Полдня они напряжённо вглядывались в проплывающие мимо скалы, каждое мгновение ожидая атаки. Но всё было тихо, лишь падальщики спускались всё ниже, оглашая окрестности жуткими воплями. К середине дня уставшие гребцы едва поднимали вёсла, и никакие бичи надсмотрщиков не способны были вдохнуть в них новые силы. Судно неуклонно теряло скорость. Кормчий ходил мрачнее тучи. На всякий случай он приказал воинам приготовить луки и вытащить на палубу весь запас стрел, чтобы в разгар боя не пришлось бегать за ними в трюм. Гильгамеш и Энкиду перекусили на скорую руку, проверили оружие, положили рядом с собой боевое облачение. Теперь уже никто не сомневался, что впереди затаились грабители, каждый был сосредоточен и молчалив.
Нападение произошло во втором часу пополудни. Из небольшой пересыхающей речушки, с юга впадавшей в Евфрат, вылетели три челна, битком набитые вооружёнными людьми. Раздались визги и улюлюканье, на палубу посыпались стрелы. Два воина упали замертво. Остальные схватились за луки и принялись отстреливаться. Бич в руках надсмотрщика засвистал с новой силой. Разрезая воздух, он обрушивался на спины гребцов, оставляя на коже вздувшиеся отметины. Громкие стоны вперемешку с хриплыми ругательствами наполнили трюм. Гильгамеш успел подстрелить одного врага, прежде чем в борт корабля вцепились серебряные крючья. Над ними показалась ощерившаяся физиономия разбойника. Выхватив топор, Гильгамеш с размаху обрушил его на шею противника. Кровь яркими каплями брызнула на руку. Враг засипел, выпучив глаза, закрыл горло ладонями и рухнул вниз. На смену ему уже лезли новые. Гильгамеш без устали работал топором, сшибая головорезов одного за другим. Кругом звенели стрелы, лязгала медь, с громким хрустом и треском вспарывалась человеческая плоть.
-- Не пускайте их в трюм! - услышал он голос кормчего.
Приказ был отдан вовремя. Двое грабителей уже бежали туда, чтобы освободить прикованных гребцов, но путь им преградил Энкиду. Пара коротких ударов - и разбойники упали как подкошенные, обливаясь кровью. Энкиду победно затряс секирой.
Бой был скоротечен. Когда грабители поняли, что им не удалось застать торговцев врасплох, они попрыгали в свои лодки и исчезли. На палубе осталось несколько их убитых товарищей. Среди защитников корабля тоже не обошлось без потерь. Три воина были тяжело ранены, один убит, ещё двое пропали в речной пучине. Взмокший от пота кормчий вытер окровавленный нож, подошёл к Энкиду.
-- Сегодня ты спас нас, урукец. Поистине, твой дар бесценен для тех, кто водит по реке корабли с товаром. Боги наделили тебя им или ты сам овладел этим искусством подобно тому, как иные овладевают ремеслом?
-- Всеведущие небожители заложили в меня этот дар, - ответил польщённый Энкиду. - Им обязан я своим умением.
-- Тогда береги его, человек из Урука. Многие отдадут пол-жизни, чтобы иметь такое богатство.
Энкиду нахмурился.
-- Мне непонятны твои слова, кормчий. О чём говоришь ты?
-- О том, что мире есть много людей и похуже этих разбойников.
Корабельщик засмеялся и, видя недоумение на лице Энкиду, ободряюще похлопал его по плечу. Затем громко высморкался в реку и ушёл вместе со своими людьми подсчитывать ущерб. Гильгамеш тем временем остановился над трупом одного из грабителей - молодого безусого парня с бритым черепом и большим горбатым носом. Чресла покойника были перепоясаны истёртой юбкой, в ухе болталось дешёвое костяное кольцо. Развороченная грудь пузырилась кровью, в руке было зажато древко копья. Облик его, совсем не похожий на облик кочевника, насторожил Гильгамеша, заставив его задумался - подлинно ли нападавшие были теми, за кого их принимают? Уж слишком наружность убитого походила на внешность коренных обитателей Мари или Сиппара - те же сглаженные скулы, тонкие губы, маленький подбородок, такие же редкие брови и слабая растительность на лице. Он подошёл к кормчему, положил ему руку на плечо:
-- Скажи мне, корабельщик, к какому племени принадлежали те люди, что напали на нас? Были ли это бене-ямины или кто другой?
