– Да чего бояться?! – слово "уничтожить" замигало в сознании, как аварийный сигнал, – нас же убить приказали. Вот ублюдки.
– Для вас – ублюдки, – отец Лукас подобрался, шаг его стал крадущимся, скользящим, – а для меня – дети. Непослушные, но ведь дети же.
Он выдохнул и исчез за поворотом.
"Началось", – Луиза выхватила пульсатор.
Действительно, началось.
Двое в форме дружинников…
Стрелять на поражение…
Дикие слухи уже о целом десятке трупов.
Отец Лукас время от времени пересказывал ей содержание переговоров. В те короткие промежутки, когда им не приходилось убегать, или, сломя голову, нестись вперёд, или драться, драться, драться…
Несколько минут затишья. Чёрные брови священника сходятся над переносицей, когда он ищет пульс у одного из поверженных дружинников. А тот лежит, и не надо быть врачом, чтоб понять: шея у человека под таким углом не сгибается.
У живого – не сгибается.
– Господи…
А что "господи"? Тебя убивают, так чего тут цацкаться?
Они понимались к поверхности. Под ногами был "Весёлый Трюм", позади километры коридоров, по правую руку вот-вот должны были начаться многочисленные ответвления в отсеки жилого сектора, в лазарет, в машинные залы. Бронированные двери наверняка задраены, но лха с ними, с дверями – ничего за ними нет интересного. Мимо надо, мимо – вперёд, к очередному пролёту служебных лестниц, уводящих вверх, туда, где на километры раскинулись бесконечные склады, пещеры, лабиринты, хрустальные гроты, волшебный лес… Ф-фу ты, убырство какое. Там – не найдут. Там не то, что человека – танк спрятать можно, и не маленький, вроде отца Лукаса – нормальный танк для освоения планет с особо активной биосферой.
Двери… много дверей. И у каждой стоят дружинники, с ручными деструкторами "Хисаба", один выстрел из которого пробивает тяжёлую броню.
Не пройти…
А куда деваться?
– …всё это – совершенно неприличная авантюра, – отец Лукас отодвигает поближе к стене тело в той самой, тяжёлой, броне, – но вы отлично стреляете, дочь моя.
– Луиза.
– Лукас.
Вот и лестницы. Вниз – "Весёлый Трюм". Наверх – склады.
Они сунулись вниз. Для начала – вниз. И Луиза наплевала на просьбу "не убивать". Хрена ль, в конце концов, одним больше, одним меньше. Они оставили за собой такую широкую, такую вызывающе страшную просеку, что даже у самых подозрительных типов в Управлении – или кто там отдаёт сейчас приказы охране – не осталось сомнений: беглецы ушли в "Весёлый Трюм".
Что, сволочи, газ в вентиляцию? Или просто перекроете подачу воздуха?
Луиза рассмеялась. Представила себе лица… лицо Болдина
…ваше преподобие, по поводу этой женщины…
когда он вспомнит, что форма дружины, по сути своей – тот же скафандр. И похрен "этой женщине", равно как и преподобному отцу, на любой газ, на отсутствие воздуха, вообще – на всё.
Ох, устанут псы маркграфа прочесывать Трюм.
А уж на складах-то и вовсе шеи переломают.
И когда, поднявшись наверх, походя снеся очередной пост, они увидели наконец-то, шлюзовой люк, ведущий на поверхность, Луиза уже уверилась в своей неуязвимости.
Охрана! Броня! "Хисабы"!…
Два человека: майор мирской пехоты и, смешно сказать – рыцарь-пилот, разметелили эту охрану, вместе с их бронёй и ручными деструкторами, как, иччи их грызи, новобранцев из учебки. Даже не два человека – один. Пилот. Она так, на подхвате, на, мать их, подтанцовках, кордебалет с цветомузыкой. Ну, По-любому, священники – особенные люди. И в кино не врут. И в "Господь любит вас", по центральному каналу, тоже всё до последнего слова – правда.
