его тесть занимал определенный пост в министерстве. Эти же языки также намекали, что и научное звание, полученное им накануне его перевода из этого министерства, где он проработал под началом своего известного тестя, также было присвоено ему чуть ли не в кулуарах. Ведь никто никогда не видел ни одной научной публикации ученого с фамилией Грошев.
Новая метла с места и в карьер принялась выметать все старое и устоявшееся в научной среде института. Были закрыты сразу несколько перспективных и не очень направлений. Смещены со своих должностей многие руководители. Был вызван на ковер к директору и новый заведующий лабораторией Наследственных болезней – Колмогоров, которому еще не доводилось посещать столь высокие кабинеты.
– А, проходите, проходите, дорогой Всеволод э-э… Николаевич! – приветствовал директор завлаба, утвержденного на эту должность при прежнем директоре по просьбе самого Осипова, когда тот пришел в себя после взрыва в лаборатории. – Присаживайтесь, пожалуйста. Ну, как, завершили уже ремонт? – он с любопытством разглядывал молодого сотрудника и не мог не отметить, что за внешней скромностью невысокого блондина в аккуратном костюме угадывается твердость характера и внутренняя сила, выраженная в его взгляде, четкой походке, манере держаться. Несмотря на некоторую неловкость, которую испытывало подавляющее большинство людей, приходящих в этот кабинет, Колмогоров не выглядел растерянным, а его серые глаза смотрели открыто и дружелюбно.
– Да, спасибо за заботу, Валерий Петрович! Уже почти все восстановлено, слава Богу. Осталось только совсем немного – оборудование, колбонагреватели, новые лабораторные плитки, опять же, животных подопытных…
– Дорогой мой Всеволод Николаевич, все это замечательно, но больше всего меня интересуют записи профессора Осипова, его последние наработки. Я слышал, что его недавние опыты были очень обнадеживающими. Что вы на это скажете?
– Вы правы. Мы с профессором были на грани открытия лекарства. Не хватало последнего звена, и ингредиент был теоретически выведен буквально в последний день перед взрывом, но, к сожалению, Викентий Сергеевич не успел получить само лекарство – помешала проклятая случайность!
– Так, так, – забарабанил пальцами по столу Грошев, – случайность, значит! А где были вы сами, уважаемый господин Колмогоров? Почему вас с ним не было? Почему он вообще ставил опыты в одиночку, ведь по инструкции это не положено? Молчите? Я понимаю, что вы как бы и не причем! Вероятно, у вас есть какой-то оправдательный документ, подтверждающий правомочность вашего отсутствия на рабочем месте в момент, как вы изволили выразиться, несчастного случая? Опять молчите? Так что же, есть документ или нет?
– Валерий Петрович, вы же сами знаете, что у нас не принято было…
– Вот именно – было! Теперь такого не будет! Бывший директор сильно распустил вас и весь институт, где царили разгильдяйство, выдаваемое за демократичность, и расхлябанность, выдаваемая за доброжелательность! Никакой трудовой дисциплины – и вот результат! Погиб человек, испорчено народное имущество, которое, между прочим, стоит немалых денег, а самое главное – уничтожены результаты многолетних исследований! А кому отвечать, позвольте вас спросить, за все это безобразие? Я вам отвечу: мне – новому руководителю, сменившему быстренько ушедшего на пенсию старого маразматика! И… еще вам, дорогой мой новый завлаб!
– Мне? Почему мне? У меня ведь была уважительная причина отсутствия – я сдавал на права! Вот, пожалуйста! – Колмогоров вытащил из кармана водительское удостоверение и протянул его Грошеву.
Грошев взял его, брезгливо повертел в руках и пренебрежительно бросил на стол.
– Вы все-таки, уважаемый господин Колмогоров, не понимаете всей меры ответственности, свалившейся на ваши плечи, – Грошев встал из-за стола и стал расхаживать по кабинету, заложив руки за спину. – Поймите меня правильно. Мне надо принимать меры. Расследование все еще продолжается, и с меня требуют соответствующие меры по отношению к виновникам, пусть даже косвенным, этого происшествия. А у вас нет никакого официального подтверждения вашим словам. Следовательно, это – прогул, повлекший за собой необратимые последствия! У вашей лаборантки Козыревой, кстати, с этим все в порядке – налицо больничный лист! Такие вот дела! И было бы еще у вас оправдание в виде результатов эксперимента. Но и их нет! Так что не взыщите, дорогой мой Всеволод… э-э э… Николаевич, я вынужден принять адекватные этой ситуации меры. Короче, я бы вам посоветовал написать заявление по собственному желанию, от греха подальше. Поверьте, для вас – это самый лучший выход!