Кормчий резко обернулся.
-- Почему ты спрашиваешь об этом, урукец? Разве у тебя есть сомнения?
-- Истинно так, корабельщик. Я смотрю на убитых и вижу, что среди них есть мои соотечественники. Вон тот мальчишка, что лежит у борта с пробитой грудью, похож на черноголового, явившегося на свет в одном из евфратских городов.
Кормчий поджал губы, приблизился к останкам. Долго смотрел на них, потом неохотно сказал:
-- Может, ты и прав. К этим дикарям стекается всё отребье с округи. Кого там только нет! Возможно, этот бандит убил кого-нибудь или ограбил, а потом сбежал к кочевникам, чтоб уйти от возмездия.
-- А кто даёт им лодки? - не унимался Гильгамеш. - Разве пастухи умеют плавать по воде?
-- Ты слишком впечатлителен и легковерен, урукец, - снисходительно промолвил корабельщик. - Ради поживы пастухи готовы на всё.
Гильгамеш не нашёлся, что ответить. Но доводы кормчего не убедили его. То, что видел он собственными глазами, подсказывало ему, что причина творящихся безобразий лежит не в сутиях. Что-то непонятное происходило здесь, о чём местные жители предпочитали умалчивать, обвиняя во всех несчастьях пришлых бене-яминов.
После этого нападения дальнейшее путешествие протекало спокойно. Разбойники убедились на горьком опыте, что корабль не взять с налёта, и больше не тревожили его. В скуке и безделии проходили дни. Тянулось бесконечное каменное плато, гранитными бордюрами проплывали берега, редкие тонкие деревца высовывались из расщелин, грустно поникнув листьями. Поверхность усеивали небольшие полуразрушенные скалы, на вершинах которых иногда появлялись волки и лисицы, там и сям лежали огромные, покрытые лишайником, камни, встречались крохотные озерца, заросшие тамариском. Бегали ящерицы, в углублениях прибрежных утёсов вили себе гнёзда юркие птахи. Ночами слышалось дикое завывание хищников. Мрачной безысходностью веяло от этого пейзажа. Недаром сюда тянулись грабители и отщепенцы со всех краёв. Это место было их прибежищем. Здесь, вдалеке от людских глаз, они чувствовали себя в безопасности, сюда спасались от преследований городской стражи и карательных отрядов вождей.
Энкиду не мог выносить бесконечного лицезрения этого убогого мира. Привычный к биению жизни во всех её проявлениях, лесной человек ужасно страдал и целыми днями угрюмо сидел в трюме, не в силах смотреть на тоскливую действительность. Гильгамеш тоже чувствовал себя не в своей тарелке, но не падал духом. Ощущение приближающейся цели придавало ему сил.
Впрочем, плавание их закончилось раньше, чем они предполагали. Однажды на исходе третьей недели путешествия, они как обычно пристали на ночь к берегу, и вдруг нежданно-негаданно обнаружили рядом большое становище эблаитских купцов. Гильгамеш немедленно отправился туда, чтобы расспросить этих людей о дороге к кедровым горам. Выяснилось, что торговцы очень хорошо знают те места. Они предложили вождю присоединиться к их каравану и идти вместе к Эбле. Обрадованный Гильгамеш вернулся к Энкиду.
-- Счастье вновь улыбается нам, возлюбленный брат мой, - сказал он. - Я нашёл людей, которые готовы сопроводить нас в Эблу, откуда рукой подать до кедровых гор. Пойдём попрощаемся с гостеприимным хозяином этого корабля и возблагодарим его за помощь. Отныне наши пути расходятся.
Напарники отправились к кормчему и сообщили ему о своём желании оставить судно. Корабельщик искренне огорчился.