А возле шлюзовой камеры стояла будочка из прозрачного ганпласта. Небольшая такая будочка. И в ней – станковый пульсатор. На тот случай, если вдруг пираты, если, вдруг, нападение с поверхности отражать придётся, если…
Этот пульсатор и ударил им навстречу. И Луиза сначала почувствовала, что ноги вдруг перестали слушаться, а только потом упала, в тот момент, когда парень за броневым щитом перенёс огонь на Лукаса.
"…в первый раз пробую на людях. Стыдно…"
Когда Господь создавал законы гравитации, Он не распространил их на священников. Луиза уверовала в это куда быстрее, чем в саму гравитацию. В последней она, как раз таки, усомнилась, когда увидела, как Лукас взлетел… То есть, нет, не взлетел. Конечно же, он прыгнул. Вверх и вперёд. И, кажется, оттолкнулся от потолка. Ну, а от чего ещё ему было отталкиваться? Ведь не может же человек одной лишь силой воли изменить направление прыжка, уже будучи в воздухе. Или может? Или…
Глухо бухал пульсатор. Вспыхивали и гасли огни выстрелов.
Лукас упал на руки. Оттолкнулся. Взлетел снова.
Всего пара секунд. Странный, страшный, нарушающий все законы физики танец между смертельными лучами. А потом грохнула бронированная дверь.
И выстрелы стихли.
Луиза встала и поковыляла к прозрачной будке. Лежать бы сейчас, истекать кровью из всех, разорванных в клочья артерий, да вот не лежалось что-то. Злость душила. А когда злишься, тут уж кровь или не кровь.
Лукас уже спешил ей навстречу.
Прозрачные тёмные глаза. Изумление, тревога…
Луиза отстранила его руку, пинком распахнула дверь в будочку, и, тремя выстрелами, в брызги разнесла головы всем троим охранникам. Сунула "Тунор" в кобуру.
– Суки.
– Зачем? – священник опустился на колени, рядом с тем, что осталось от стрелка, недоверчиво провёл ладонью по кровавой кашице, посмотрел на испачканные пальцы, – зачем ты… За что?
– Ты, иччи тебя… птичка, – выдохнула Луиза, падая в кресло у пульсатора, – ты, что, дурак? Здесь тебе не монастырь, ясно?
– Они сдались. Бросили оружие.
– Дурак, – ей стало всё равно: священник он или хрен с горы, – Дети, мать твою так! Дети… Здесь должна быть аптечка.
Разрезать полимерную ткань формы было нечем. Лукас помог ей стянуть комбинезон, увидев рану, сжал губы и сказал такое, что даже Луиза постеснялась бы повторить.
Ладно, хоть, крови не было. И больно не было тоже.
Странно, конечно, потому что артерии должно было разворотить покруче, чем головы этих ублюдков с пульсатором, но, слава Богу, не всё странное ведёт к неприятностям. Бывает, оказывается, и наоборот.
Прохладно зашипел лечебный спрей. Лукас наложил полосу церапласта поверх тонкой лечащей плёнки. Потом он вколол Луизе обезболивающее и, действуя с крайней осторожностью, помог одеться:
– Тебе повезло. Я слышал, эта штука убивает сразу.
– Угу, – мрачно согласилась Луиза, – извини за дурака.
– Забудь. У нас тут ещё одна проблема.
– Ну?
– Люк заблокирован изнутри, – он развёл руками, – думаю, нам прямо сегодня придётся идти в порт.
– Знаешь, что мне в тебе нравится, – сказала Луиза, откидываясь в кресле и укладывая пострадавшие ноги на пульсатор, – ты сообщаешь о проблеме и тут же выдаёшь решение.
– Скорее всего, неверное.
– А-а, – она отмахнулась, – какая, к убыр… какая разница? Когда-нибудь из тебя выйдет хороший командир.
Лицо у него стало… странное. Ну, как будто человек одновременно удивляется, не понимает, и пытается при этом не смеяться. Потом он присел рядом с ней на корточки, снизу вверх глядя в лицо, и уточнил:
– Из меня?
