Славу новоиспеченному писателю Джону Уиндему принес его третий по счету роман, впервые подписанный новым псевдонимом, - ныне классический "День триффидов" (1951), выходивший также под названием "Восстание триффидов". Успех книги, прошедшей сначала журнальным сериалом в престижном американском литературном журнале "Колльерс" и немедленно изданной в твердой обложке на родине автора, превзошел все ожидания. Хотя, вспоминал Уиндем, идея романа - как и само магическое слово "триффид", вошедшее в список неологизмов научной фантастики (не ищите в словарях - его там нет), - родились, как водится, в результате случая. Однажды, потягивая шерри в пабе, Уиндем ненароком поймал отрывки разговора, который вели два соседа-садовника, разгоряченные пивом и, главное, "доставшими" их буйно разросшимися сорняками: "Я вчера обнаружил один огромный - прямо в сарае с инструментами. Настоящее чудовище! Помнится, я даже не на шутку струхнул, увидев такое…" После изрядного количества выпитого речь говорившего не отличалась четкостью, да и местный диалект сделал свое дело; короче, вполне тривиальное английское слово "испуган" (terrified) прозвучало как "триффид" (triffid). И… поразило слух случайно оказавшегося рядом писателя - последний как раз обдумывал новый фантастический роман о растениях-убийцах, захвативших Землю! (В романе генезис слова "триффид" выводится также из "three-feet" - "трехногий".) Это к вопросу о положительном влиянии пивных на творческий процесс… Как помнит читатель, Земля стала вотчиной мутировавших растений-хищников в результате космического катаклизма, когда почти все население планеты ослепло. Исключая, разумеется, героев романа - иначе какая ж тут интрига! "Редко встретишь более бесперспективную завязку для написания романа, - отмечает Олдисс, - однако магия не сюжета, а настоящей литературы решает все". Действительно, сила романа - не в живописании глобальной катастрофы и последующей робинзонады горстки выживших (подобное описывали до Уиндема сотни раз, и многие, в том числе соотечественники, - даже более впечатляюще), а в отличной "литературе". То есть в стиле, языке, настроении, ярких визуальных картинах, удачно выбранном темпе повествования, точных психологических портретах и сдержанном оптимизме. Между прочим, вера Уиндема в неограниченную "сопротивляемость" человеческого сообщества ведет родословную от великих предшественников-классиков научной фантастики - Жюля Верна и Герберта Уэллса (если говорить о соотечественниках, то на память приходит еще и Артур Конан Дойл с его "Отравленным поясом"…). "Если день начинается воскресной тишиной, а вы точно знаете, что сегодня среда, значит, что-то неладно"… Одной этой открывающей роман фразы, на мой вкус, хватит, чтобы накрепко привязать читателя. Чтобы тот уже не смог оторваться до самой последней: "А потом наступит день, и мы (или наши дети) переправимся через узкие проливы и погоним триффидов, неустанно истребляя их, пока не сотрем последнего из них с лица земли, которую они у нас отняли!" Магией привязывания читателя - без внешних эффектов, без словесной пиротехники - Джон Уиндем безусловно владел. С момента выхода в свет "Дня триффидов" имя писателя уже прочно ассоциировалось в сознании читателей и критиков с темой, наибольшее развитие получившей как раз на Британских островах, - "глобальная катастрофа". Мэри Шелли с ее вторым после знаменитого "Франкенштейна" романом - "Последний человек", "После Лондона" Ричарда Джеффриса, уже упоминавшийся "Отравленный пояс" Артура Конана Дойла; наконец, катастрофичные по духу главные романы Уэллса… Впечатляющий список, в котором достойное место заняли и книги Уиндема. Более традиционные варианты катастрофы - например, вторжение инопланетян - изображены писателем в двух других