Но он - геолог до мозга костей и поэтому, конечно, не может позволить себе слишком остро переживать семейные невзгоды.
Для Юрковского, удачливого геолога-разведчика, перелет означает прежде всего новый рекорд и новые ощущения. Его не очень прельщают слава и почет - он открыто издевался над иными пилотами, опьяневшими от внимания и забот, которыми их окружала благодарная страна. Он принимал участие в самых рискованных экспедициях, но портреты его редко появлялись в газетах и на телеэкранах. Он любит опасность за высокое ощущение победы над ней. Он наслаждается ею, как гурман ароматом изысканного блюда. Правда, он стыдливо скрывает эту маленькую слабость, которую Краюхин как-то назвал "отрыжкой монтекристовщины самого дурного толка". Романтик… Жаль, что он не принимает, не жалует Быкова, которого в припадке кастовой спеси обвиняет и в тупости, и в ограниченности, и в отсутствии воображения. Вся беда именно в избытке воображения у Юрковского…
Богдан Спицын… Он искренне не понимает, как можно интересоваться чем-либо, кроме вождения межпланетных кораблей. Теперь, когда стеснявшие его путы прежних принципов космогации разорваны, он чувствует себя настоящим хозяином пространства. Смешной паренек! Кроме пространства и пульта управления, для него существует только Вера, милая, нежная Вера, единственная женщина в мире и, как он думает, единственный человек, понимающий его до конца. Но и тут он верен себе. Пожалуй, он похож на рыцаря, когда ведет корабль и думает, что делает это в честь своей дамы…
А Михаил Антонович Крутиков - просто лучший штурман в стране, только и всего. Добродушный, мягкий, любитель товарищеских вечеринок и торжественных собраний, на которые является со всей семьей - с женой и двумя ребятишками, превосходный математик, предложивший несколько принципиально новых методов ускоренного решения сложнейших задач космогации. Он с одинаковым удовольствием позирует перед объективами кинокорреспондентов и возится дни напролет с детьми. Он никогда не отказывался ни от самого мелкого, незаметного дела, ни от внезапного предложения отправиться в самый головоломный рейс. Если бы не Краюхин, мягкого и уступчивого Михаила Антоновича всегда отправляли бы в скучные и опасные рейсы в пояс астероидов. А сейчас штурман занимает привычное место рядом с давним своим другом Спицыным и простодушно восторгается этим.
И Алексей Быков… Краюхин улыбнулся, вспомнив кирпично-красное лицо, маленькие, близко посаженные глазки, облезлую лиловатую шишку носа, жесткую щетину, торчащую вперед над вогнутым лбом. Не красавец, не Юрковский, конечно… И по части стихов не очень силен… Зато прекрасный инженер-практик. И какая быстрая реакция! Вспомнить только происшествие у колючей изгороди, испытательный пробег… Для Алексея Петровича экспедиция на Венеру - лишь весьма странная и неожиданная командировка, оторвавшая его - временно, конечно, - от привычной работы в глуши азиатских песков. Приятная возможность показать во всем блеске свое мастерство первоклассного водителя и инженера-ядерника и дорогая сердцу простого, хорошего человека возможность похвастать когда-либо в кругу друзей участием в межпланетном перелете. С другой стороны, вполне понятный и уместный у неискушенного страх перед грозными и величественными тайнами внеземного. Это очень хорошо, что он в экспедиции.
Вся шестерка в целом - отличная "сборная". Их человеческие черты сцементированы общим для всех глубоким, бесценным фоном: все они коммунисты, люди чести и дела. А слабости и недостатки… Что ж, достоинства этих шестерых чудесно дополняют друг друга, и он, Краюхин, справедливо гордится умением подбирать людей.
И, закрыв глаза, Краюхин снова и снова вызывает в памяти лица и поступки Ермакова, пилотов, геологов, "специалиста по пустыням". Но… если бы не путались под ногами осторожные маловеры! Правда, их скептицизм приносил не только вред. В борьбе со старым новое крепнет. Надо признать, что эта борьба многое прибавила к мощи и неуязвимости "Хиуса". Но вреда было гораздо больше. На борьбу впустую уходила масса энергии, противники подрывали в создателях "Хиуса" веру в грандиозную идею.