-- Не слишком ли опрометчивое решение вы приняли? - спросил он с тревогой. - Эблаиты - народ ушлый. Им ничего не стоит заманить вас к себе и раздеть донага. Я бы не доверял людям, которые говорят на сутийском наречии.
-- Мы ценим твою заботу, достопочтенный кормчий, - ответил Гильгамеш. - Но решение наше неизменно. Мы признательны тебе за всё, что ты сделал для нас, а ныне пришёл час расстаться.
-- Ну что ж, - вздохнул корабельщик. - Мне тоже было приятно плыть с вами, урукцы. Быть может, судьба ещё сведёт нас вместе.
Они тепло попрощались. Гильгамеш напоследок пригласил корабельщика в Урук, обещая с почётом принять его в своём доме. Кормчий с радостью согласился, не подозревая, какая честь ему оказана. Со своей стороны он тоже пригласил Гильгамешу и Энкиду к себе, будучи уверен, что проявляет снисхождение к двум безвестным воинам. На этом они расстались.
Идти с караваном было веселее, чем плыть на корабле. Купцы оказались жизнерадостными людьми, всю дорогу пели разные песни и рассказывали байки из своей беспокойной жизни. Энкиду не понимал их языка, зато Гильгамеш с жадностью слушал удивительные рассказы о путешествиях в дальние страны и плаваниях по морям.
Вскоре они миновали негостеприимное плато и вышли к плодородной долине. Пустыня снова зазеленела, исчезли нагромождения выветрившихся скал, щебёнка уступила место сероватой рыхлой земле. Застрекотали кузнечики, запорхали бабочки, в зарослях ковыля замелькали сизые с белым хохолком головы журавлей-красавок. Растительность стала разнообразнее. Вместо сухих кустов тамариска появились густые с острыми иголками заросли кипариса, возле водоёмов стал встречаться редкостный в стране черноголовых лавр. По лугам забегали сернобыки, кое-где уже слышался могучий рык льва, а высоко над головами парил, выискивая добычу, степной орёл. Жизнь снова входила в свою колею, безошибочно отмечая приближение великого города Эблы.
В нескольких переходах от него они повстречали странную процессию. Впереди шествовал благообразный старик в длинном белом балахоне, с посохом в руке и огромным костяным оберегом на шее. Седая борода его знаменем развевалась по ветру, вытаращенные глаза жгучим взором пронизывали пространство, на заскорузлых руках синими нитями вспучились переплетённые вены. Ноги его были босы, руки покрывала короста. Вслед за ним шёл молодой парень среднего роста, в дерюжной юбке, тащивший на спине большую тростниковую корзину. Лицо его заливал пот, длинные волосы прилипли ко лбу, меж пепельных губ виднелся частокол гнилых зубов. Голова его была опущена, в глубине курчавых волос просвечивала белая макушка. Словно одуревшее от работы животное, он плёлся за стариком, неотрывно глядя ему в спину.
Дальше шествовало ещё человек десять, все в затрапезных поношенных юбках, с длинными нестрижеными космами и почерневшими от солнца лицами. Замыкающий процессию путник вёл на поводу измученного дряхлого осла, под завязку гружёного разными вещами и бурдюками с водой. Они шли, негромко распевая какую-то песню, с детским восторгом озираясь вокруг.
Заметив купеческий караван, старик остановился и грянул посохом оземь.
-- Привет вам, о благородные скитальцы! - провозгласил он, направив на них указующий перст. - Поведайте нам, кто вы, откуда и какому поклоняетесь богу.
-- Привет и тебе, почтеннейший друг, - ответил глава каравана, подъезжая к нему на осле. - Мы - эблаитские купцы, держим путь на родину, куда везём различные товары, дабы насытить наш народ и возвеселить душу его правителя. Поклоняемся мы Дагану, коего почитаем за творца жизни и неиссякаемый источник всевозможных благ для нашего города.