произведениях. В романе "Кракен пробуждается" (1953; другое название - "Из глубины") космические агрессоры сначала предусмотрительно заселяют океан и растапливают полярные шапки - с целью, надо сказать, предельно прагматической: расчистить себе требуемое "жизненное пространство". А в "Кукушках Мидвича" (1957), также выходивших под названием "Деревня проклятых" (как и экранизация английского режиссера Джеймса Лоузи), инопланетяне "бесконтактно" оплодотворяют всех женщин в ничем не примечательной английской деревне. Правда, на сей раз не имея агрессивных намерений, агрессорами и ксенофобами оказываются сами земляне, уничтожающие родившееся потомство сверхчеловеков… Такая же судьба может постигнуть и других "вундеркиндов" - наделенных даром телепатии мутантов, героев романа "Перерождение" (1955), более известного под названием "Куколки" (или "Хризалиды"). На сей раз действие отнесено далеко в будущее, в классический "пост-атомный" мир на радиоактивном пепелище. В общинах выживших возрождены давние предрассудки против чужих, непохожих, отклоняющихся от нормы: рождающимся время от времени детям-мутантам грозит неизбежная смерть, а "норма" становится все жестче. Говоря об экранизациях произведений Уиндема, следует упомянуть еще о фильме-продолжении - "Дети проклятых" (1963) и вышедшей в том же году киноверсии "Дня триффидов" (1963), а также фильме "Поиск любви" (1971), представляющем экранизацию рассказа "Поиски наугад". Все эти картины, за исключением фильма Лоузи, вышедшего на экраны в 1960 году, большими удачами не назовешь. Обыденный стандарт возведен в своего рода религиозный канон. Почему с переводом этого романа так тянули в застойные годы, объяснять, думаю, не требуется. Главные "романы-катастрофы" Уиндема пришлись по вкусу и массовому читателю, обожающему пощекотать себе нервы картинами чужих страданий, и критикам, увидевшим в них продолжение британской школы "литературной" научной фантастики. При этом соотечественники писателя увидели в его фантастических книгах еще и отражение реальных страхов, окружающих их в жизни: распад и агония Британской империи, первые намеки на экологическую катастрофу и общий тупик, куда все более очевидно заводила людей технологическая цивилизация… Книги Уиндема никогда не становились литературной или "масс-литературной" сенсацией, не завоевывали премий и не вызывали скандал или же культовое поклонение. Но они всегда переиздавались, включались в школьные и университетские курсы литературы - и неизменно присутствовали в списках самых представительных образчиков фантастической литературы XX века.
Другие книги писателя, по общему мнению, значительно уступают вышеперечисленным. Это прежде всего цикл связанных новелл об освоении космоса - тот самый "Зов пространства" (1959), подписанный "соавторами". А кроме того, роман "Во всем виноват лишайник" (1960), в котором открытый "эликсир бессмертия" врачи и политики вынуждены держать в тайне (ибо легко представить, что произойдет, если о нем узнают до массового производства снадобья); еще одна история юного супермена, наделенного экстрасенсорными способностями, - короткий роман "Чокки" (1968); и, наконец, посмертно изданная "Паутина" (1979). Однако Уиндем завоевал еще и репутацию мастера короткой формы. Многие его рассказы и повести, составившие сборники "Жизель" (1954), "Смешки и мурашки" (1956), "Семена времени" (1956), "Ступай к муравью…" (1961; выходил также под названием "Бесконечный момент") и другие, - ныне справедливо причислены к классике. Среди них особенно выделяются различные "путевые дневники" путешественников во времени, на себе испытавших специфические парадоксы - хроноклазмы (типа: что произойдет, если герой в прошлом убьет своего прадедушку или соблазнит прабабушку?). Между