Ведь среди противников оказались и те, кто были когда-то близкими друзьями и помощниками Краюхина, те, на кого он так надеялся…
Когда дежурный снова вошел в кабинет, Краюхин взглянул на него с таким гневом, что молодой человек остановился как вкопанный и растерянно заморгал. Но Краюхин уже пришел в себя.
- Что у вас? - спросил он.
- Радиограмма из комитета, Николай Захарович.
- Ну?
- Запрашивают о "Хиусе".
- Сообщите, что все… что пока все благополучно.
- Слушаюсь. Но…
- Что?
- Ваша подпись…
- Давайте.
Краюхин торопливо расписался и бросил ручку.
- Телевизионная связь?
Дежурный виновато развел руками.
- Ладно, ступайте.
Он вспомнил свою напутственную речь на прощальном обеде. Да, пожалуй, он говорил не совсем то, что хотел. Но ведь не мог же он выпалить: "Если погибнете, все пропало…", или что-нибудь в этом роде. А может быть, так и нужно было?
Он, шатаясь, поднялся на ноги. Ясно, он болен. Ему очень жарко, и в то же время знобит. Хорошо бы спросить чего-нибудь горячего… Он протянул руку к видеофону. В то же мгновение послышались торопливые шаги, полуоткрытая дверь распахнулась настежь, и веселый, улыбающийся дежурный крикнул:
- Николай Захарович! Есть связь! Ермаков просит вас к экрану!
- Иду, - сказал Краюхин, но еще минуту постоял, опираясь о стол, глядя куда-то поверх головы дежурного. "Ермакова надо предупредить, вертелось у него в голове, - Ермакова обязательно нужно предупредить. Но сумею ли я?"
Дежурный тревожно-вопросительно взглянул на него, и он словно очнулся.
- Пойдемте.
В большом зале телевизионной связи белые трубки ослепительно освещали несколько креслиц перед высоким стендом с круглым серебристым экраном. Краюхин прищурился, вынул темные очки.
- Включайте, - сказал он и подошел к экрану.
Дежурный встал у пульта. На экране замелькали серые тени, и вскоре из зеленоватой пустоты выплыло серьезное лицо Ермакова. Краюхин мельком подумал о том, что радиоволнам требуются уже секунды, чтобы донести до Земли это изображение.
- Здравствуй, мальчуган! - сказал он. - Как ты меня видишь?
- Отлично, Николай Захарович.
- Все благополучно?
- Полчаса назад вышли на прямой курс. Впервые в жизни иду в пространстве по прямой. Но пришлось много повозиться, пока выписывали траекторию первого этапа. Электронные курсовычислители действительно придется усовершенствовать. Крутиков сейчас свалился и спит как убитый. Скорость - пятьдесят километров в секунду, фотореактор работает спокойно, температура зеркала - практически ноль, радиация - обычный фон.
- Что команда?
- Отлично.
- Быков?
- Держится хорошо. Удручен тем, что не имеет возможности посмотреть на Землю.
- А ты покажи ему.
- Слушаюсь.
- Как прошел старт?
- Великолепно. Юрковский разочарован. Он говорит, что такой старт и ребенка не разбудил бы.
- За это тебе нужно благодарить Богдана. Дело мастера боится.
- Конечно, Николай Захарович.
Они помолчали, вглядываясь друг в друга через разделяющие их миллионы километров.
- Ну… а ты сам?
- Не беспокойтесь, Николай Захарович.
Ермаков ответил быстро. Слишком быстро, словно он ждал этого вопроса.
Краюхин нахмурился.
- Дежурный! - резко окликнул он.
- Слушаю вас.
- Выйдите из зала на десять минут.
Дежурный поспешно ретировался, тщательно прикрыв за собой дверь.
- Не беспокойтесь, - повторил Ермаков.
- Я не беспокоюсь, - медленно проговорил Краюхин. - Я, брат, просто боюсь.
Глаза Ермакова сузились:
- Боитесь? Что-нибудь случилось?