Директор сел на свое место, давая понять, что аудиенция закончена.
– Да, и не забудьте ваши права водительские. Они теперь вам очень пригодятся! – директор криво усмехнулся.
Сева забрал документ и вышел из кабинета, не произнеся ни слова. Это был крах! Все пропало! Как теперь он сможет выполнить обещание, данное перед смертью своему учителю и наставнику? Как плохо все складывается!
Что теперь он скажет Кате и Елене Дмитриевне?! Что теперь вообще ему делать???
Он пришел в лабораторию, ни на кого не глядя, сел за стол, уронив голову на руки, и глубоко задумался. Сотрудники, искренно любившие нового завлаба, понимали, что произошло нечто страшное, и подавленно молчали. Только лаборантка Зиночка Козырева подошла к нему и тихо спросила:
– Что-то случилось, Всеволод Николаевич?
Сева посмотрел на нее затуманенным от слез взглядом:
– Все кончено, Зиночка! Я в большом долгу перед Профессором.
Затем он встал, молча собрал свои вещи и быстро написал заявление об уходе, которое оставил на столе. Оглядев напоследок лабораторию с притихшими сотрудниками, в которой провел десять самых счастливых лет своей жизни, он остановил взгляд на попугае Сене – любимце Профессора. Притихший Сеня, словно понимая, что происходит, сидел, нахохлившись.
– Не волнуйся, мой друг, тебя я здесь не оставлю. Ничего, мы еще с тобой повоюем, я тебе это обещаю! – Сева прихватил клетку с попугаем, попрощался со всеми и вышел за дверь.
Теперь у него начиналась другая жизнь.
Когда дверь за Колмогоровым закрылась, Валерий Петрович даже немного пожалел его – лично против этого молодого ученого он ничего не имел. Да, жаль, что эпохальное открытие не будет сделано теперь – в ЕГО институте. А как было бы здорово!
Он представил, ЧТО бы написали газеты, не сгори эти бумаги во время взрыва. Этот Колмогоров наверняка бы довел все до конца, и было бы создано уникальное лекарство – бомба в научном мире. И все это – в институте под ЕГО руководством. А это – Государственная премия, наверняка и звание академика… Академик Грошев! А что, очень даже звучит! Жаль, что пока это все откладывается на неопределенное время.
Грошев полез в ящик своего стола, куда при переезде переложил несколько старых папок с документами с прежнего места работы.
– Ну-ка, ну-ка, что там такое? – Он открыл первую попавшуюся папку и углубился в чтение. Это была их совместная с Викешей Осиповым дипломная работа как раз по той самой теме, над которой тот трудился потом до самой своей смерти. Надо же, сколько воды утекло!
Он даже вспомнил, почему эта работа оказалась именно у него, а не у Осипова. Потому что это он, а не инфантильный Викеша, предложил забрать из института их работу, чтобы можно было и дальше развивать эту тему. Забрать-то забрал, а отдать не отдал – все было как-то недосуг, да и подходящего момента не было. Или желания?
Сам Валерка вовсе и не собирался заниматься этой научной тягомотиной. Ему хотелось тогда всего и сразу! И таким вариантом была женитьба. Еще бы, Наденька, как выяснилось, была не только красавицей, но и очень выгодной партией. Ее папаша уже тогда занимал серьезный пост в министерстве здравоохранения и мог бы сделать для своего зятька немало полезного. Но Надя, как назло, неровно дышала к этому упертому Профессору, который, кроме своей науки, ничего и никого вокруг не видел. Вот тогда-то и пришла Валерке на ум гениальная идея дискредитировать своего извечного соперника в глазах Надиных родителей.
Валерка помнил этот день до мелочей. Они тогда только-только успешно защитили дипломную работу. Причем именно Профессор настоял на совместном творчестве, мотивируя это тем, что ему будет некогда заниматься оформлением. Вот чудак, да Валерка только и мечтал об этом – быть хотя бы соавтором перспективнейшего направления в медицине. Это только бессребреник Профессор вот так, за здорово живешь, мог разбрасываться своей славой. Ну, на то он и гений. А Валерка своего не упустит!
Он и не упустил. Пришел с этой своей идеей к Викеше и предложил забрать из института успешную работу. А потом отнес ее отцу Нади и рассказал, что они оба – авторы этой работы, отмеченной по заслугам в их институте, – претендуют на руку и сердце его дочери. Но, как честный человек, он, Валерий Грошев, не может не предупредить их семью об опасности, грозящей потомкам Осипова в связи с плохой наследственностью. Он так прямо и сказал тогда ее отцу – У Осиповых плохая наследственность!