тем многие ли знатоки фантастики в курсе, что и этот ставший привычным неологизм изобретен не кем иным, как Уиндемом? Я напомню лишь некоторые рассказы, известные по переводам: "Видеорама Пооли", "Странно…", "Хроноклазм". И уж если речь пошла о парадоксальности мышления автора, то ее, на мой взгляд, лучшим образом демонстрирует саркастический рассказ "Контур сострадания". В этой новелле Уиндем делает изящный реверанс в сторону коллеги Азимова: верный робот-слуга, не в силах более глядеть на мучения хозяев, в полном следовании Первому Закону Роботехники избавляет несчастных от постоянных источников этих мучений - их бренных и болезненных тел… После триумфа своих главных романов 1950 годов Уиндем не прекращал писать, хотя и с меньшей интенсивностью и, увы, далеко не столь успешно. По стандартам западного книжного рынка он вообще создал на удивление мало: каких-то неполных 20 книжек за три десятка лет. И жизнь прожил какую-то несуетную и отчужденную. Настолько неяркую, что о ней вообще мало что известно. Единственный сын своих родителей, Джон Бейнон Харрис собственной семьи не сподобился создать аж до той поры, пока не стукнул седьмой десяток! Не случайно именно Уиндему принадлежит одна из самых резких и язвительных "женских утопий" (фактически - жесткая антиутопия) в западной фантастике - повесть "Ступай к муравью…" (1956). В ней изображена ситуация, когда все мужское население вымерло и представительницам прекрасного пола теперь никто не мешает устроить жизнь "правильно"; за подобные выпады сегодняшние одержимые феминистки писателя просто распяли бы… К счастью, до всеобщего экстремизма сегодняшних дней - и даже "горячего" конца шестидесятых - Джон Уиндем не дожил. И впервые надумал жениться, только предусмотрительно отпраздновав 60-летний юбилей. Его браку с Грейс Уилсон не суждено было длиться долго: 11 марта 1969 года 66-летний ветеран английской фантастики умер у себя дома в Петерсфилде. В том самом городе, где он когда-то ходил в школу. Слава Уиндема никогда не вспыхивала как фейерверк. Она и по сей день горит ровно и камерно, как свеча.
В. Гаков
Библиография Джона Уиндема
(Книжные издания)
1. "Тайный народец" [The Secret People] (1935). Под псевд. Джон Бейнон.
2. "Планетолет" [Planet Plane] (1936). Под псевд. Джон Бейнон. Также выходил под названием "Зайцем на Марс" [Stowaway to Mars].
3. "День триффидов" [The Day of the Triffids] (1951). Также выходил под названием "Восстание триффидов" [Revolt of the Triffids]. См. также № 14 и 20.
4. "Кракен пробуждается" [The Kraken Wakes] (1953). Также выходил под названием "Из глубин" [Out of the Deeps]. См. также № 14 и 20.
5. Сб. "Жизель" [Jizzle] (1954). Включает в себя рассказы: Жизель (Jizzle); Недоглядели (Technical Slip); Подарок из Брансуика (A Present from Brunswick); Китайская головоломка (Chinese Puzzle); Эсмеральда (Esmeralda); Рада с собой познакомиться (How Do I Do?); Уна (Una); Дела сердечные (Affair of the Heart); Я в это не верю!.. (Confidence Trick); Колесо (The Wheel); Будьте естественны! (Look Natural, Please!); Уснуть и видеть сны… (Perforce to Dream); Неиспользованный пропуск (Reservation Deferred); Неотразимый аромат (Heaven Scent); Арахна (More Spinned Against).
6. "Перерождение" [Re-Birth] (1955). Также выходил под названием "Куколки" [The Chrysalids]. См. также № 20.
7. Сб. "Смешки и мурашки" [Tales of Gooseflesh and Laughter] (1956). Включает в себя рассказы: Китайская головоломка (Chinese Puzzle); Уна (Una); Колесо (The Wheel); Жизель (Jizzle); Неотразимый аромат (Heaven Scent); Блок сочувствия (Compassion Circuit); Арахна (More Spinned Against); Подарок из Брансуика (А Present from Brunswick); Я в это не верю!.. (Confidence Trick); Другое "я" (Opposite Number); Дикий цветок (Wild Flower).