Как объяснить ему? Краюхин снял очки и, зажмурившись, стал протирать их носовым платком.
- В общем, прошу тебя: будь осторожен. Так… Особенно там, на Венере. Ты не мальчишка и должен понимать. Если будет очень трудно или опасно, плюнь и отступи. Сейчас все решает не Голконда.
Он говорил и чувствовал: Анатолий не понимает. Но не поворачивался язык прямо сказать ему: "Сведи риск к минимуму. Главное сейчас благополучно вернуться. Если с вами что-нибудь случится, от фотонных ракет придется отказаться надолго". Он всегда считал, что межпланетников нужно держать подальше от борьбы мнений в комитете. Ему казалось, что это может подорвать их доверие к руководителям.
- Береженого бог бережет, - продолжал он, с ужасом чувствуя, что говорит бессвязно и неубедительно. - Зря не рискуй…
- Если будет трудно или если будет опасно?
Это был Ермаков, Толя Ермаков, с молоком матери всосавший презрение к околичностям и недомолвкам. Ему было стыдно за Краюхина и жалко его. И он был встревожен. Он нагнулся к экрану, вглядываясь в лицо Краюхина. Тот поспешно откинулся назад. Несколько секунд длилась неловкая пауза.
- Вот что, - сказал Краюхин, стараясь побороть страшную слабость, - слушай, что тебе говорят, товарищ Ермаков. Я не собираюсь состязаться с тобой в остроумии. Так…
- Слушаюсь, - тихо ответил Ермаков. - Я не буду рисковать. Я буду считать, что основная задача экспедиции - это сберечь корабль и людей. Я сберегу корабль. Но ведь их я не смогу удержать…
- Ты - командир.
- Я командир. Но у каждого из них есть своя голова и свое сердце. Они не поймут меня, и я не знаю, сумею ли заставить их отступить. У меня нет вашего авторитета.
- Ты меня не понял…
- Я понял вас, Николай Захарович. И по вашему приказу я готов поступиться всем, даже честью. Но поступятся ли они?
Ясные глаза Ермакова глядели Краюхину прямо в мозг. Они понимали. Они все понимали.
- Я могу только догадываться, что у вас на уме…
Краюхин опустил тяжелую голову и хрипло сказал:
- Ладно, поступай как знаешь. Видно, ничего не поделаешь. У меня вся надежда на твое благоразумие. А теперь прости, я пойду. Я, кажется, приболел немного…
- Вам надо отдохнуть, Николай Захарович.
- Надо… Проверяй радиоавтоматику. Точно по расписанию, через каждые полчаса мы должны получать автоматические сигналы "Хиуса". Через каждые два часа - твое личное донесение. Не опаздывать ни на секунду!
- Слушаюсь.
- Ну, прощай. Я пошел.
Он встал и заплетающимися шагами устремился к выходу. Пол под ним качался, становился дыбом. "Надо успеть…" - подумал он и рухнул лицом вниз в черную пропасть…
Краюхин очнулся в теплой постели у себя в номере. Светило солнце. Тумбочка у изголовья была уставлена пузырьками из разноцветных пластиков и коробочками. Доктор и Вера, оба в белых халатах, сидели рядом и глядели на него.
- Время? - спросил он, еле ворочая непослушным языком.
- Двенадцать пять, - поспешно отозвалась Вера.
- Число?
- Двадцатое.
- Третьи… сутки…
Вера кивнула головой. Он встревожился, попытался приподняться.
- "Хиус"?
- Все хорошо, Николай Захарович. - Доктор осторожно придержал его за плечи. - Лежите спокойно.
- Только что звонили с радиостанции, - сказала Вера, - все благополучно.
- Хорошо, - пробормотал Краюхин. - Очень хорошо…
Доктор приложил один из пузырьков к его плечу. Раздалось шипение, и лекарство всосалось под кожу. Краюхин закрыл глаза. Затем отчетливо сказал:
- Передайте Ермакову. Все, что я говорил, не считается. Это паника. Болезнь…
- Бредит, - прошептала Вера.
Он хотел сказать, что это не бред, но заснул.