– Ну. Полевой командир, или как там у вас это называется? Тактик, короче. Стратежно пусть в штабах думают, – она начала понимать, что говорит что-то не то, что в монастырях, видимо, всё как-то иначе, чем у обычных людей, но смело продолжила: – а почему нет? Насшибаешь пяток пиратов, начальство тебя заметит, дадут повышение. У вас там бывают повышения?
– Нет, – он всё-таки улыбнулся, – если не на вылете, то мы все равны. Архимандрит чуть-чуть равнее. Сколько, говоришь, мне нужно насшибать пиратов?
– Жалко, что все равны, – с сочувствием сказала Луиза, – стремиться не к чему. Что, сколько? Ну, пяток. Ас – это же тот, кто уничтожил пять машин противника, или как? Я не знаю, какие там у вас расценки.
– Так проходит земная слава, – сказал он с весёлым удивлением, – ладно, в плазму пиратов. Если я правильно понял, сейчас вся дружина бежит в этот ваш "Весёлый Трюм". И какое-то ещё особое подразделение. Это что, не знаешь?
– …! – ответила Луиза, – "особое" – значит армейское. Это мои ребята, они там все, как я. Только ноги целы. Слушай, а ты здорово прыгаешь. Я слышала, нихонцы так дерутся.
– Не знаю, – рассеяно ответил он, – это для боя в невесомости. Монастырская школа. Сделаем так: дождёмся, пока большая часть солдат соберётся внизу, а потом пойдём, но очень осторожно.
– Лады, – обезболивающее начало действовать, и её потихоньку охватывала эйфория, – осторожно пойдём и снесём всех.
– Надеюсь, что сносить не придётся. Ты пока отдохни, а я помолюсь за мальчиков.
– Отдохни, в смысле – помолчи? – уточнила Луиза, – легко! Ты только не забудь и за нас помолиться.
Глава 3
"Не убивай".
Исход (20:13)
Дружинники традиционно не любили армейских. Традиция – это, что-то вроде условного инстинкта, только у людей. Помогает выжить, когда не мешает жить. Нелюбовь была идеально взаимной. Армейские терпеть не могли дружинников. Есть большая разница между ловлей беглых каторжан или обезвреживанием корабля, набитого взрывчаткой, и патрулированием секторов, на предмет предотвращения нарушений внутреннего порядка.
Фу! Убырство!
Особенно противно то, что маркграфы традиционно используют в своих личных войсках армейские звания.
Радун набирал дружину сам, и, вот ей-богу, многие каторжане больше, чем люди маркграфа походили на законопослушных подданных. Лха его знает, может, как раз среди каторжан дружинников и находили. С его милости и не такое станется.
Или среди пиратов?
Маркграф имел дела с пиратами – это не было секретом, по крайней мере, здесь, на Акму. Не было, впрочем, и доказательств. Иначе орден Всевидящих Очей не прилетал бы сюда с инспекциями, а просто перекрыл Радуну кислород.
В любом случае, когда Луиза сообщала отцу Лукасу, что из пульсаторов убивают, она имела в виду не только назначение оружия. Дружинники убивали. Они делали это с удовольствием. Именно поэтому, кстати, их не выпускали на облавы в "Весёлый Трюм", даже если каторжники бежали целой стаей. Слишком велик риск, подставить под удар мирное население. Но сегодня, сегодня был особенный день. Необыкновенный. Дружина маркграфа и армейское подразделение, вместе, так сказать, рука об руку, ловили майора Беляеву и – чудны дела твои, Господи! – рыцаря-пилота Лукаса фон Нарбэ.
Ловили, чтобы убить.
Но Бог на стороне правого, а права всегда церковь. Это закон, который постигаешь раньше, чем научишься ходить на горшок.
Дружинники любили убивать; дружинники стреляли не задумываясь; дружинники вообще не умели думать – не было у них думательного органа. Зато были рефлексы. И рефлексы эти не позволяли им сразу открывать огонь по людям в родной форме.