-- Воистину блаженны вы, ибо обращены ликом к истинному богу, - похвалил их старик. - Посему не сквернословьте, не прелюбодействуйте и не желайте имущества ближнего своего, ибо это есть мерзость пред очами господа нашего. - Вдруг лик его посуровел. - А иным богам не поклоняетесь ли?
Купец улыбнулся.
-- Почитаем также солнцеликого Шипиша, грозного Хаду, могучего Дабира и многих других, что ниспосылают нам пропитание и кров, даруя удачу в тяжких трудах наших.
-- И это хорошо. А Адамму, Мика-илу, Дубуху и прочим демонам не приносите ли жертвы? - не унимался строгий старик.
-- Случается, - насмешливо признался торговец.
-- Отрекитесь! Прочь, прочь! Избавьтесь от скверны. Сие есть богомерзкое прельщение хурритское. Отвергните его всею душою вашей, ибо негоже пречистым сынам Эблы входить в порочные сделки с грязными духами отверженного народа. Сбросьте покровы с очей ваших, очистите длани от нечистот, налипших на них, откройте разум ваш для восприятия истины, рекомой посланниками божиими, и да прольётся всё изобилие земное на поля ваши и закрома ваши, да наполнятся колодцы ваши свежайшею водою, дабы нести насыщение посевам и радость всем живущим. Если же будете упорствовать в кривде своей, не будет вам покоя ни на земле, ни под нею. Во веки вечные обречены будете вы влачиться изъязвленными стопами по пустыне, нигде не находя отдохновения. В неизбывном голоде будут пребывать утробы ваши, неисчислимые хвори поразят тела ваши, а жёны ваши будут приносить на свет только мертворождённых...
-- Чудишь, старик? - рассердился купец, трогая осла. - Мы исправно служим нашим богам. Не тебе, голопузому и плешивому, учить нас истине. Посторонись-ка, не то познакомишься с моей плёткой.
Старик побледнел от гнева, но дорогу уступил. Караван двинулся с места, а нищий кликуша продолжал юродствовать, призывая громы и молнии на головы нерадивых сынов Эблы. Стоявший за ним человек снял со спины корзину и вытащил оттуда небольшую керамическую статуэтку ящероголовой женщины с ребёнком на руках. Подняв её над головой, он с безумным видом уставился на проезжающих мимо людей. Остальные участники процессии с новой силой завели свои песни, прихлопывая в ладоши и покачиваясь телами. Долго ещё до ушей торговцев доносились их нестройные голоса и яростные угрозы сумасшедшего старика.
Когда они отдалились на достаточное расстояние, Гильгамеш спросил у предводителя каравана:
-- Кто были эти люди?
-- Бездельники, - неприязненно откликнулся тот. - Ходят по городам и весям, выдают себя за пророков и под видом слова божьего выманивают у простаков вещи и ценности.
-- Почему же их не ловят?
-- Потому что никто не смеет тронуть человека из храма. Они находятся под покровительством Дагана.
-- Выходит, он не лукавил, когда грозил нам карой небес?
Торговец рассмеялся.
-- Не верь всему, что слышишь, урукец. В нашей стране ты увидишь ещё и не такие вещи. Держи ухо востро! Не дай себя окрутить разным прохвостам. При храмах ошивается немало плутов, которые спешат облечься саном, дабы жировать за счёт трудов добропорядочных жителей. Настоятели смотрят сквозь пальцы на их мошенничества, ибо бродяги делятся с ними частью добычи. А храмы в ответ окружают их своим заступничеством. На этом зиждется могущество многих из наших святилищ.
Сказанное купцом заставило Гильгамеша задуматься - не так же ли точно урукские храмы оболванивают своих прихожан? Он слышал, что несколько раз священнослужители уже попадались на связях с ростовщиками и нечестными на руку торговцами. Раньше это не вызывало у него особой тревоги, но теперь вождь обеспокоился. Он опасался, что некоторые бессовестные служители могут проворачивать тёмные делишки за спиной Курлиля, пороча незапятнанное имя Инанны. Всё это боком вышло бы храму, ибо богиня не стала бы терпеть, если её именем прикрываются бессовестные люди. Осмыслив всё это, Гильгамеш решил по возвращении устроить проверку всех священнослужителей и беспощадно отсеять всех, кто заронит в него хотя бы малейшее подозрение своим поведением.