8. Сб. "Семена времени" [The Seeds of Time] (1956). Включает рассказы: Хроноклазм (The Chronoclasm); Усталый путник, отдохни (Time to Rest); Метеор (Meteor); Выживание (Survival); Видеорама Пооли (Pawley's Peepholes); Другое "я" (Opposite Number); Из огня Да в полымя (Pillar to Post); Тупая марсияшка (Dumb Martian); Блок сочувствия (Compassion Circuit); Дикий цветок (Wild Flower). См. также № 20.
9. "Кукушки Мидвича" [The Midwich Cuckoos] (1957). Также выходил под названием "Деревня проклятых" [Village of the Damned]. См. также № 20.
10. "Толчок вовне" [The Outward Urge] (1959). Под псевд. Джон Уиндем и Лукас Паркс.
11. "Проблема с лишайником" [Trouble with Lichen] (1960). См. также № 20.
12. Сб. "Ступай к муравью…" [Consider Her Ways and Others] (1961). Также выходил под названием "Бесконечный момент" [The Infinite Moment]. Включает в себя рассказы: Ступай к муравью… (Consider Her Ways); Странно… (Odd); Где же ты теперь, о где же ты, Пегги Мак-Рафферти? (Oh, Where, Now, Is Peggy MacRafferty?); Прореха во времени (Stitch in Time); Поиски наугад (Random Quest); Большой простофиля (A Long Spoon).
13. "Чокки" [Chocky] (1963).
14. Сб. "Омнибус Джона Уиндема" [The John Wyndham Omnibus] (1964). Объединение № 3, 4 и 6.
15. Сб. "Скитальцы во времени" [Wanderers of Time] (1973).
16. Сб. "Спящие Марса" [Sleepers of Mars] (1973).
17. Сб. "Лучшее Джона Уиндема" [The Best of John Wyndham] (1973). Также выходил под названием "Человек извне" [The Man from Beyond] и в виде 2-томника: т.1 - "Лучшее Джона Уиндема 1932–1949" [The Best of John Wyndham 1932–1949], т.2 - "Лучшее Джона Уиндема 1951–1960" [The Best of John Wyndham 1951–1960].
18. Сб. "Изгнанники на Эсперусе" [Exiles on Asperus] (1979). Под псевд. Джон Бейнон.
19. "Паутина" [Web] (1979).
20. Сб. "Джон Уиндем" [John Wyndham] (1980). Объединение № 3, 4, 6, 8, 9 и 11.
День Триффидов
Глава 1
Начало конца
Если день начинается воскресной тишиной, а вы точно знаете, что сегодня среда, значит что-то неладно.
Я ощутил это, едва проснувшись. Правда, когда мысль моя заработала более четко, я засомневался. В конце концов не исключалось, что неладное происходит со мной, а не с остальным миром, хотя я не понимал, что же именно. Я недоверчиво выжидал. Вскоре я получил первое объективное свидетельство: далекие часы пробили, как мне показалось, восемь. Я продолжал вслушиваться напряженно и с подозрением. Громко и решительно ударили другие часы. Теперь уже сомнений не было, они размеренно отбили восемь ударов. Тогда я понял, что дело плохо.
Я прозевал конец света, того самого света, который я так хорошо знал на протяжении тридцати лет; прозевал по чистой случайности, как и другие уцелевшие, если на то пошло. Так уж повелось, что в больницах всегда полно людей и закон вероятности сделал меня одним из них примерно неделю назад. Легко могло получиться, что я попал бы в больницу и две недели назад; тогда я не писал бы этих строк - меня вообще не было бы в живых. Но игрою случая я не только оказался в больнице именно в те дни, но притом еще мои глаза, да и вся голова, были плотно забинтованы, и кто бы там ни управлял этими "вероятностями", мне остается лишь благодарить его.