Когда устав входит в противоречие с действительностью, даже у мыслителя может случиться сбой системы. Дружину же сбоило чуть ли не по несколько секунд. Этого времени с лихвой хватало Лукасу, чтобы оказаться вплотную. Этого времени хватало Луизе: ей только в радость было прострелить какому-нибудь бычку коленную чашечку.
Или голову, а?
Но вот что делать, если они с преподобным встретят парней из её подразделения? Те начнут пальбу, не взирая на форму. Точнее, как раз – взирая. Так же, как делала она.
– Приказ по-прежнему отыскать двоих в форме, – сказал Лукас, выслушав её соображения, – мужчину и женщину. О священнике не сказано ни слова. Твои сослуживцы в ладах с церковью?
– Конечно.
– Тогда, может быть, это их озадачит.
Он расстегнул комбинезон и выскользнул из него, как из перчатки, оставшись в своём сине-золотом скафандре:
– Если верить докладам, население "Весёлого Трюма" эвакуируется. Почти все силы стянуты туда и уже готовятся начать облаву. Посты внутренней охраны расставлены согласно коду А, просто А, без всяких индексов. Ты знаешь, что это значит?
– Да. Но это дружина, а где армейские?
– Пять взводов в "Весёлом Трюме", ещё пять – по тому же коду. Сколько человек во взводе?
– Два десятка.
– Где они расставлены?
Луиза наизусть перечислила номера секторов. Посмотрела в чистые, без тени понимания, глаза Лукаса, и объяснила:
– По дороге в порт мы всё равно нарвёмся. Не на тех, так на других.
– Но, мне кажется, дружина предпочтительнее. Тебе проще иметь дело с ними, ведь так? Да, и, кстати, по этому коду посты расставляются так, чтобы следить друг за другом?
– Нет. С какой стати? Ты что же думаешь, нас тут тысячи? Слушай, преподобный, а что мы будем делать в порту?
– Угоним корабль.
– Так они же все на профилактике, или как там ты говорил?
– Тем лучше, – Лукас пожал плечами, – меньше людей на борту. Как твоя нога, выдержит?
– Дохромаю, – пообещала Луиза.
– Тогда, похромали.
В фильмах она видела это частенько. В фильмах все рыцари-пилоты всегда были героями. Но одно дело наблюдать на экране, как красавец в синем и золотом, вооружённый одним лишь МРП, громит пиратский аскар или зачищает пиратскую же базу, и совсем другое – видеть это в действительности. К тому же, киношные красавцы, все, как один, были высокими, плечистыми, с внимательным и понимающим взглядом. А Лукас, хм… Даже свой "Тунор" он отдал ей.
Почему никто не снял фильма о том, как священник в одиночку громит охрану целого астероида, действуя только руками и ногами?
Преимущественно ногами.
Монастырская школа. Бои в невесомости. Звучит как-то странно: бой в невесомости – неблагодарное занятие. Особенно для парней вроде Лукаса.
Луизе не трудно было поставить себя на место бойцов дружины, ещё проще – на место солдат своего подразделения. Тебе приказывают уничтожить врага, ты ищешь его или стоишь на посту и ждёшь. Ты слышишь по связи какие-то дикие, совершенно невероятные сообщения. Нет, не страшно… ведь ты понятия не имеешь о том, что убить нужно рыцаря. А если бы и так, ты ведь всё равно не веришь фильмам. Не до конца. Потому что до конца поверить невозможно.
Но тот, кто выходит на тебя, оказывается совсем не таким, как ты ожидаешь. И Луиза будто бы сама ощущала секундное замешательство, когда видела, как медлят охранники.
Синее с золотом…
Священник?
А этот, маленький, безобидный, он уже вплотную. И мир взрывается красными сполохами, за которыми темнота и тишь.