Вскоре начались обжитые места. Потянулись ухоженные деревни, заколосились поля ячменя и пшеницы, зашумели рощи финиковых пальм. Бесконечными рядами раскинулись виноградники, в садах красными каплями засверкали спелые гранаты, крыши домов спрятались в тени высоких маслин. С каналов повеяло вожделенной прохладой, послышалось утиное кряканье, рыбаки понесли неводы, полные краснопёрых окуней и переливчатых сазанов. Урукцам показалось, будто они попали в благословенную страну, где живут счастливые люди и правят мудрые вожди. Особенно восхищали их бескрайние заросли винограда, из которого эблаиты делали столь ценимое в стране черноголовых вино. Поневоле в Гильгамеша закрался неизъяснимый восторг перед землёй, где последний земледелец имел возможность прикоснуться к напитку, доступному в Уруке лишь избранным. Не меньший трепет вызвали у него оливковые деревья, источник лучшего и драгоценнейшего масла. Росшие здесь повсюду, они представлялись путешественникам олицетворением того неисчерпаемого изобилия и довольства, в котором купалась страна.
-- Мне кажется, что я попал в Дильмун, обитель праведников, - шепнул Гильгамеш Энкиду. - Всё здесь исполнено радости и благочиния.
-- Я тоже чувствую это, - тихо отозвался Энкиду. - Упоение пронизывает меня. Даже в лесу мне не приходилось испытывать подобного счастья.
Они ехали вдоль каналов и заворожёно наблюдали за проплывающими мимо кораблями с разноцветными парусами, за земледельцами с медными лопатами в руках, за селянками с оловянными обручами на шеях. Гильгамеш ощутил зависть к этому богатому народу. "Отчего он купается в роскоши, когда Урук прозябает в нищете? - думал вождь. - Неужто Даган более щедр к своим детям, чем Инанна?". Ему не хотелось верить в это, но глаза не могли лгать. Боясь впасть в крамолу, он всячески убеждал себя, что богатства Урука ничуть не уступают великолепию и роскоши западных людей, и в то же время он не мог избавиться от мысли, каким поистине неповторимым городом должна быть Эбла, если окрестности её так необыкновенно привлекательны.
Однако ему не довелось увидеть сам город. Судьба уберегла его от нового потрясения. За день до того, как они должны были вступить в пределы великой столицы Дагана, караван остановился на постой в одной из деревень. Кроме них там гостили два красильщика тканей, направлявшиеся в поисках работы в Мари. Один из них, немного говоривший на языке черноголовых, распознал в Гильгамеше и Энкиду уроженцев тех мест и завёл с ними беседу. Ему хотелось знать, много ли найдётся на их родине мастеров, умеющих обращаться с краской, и хорошо ли оплачивается их ремесло. Отвечая, Гильгамеш случайно обмолвился, что они держат путь в сторону кедровых гор. Услыхав о кедровых горах, красильщик воодушевился.
-- Вам несказанно повезло, друзья мои! - заявил он. - Мне случалось бывать в славном городе фенехитов Угарите, и я отлично знаю дорогу туда. Кедровые горы лежат как раз между Эблой и Угаритом. Если компания нищего красильщика не оскорбит ваших чувств, то за небольшую плату я берусь провести вас прямо к подножию этих гор, а если будет надо, то и дальше, в страну фенехитов.
-- Что же хочешь ты за свои услуги? - спросил его Гильгамеш.
-- О, мои желания скромны. Пообещайте мне дать один из тех медных ножей, что висят у вас на поясах, и я буду вполне доволен наградой.
-- Что ж, желание твоё не чрезмерно. Ты согласен со мной, Энкиду?
-- Согласен, - кивнул близнец.
-- Тогда по рукам. Отныне ты станешь нашим проводником. И да помогут нам боги без приключений закончить это долгое путешествие.