Впрочем, в то утро я испытывал только раздражение, пытаясь понять, что за чертовщина происходит в мире, потому что за время своего пребывания в этой больнице я успел усвоить, что после сестры-хозяйки часы здесь пользуются самым большим авторитетом.
Без часов больница бы просто развалилась. Каждую секунду по часам справлялись, кто когда родился, кто когда умер, кому принимать лекарства, кому принимать еду, когда зажигать свет, когда разговаривать, когда работать, спать, отдыхать, принимать посетителей, одеваться, умываться - в частности, часы предписывали, чтобы меня начинали умывать и приводить в порядок точно в три минуты восьмого. Это было одной из главных причин, почему я предпочел отдельную палату. В общих палатах эта канитель начиналась зачем-то на целый час раньше. Но вот сегодня часы разных степеней точности уже отбивали по всей больнице восемь, и тем не менее ко мне никто не шел.
Я терпеть не могу обтирания губкой; процедура эта представлялась мне совершенно бессмысленной, поскольку проще было бы водить меня в ванную, однако теперь, когда губка так запаздывала, мне стало не по себе. Помимо всего прочего, губка обыкновенно предшествовала завтраку, а я испытывал голод.
Вероятно, такое положение огорчило бы меня в любое утро, но сегодня, в эту среду восьмого мая, должно было произойти особенно важное для меня событие, и я вдвойне жаждал поскорее разделаться со всеми процедурами: в этот день с моих глаз собирались снять бинты. Я не без труда нащупал кнопку звонка и задал им трезвону на целых пять секунд, просто так, чтобы дать им понять, что я о них думаю.
В ожидании возмездия, которое неминуемо должна была повлечь за собой такая выходка, я продолжал прислушиваться.
И тогда я осознал, что тишина за стенами моей палаты гораздо более странная, нежели мне казалось вначале. Это была более глубокая тишина, чем даже по воскресеньям, и мне снова и снова пришлось убеждать себя в том, что сегодня именно среда, что бы там ни случилось.
Я никогда не был в состоянии объяснить себе, почему учредители госпиталя Св. Меррина решили воздвигнуть это заведение на перекрестке больших улиц в деловом квартале и тем самым обрекли пациентов на вечные терзания. Правда, для тех счастливцев, чьи недуги не усугублялись ревом и громом уличного движения, это обстоятельство имело те преимущества, что они, даже оставаясь в постелях, не утрачивали, так сказать, связи с потоком жизни. Вот громыхают на запад автобусы, торопясь проскочить под зеленый свет; вот поросячий визг тормозов и залповая пальба глушителей удостоверяют, что многим проскочить не удалось. Затем стадо машин, дожидавшихся на перекрестке, с ревом и рыканьем устремляется вверх по улице. Время от времени имеет место интерлюдия: раздается громкий скрежещущий удар, вслед за которым на улице образуется пробка - ситуация, в высшей степени радующая человека в моем положении, когда он способен судить о масштабах происшествия исключительно по обилию вызванной этим происшествием ругани. Разумеется, ни днем, ни ночью у пациентов Св. Меррина не было никаких шансов вообразить себе, будто обычная жизнь прекратила течение свое только потому, что он, пациент, временно выбыл из игры.
Но этим утром все изменилось. Необъяснимо и потому тревожно изменилось. Не громыхали колеса, не ревели автобусы, не слышно было ни одного автомобиля. Ни скрипа тормозов, ни сигналов, ни даже стука подков на улицах еще время от времени очень редко появлялись лошади. И не было слышно множественного топота людей, обычно спешащих в это время на работу.
Чем дольше я вслушивался, тем более странным все представлялось и тем меньше мне правилось. Мне кажется, я слушал минут десять. За это время до меня пять раз донеслись неверные шаркающие шаги, трижды я услыхал вдали нечленораздельные вопли и один раз истерический женский плач. Не ворковали голуби, не чирикали воробьи. Ничего, только гудел в проводах ветер…