Попадись она так, очнись потом с раскалывающейся от боли головой, с абсолютным, идеальным непониманием того, что же, всё-таки, случилось, вряд ли она смогла бы доложить, что её и ещё двоих-троих-четверых (зависит от ситуации) бойцов вывел из строя один безоружный человек. Уж точно сказала бы, мол, двое их, вооружены и очень опасны. Очень опасны. И следующая группа, следующий пост, следующая партия охотников – они попались бы точно так же, ожидая вооружённых, опасных, огромных, как пехотинец в боевом скафандре, и нарвавшись на маленького и тихого Лукаса.
Понятно, почему он спрашивал, следят ли посты друг за другом. И непонятно, что предпринял бы, если б следили. Наверное, начал убивать.
А вот, кстати, о чём она доложила бы непременно, так это о синем и золотом. О цветах ордена Десницы Господней. И сейчас дружинники, наверняка, сообщают о том, что видели рыцаря. Но на месте их командиров (да и на своём собственном месте тоже) Луиза придержала бы эту информацию.
Ни к чему.
Уж лучше снова и снова вдалбливать:
"Вооружены и очень опасны. Очень опасны…"
– Ага, – сказал Лукас, когда очередной пост остался позади, и они выбрались в тоннель для пневмокаров, – поздравляю. Мы с тобой, оказывается, каторжане, совершившие нападение на священника, с целью обзавестись скафандром и оружием. Как по мне, отобрать скафандр и оружие у кого-нибудь из дружины всё-таки проще.
Луиза только хмыкнула в ответ.
Интересно было бы ей взглянуть на каторжника, который захочет ограбить Лукаса. Хотя, нет, уже не интересно. Учитывая, что преподобный проделывает с вооружёнными бойцами, бедолагу со здешних шахт он, наверное, просто на куски порвет.
Преследователей они опережали на шаг, а иногда и на два. Во всяком случае, когда услышали приказ прочесать пневмотоннели, как раз собирались спускаться в лифтовую шахту.
– Спустимся, – сказала Луиза, откидывая тяжёлый люк, – потом пройдём между стен, там есть такой участочек, вроде шкафов с инструментами и роботами, а дальше – по прямой. Метров сто, не больше, и уже порт.
– Нам нужен второй причал.
– Ладно. А что там?
– Каторжная гарима на дезинфекции. Её быстрее всего подготовить к старту.
– Ты и гаримы водить умеешь?
– Я… – он скользнул вниз по вертикальной лестнице – просто съехал на руках, не коснувшись ступеней, – я умею летать на всём, что может летать, – сообщил, поймав её внизу. И добавил, подумав: – на всём, что не может – тоже умею. Но хуже.
Потом была тьма подсобки, и неподвижные глыбы роботов, и, наконец, снова свет. Вытаращенные глаза дружинников за щитками шлемов…
– Бедные мальчики, – пробормотал Лукас, когда всё закончилось, – бедные, глупые…
Согласно коду А, впереди был ещё один пост. Всего один. Десять человек, перекрывающих дорогу в порт. Армейское подразделение…
– Они перекрыли коридор, – сообщила Луиза на бегу, – наверняка. Мы всегда так делаем: у первого ряда щиты – в рост, у второго – пушки. Люк открыт, а строй от него в двух метрах. Мы вывернем как раз под выстрел.
– Как твоя нога?
– А хрен ли ей сделается?
– Тогда стреляй, как только щиты разойдутся. Если получится, убивай. Десять – это слишком много. – Он прикрыл глаза: – Господи, властью твоей я беру на себя грех убийства, которое совершит раба твоя, Луиза…
И снова она увидела странный сверхъестественный танец, где для танцора отсутствовали понятия верха и низа, стен, пола и потолка. Было пространство. Был человек, умеющий изменять это пространство по своей прихоти.
Лукас перелетел через сомкнутые щиты, оказавшись в тылу противника.
"Господи, майор, ты что, рехнулась?!"
Это были её парни, её ребята, Чупа, Заяц, Граф, Дед… а веснушчатый Хрюндель уже падал вперёд, как-то неловко изогнув руку с надетым на неё щитом. Падал. И Луиза отчётливо увидела, какими яркими стали его веснушки на побелевшем лице.
Стрелять?