Проснулся он ночью и сразу почувствовал, что ему лучше. Вера накормила его бульоном и сухарями, напоила горячим настоем из индийских трав.
- Включите радиограммы, - потребовал он.
- Нужно отдыхать, - возразила Вера.
- А я говорю - включите!
Она послушно включила магнитофон. Он слушал рассеянно, глядя в чистый белый потолок, думая о том, что "Хиус", вероятно, уже начал торможение. Незаметно он снова уснул.
Следующие сутки прошли спокойно. Краюхин быстро поправлялся. Доктор разрешил поставить у постели видеофон, телеэкран и пускать посетителей. До позднего вечера с радиостанции поступали пленки с сигналами "Хиуса" и донесениями Ермакова. Приходили и уходили инженеры, мастера, начальники служб. После ужина Краюхин просмотрел газеты, включил стереоскопическую телепрограмму Москвы, поговорил с Верой и Ляховым и, привычно усталый, а потому окончательно успокоившийся, улегся спать.
Утром в комнату вбежала Вера, бледная, с растрепавшимися волосами, и слишком громко, как ему показалось, выкрикнула:
- "Хиус" не подает сигналов! Ночью замолчал… замолчал… и… и… вот молчит уже пять часов…
Она схватилась руками за щеки и горько, навзрыд заплакала.
КОСМИЧЕСКАЯ АТАКА
"…Либо врали романисты и газетчики, либо наш перелет не типичен. В нем нет ничего "межпланетного". Все буднично и обыкновенно. И вместе с тем… Но это самое "вместе с тем" относится уже к области чувств и переживаний. Если обратиться к фактам, то просто трудно представить себе, что находишься на борту космического корабля и что наш планетолет с гигантской скоростью несется к Солнцу. Сейчас, когда я пишу эти строки, Юрковский и Иоганыч в кают-компании возятся над картой полушарий Венеры - так они называют два круга на бумажном листе, на которых нанесены цепочки красных и синих кружков и небольшие пятнышки, заштрихованные зеленым. Юрковский объяснил, что красные - это горные вершины, достоверно известные; синие - гипотетические или замеченные всего два или три раза; зеленые пятна отмечают места, где были зарегистрированы мощные магнитные аномалии. И большая черная клякса - Голконда. Это все. Воистину загадочная планета! Над этой картой наши астрогеологи сидят часами, сверяя что-то со своими записями и переругиваясь вполголоса, пока Ермаков не выйдет из рубки обедать и не прогонит их со стола. Крутиков сейчас на вахте, Богдан в соседней каюте читает, свернувшись в три погибели на откидной койке. Пристегнуться не забыл - видимо, привычка. Что касается Ермакова, то он заперся у себя и не выходит вот уже второй час. Но о нем разговор особый…"
"…Итак, за истекшие сутки никаких происшествий не случилось. Пилотам и электронно-счетным машинам пришлось много потрудиться, прежде чем планетолет был выведен на так называемый прямой курс и взял прямое направление к точке встречи. Для этого Ермаков и Михаил Антонович еще на Земле рассчитали какую-то "дьявольскую кривую", трехмерную спираль, следуя по которой, планетолет гасил инерции орбитального и вращательного движения Земли и выходил в плоскость орбиты Венеры. Крутиков после сказал, что электронный курсовычислитель "Хиуса" оказался не совсем на высоте положения. Мы - Юрковский, Дауге и я - сидели в это время в кают-компании и прислушивались к легким толчкам. Но амортизационные устройства кресел - чудесные, и дальше чувства легкой тошноты мои страдания не пошли. Затем я приготовил обед. У нас обильные запасы готовых обедов в термоконсервах, но есть и "живое" мясо в пластмассовых баках, стерилизованное гамма-лучами, и изрядное количество овощей и фруктов. Я решил блеснуть. Все хвалили. Но Юрковский сказал: "Хорошо, что у нас теперь есть, по крайней мере, порядочный повар", - и я разозлился. Ермаков, впрочем, заметил Юрковскому:
"Зато к вашей стряпне, Владимир Сергеевич, подход возможен только с наветренной стороны".
"Пробовали?" - с любопытством спросил Дауге.
"Краюхин предупредил".