– Надо же, а Надя мне ни о чем таком не рассказывала, – задумчиво произнес Алексей Иванович. – Она вообще у меня девушка скрытная. Ваши сведения, молодой человек, я, безусловно, проверю по своим каналам. И, если это правда, то сделаю все, чтобы не допустить этот брак! А что же сама Надя? К кому из вас она благоволит?
– Это надо спросить у вашей дочери, но мне кажется, что мы с Викешей в этом плане совершенно равны! – скромно произнес Валерка… и это было неправдой!
Он умел быть весьма убедительным, особенно если на карту было поставлено очень многое. Ему до колик хотелось добиться благосклонности всесильного собеседника, сделать его своим союзником. Он поставил на эту лошадку, и она пришла первой!
Женитьба на Наде была только необходимой ступенькой, этапом большого пути. Работа в министерстве под началом тестя, защита кандидатской, а затем и докторской диссертации – это только приятная плата ее отца за Валеркино покровительство его взбалмошной дочери. Надя даже родить не смогла – сказалась биологическая несовместимость супругов. Но Валерка был уверен, что этот печальный факт – его собственная плата за женитьбу на нелюбимой женщине, с которой он жил, стиснув зубы.
Да, он достиг многого – чего стоит только руководство таким институтом в его возрасте? Тесть, уйдя на пенсию, успел выполнить напоследок свое обещание – устроить его на эту должность. И пусть у Валерки нет ни детей, ни настоящей семьи, зато именно сейчас он стал свободным от многих обязательств. Теперь у Валерия Петровича развязаны руки – никто и ничто не сможет помешать ему делать то, что он захочет. Ему больше не надо бояться, что Наденька побежит жаловаться своему папаше. Теперь у грозного Алексея Ивановича руки коротки!
Директор Грошев бережно закрыл папку, пригладив рукой обложку, и убрал вглубь своего директорского стола. Затем нажал на кнопку селекторной связи:
– Эвелина? Принесите-ка мне чашечку крепкого кофе, да погорячее! Я ждать не люблю, прошу запомнить! – Он с удовлетворением откинулся в роскошном кожаном кресле и с наслаждением закурил сигару из коробки, подаренной тестем.
Глава 3
Дни потянулись за днями. Сева, целыми сутками лежа на диване, предавался извечному российскому занятию всех обиженных и оскорбленных – ничегонеделанью, хотя сам вовсе не считал это занятие бесполезным. Ведь он искал выход из сложившейся ситуации. Но чем дольше Сева предавался этим поискам, тем больше запутывался в лабиринтах тупиковых решений.
Все его, казалось бы, гениальные придумки натыкались на стену административного равнодушия нового директората НИИ, ни под каким видом не допускавших на территорию института посторонних лиц, к коим теперь принадлежал и Сева.
А без инструментария он не представлял себе продолжение работ. Ведь он не был теоретиком, как покойный профессор, хотя и считался одним из лучших его учеников. Даже если вдруг ему бы и удалось вывести эту проклятую формулу последнего ингредиента, ему бы все равно понадобилось практическое ее подтверждение в лабораторных условиях. На домашней кухне этого не сделаешь – хотя бы в силу чрезвычайной опасности такого эксперимента. Не говоря уж об отсутствии простейших химикатов. Нет, без лаборатории не обойтись в любом случае!
Слава Богу, что у Севы сохранились формулы ранее выведенных профессором Осиповым ингредиентов, составляющих искомый фермент. Оставался лишь маленький шажок – эта проклятая формула!
И профессор в свой последний рабочий день ее вывел! Но – то Профессор, а вот ему, Севе, это вряд ли под силу… Надо смотреть на вещи реально, чего там греха таить! Но пробовать и пытаться он все равно будет, чтобы потом не упрекать себя за бездействие. Но ведь и жить на что-то тоже надо!
Ему уже и самому надоело существовать за счет жены. Правда, сегодня и она не пошла на работу – прихворнула малость, как она выразилась. Ее целый день мутило, болели голова и горло.
Сева встал с дивана и подошел к жене. Она спала тревожным сном, вздрагивая и бормоча что-то невнятное. Тяжело же ей приходится. И на работе выматывается со своими иностранцами (его жена была гидом-переводчиком), и дома надо мужа успокаивать и подбадривать.
Все, надо брать себя в руки! Да вот хотя бы извозом заняться, что ли? Ему вспомнились ехидные слова Грошева о том, что права могут пригодиться. Как ни горько это осознавать, но, к сожалению, он прав!