Короче говоря, мне придется ходить в коках до конца перелета. С удовольствием! Но "пижон" обидно посмеивается. В конце концов, плевать мне на гусара-одиночку!
Однако все это мелочи. Есть три беспокоящих обстоятельства: первое - встреча с метеоритом, второе - вид на пространство и третье - самое главное - разговор с Ермаковым. Расскажу обо всем по порядку.
Нам не так повезло, как Ляхову во время испытательного перелета. Очень скоро после старта "Хиус" встретился с метеоритом. Конечно, если бы не Ермаков, никто из нас не заметил бы этого. Просто вдруг пол провалился под ногами и замерло сердце, как во время спуска на скоростном лифте. Оказывается, пространство вокруг "Хиуса" непрерывно прощупывается ультракоротковолновым локатором. Если в опасной близости появляется метеорит, счетно-решающее устройство по отраженным импульсам автоматически определяет его траекторию и скорость, сопоставляет эти данные со скоростью и путем планетолета и подает соответствующие сигналы на управление. Совершенно автоматически планетолет либо замедляет, либо ускоряет движение и пропускает метеорит перед собой или обгоняет его. Встреча с метеоритом, оказывается, совсем не редкое и весьма опасное событие. Противометеоритное устройство "Хиуса" пока выручает…"
"…Несмотря на спокойствие товарищей и весьма обыденную обстановку, когда все спокойно работают, отдыхают, читают, спорят, я все же испытываю смутное беспокойство. Дауге сказал, что у новичков такое состояние не редкость, что это "инстинктивное чувство пространства", вроде морской болезни для непривычных к морю. Не согласен! Какое может быть "чувство пространства" у человека, который это пространство и в глаза не видел? Ведь на "Хиусе" нет иллюминаторов, и единственное наблюдательное устройство находится в рубке, куда входить не пилотам категорически воспрещается. Но, пока я раздумывал над этим вопросом, для меня было сделано исключение, причем в таких обстоятельствах, которые усугубили мою тревогу. Произошло это так.
Несколько часов назад радиостанция Седьмого полигона установила с нами телевизионную связь. Краюхин потребовал Ермакова для переговоров. О чем они говорили, никто не знал, потому что Ермаков тотчас отослал из рубки Богдана, стоявшего тогда на вахте, и плотно задраил за ним дверь. Разговор был недолгим. Скоро Ермаков вышел и молча спустился в свою каюту. Дауге и Юрковский пустились было в веселые догадки, но Богдан резко их оборвал. Через два часа пришла очередь Ермакова заступать на вахту. Проходя в рубку управления, он приказал мне явиться к нему. Общему удивлению не было предела, все странно посмотрели на меня. Я понимаю. Действительно, всем могло показаться, что у Ермакова с Краюхиным речь шла о моей персоне. Я и сам так подумал, признаться, и очень встревожился. В рубке было жарко, через титановый кожух доносился гул фотореактора. Ермаков, не глядя мне в лицо, спросил, хочу ли я увидеть Землю.
"Вы, кажется, мечтали об этом, Алексей Петрович?.."
Сердце у меня противно екнуло, и губы сразу стали сухими. Не прибавив ни слова, Ермаков подвел меня к прибору, похожему на большой холодильник, с двумя окулярами наверху. Он предложил взглянуть в окуляры. Глазам моим открылась круглая черная пропасть, окаймленная по краям слабыми лиловыми вспышками. В бездонной глубине виднелись мириады ярких и тусклых точек, в центре отчетливо выделялся светящийся крест, а правее и выше его я увидел шарик теплого зеленого тона с яркой звездочкой возле него. Это были Земля и Луна…
"Сейчас перед вами нижнее полушарие небесной сферы, - проговорил Ермаков. - Свечение по краям - это отражение термоядерных взрывов в фокусе зеркала из "абсолютного отражателя".
Я, конечно, сразу успокоился: нелепо думать, что меня "высадят" с корабля и отправят обратно на Землю.
Ничего грандиозного в открывшемся зрелище я не нашел. Почти то же можно видеть в ашхабадском планетарии, и я сказал Ермакову об этом. Он кивнул.