– Успокойся, детка. Все это не будет иметь никакого значения.
Однако она ни намеком не пояснила, что имеет в виду. Она еще немного поговорила о том о сем и вдруг неожиданно спросила:
– Значит, теперь – в любое время, я правильно поняла?
– Да, – подтвердила Филлис. Карвала поднялась и удалилась так же внезапно, как и пришла.
– Надеюсь, мы еще удостоимся чести вашего посещения, мадам, – осторожно осведомился Феликс.
Карвала остановилась на пороге и, обернувшись, посмотрела на него. Вынув изо рта сигару, она усмехнулась.
– О, я вернусь! Можете на это рассчитывать. Феликс стоял, хмуро уставясь на дверь, захлопнувшуюся за Карвалой.
– При ней я так хорошо себя чувствую! – счастливо вздохнула Филлис.
– А я – нет. Она похожа на труп.
– Филти!
Феликс вышел и разыскал сына.
– Хелло, малыш!
– Привет.
– Что она тебе говорила?
Теобальд пробормотал нечто нечленораздельное – Феликс смог уловить только заключительное: "…това баба!"
– Полегче, сынок! Чего она хотела?
– Чтобы я ей кое-что пообещал.
– И ты обещал?
– Нет.
– А что ты должен был пообещать?
Но Теобальд уже не слушал.
После позднего, приятного ужина в прохладном саду Феликс лениво включил новости. Некоторое время он рассеянно, вполуха прислушивался и вдруг позвал:
– Филлис!
– Что?
– Иди сюда! Скорее!
Когда она вбежала, Гамильтон указал на мерцающий и разглагольствующий ящик.
– …дам Эспартеро Карвала. Кажется, она умерла мгновенно. Предполагают, что она споткнулась, входя на эскалатор, поскольку, упав, она прокатилась по всему маршу. Ее будут долго вспоминать – не только благодаря многолетней деятельности в Совете Политики, но и…
Филлис выключила приемник. Заметив на глазах жены слезы, Гамильтон удержался от реплики, которая у него едва не вырвалась – насчет той самонадеянности, с какой Карвала пообещала, что обязательно вернется.
Гамильтон не видел смысла в том, чтобы снова вести Теобальда к Джейкобстейну Рэю; он чувствовал, что там уже возникла стойкая антипатия.
Однако исследованием телепатии занимались и другие – Феликс выбрал группу и представил Теобальда ее членам. Он был убежден, что первоначальная ошибка заключалась в том, что исследователи пользовались примитивными методами, рассчитанными на детей этого возраста. На этот раз Теобальду постарались объяснить, что именно собираются предпринять исследователи – и начали работу прямо с тестов, предназначенных для взрослых.
Он действительно способен был делать то, что от него ждали,– вне всяких сомнений. Однако исследователям встречались и другие, не менее ярко выраженные случаи, и руководитель группы предостерег Феликса от избыточных ожиданий – поскольку телепатические способности детей имеют тенденцию с возрастом слабеть. Феликс и сам знал это. Но Теобальд мог – мог читать мысли, по крайней мере, в пределах условий, заданных экспериментами.
Феликс связался с Морданом и поделился своими сомнениями. Не считает ли Арбитр, что Теобальд – мутант?
– Мутант? Нет, я не располагаю данными, чтобы так думать.
– То есть?
– Мутация – термин чисто технический. Он применим только к новым характеристикам, которые, согласно менделианским правилам, могут быть унаследованы. В данном случае я не вижу ничего подобного. Сначала определите, что такое телепатия – и тогда я вам скажу, может она являться наследуемым признаком или нет. Правда, скажу лет этак через тридцать.
Что ж, можно и подождать. Достаточно и того, что Теобальд является телепатом – по крайней мере, на сегодня.
Тем временем задуманный регистратор телепатических явлений – потомок созданного на Плутоне "детектора жизни" – начал давать первые обнадеживающие результаты. Устройство было сдублировано в лаборатории холода, расположенной на окраинах Буэнос-Айреса, и работало ничуть не хуже, чем на Плутоне. Как только исследователи поняли направление работ, прибор был значительно усовершенствован – и это привело к новым серьезным трудностям.
Одну из этих трудностей устранили довольно необычным путем. Реагируя на присутствие чувствующих существ (растения и низшие формы животной жизни для него не существовали), прибор еще отнюдь не стал подлинным телепатом; он пока мало что мог. При опытах присутствовала кошка – неизвестного происхождения, самопровозгласившая себя талисманом лаборатории: каким-то образом она здесь появилась и вступила во владение. Как-то раз оператор отступив на шаг – случайно наступил кошке на хвост. Ей это не понравилось, и она высказалась.
Аппарат в это время работал в режиме приема, и сидевшему за ним технику случившееся понравилось ничуть не больше. Он с криком сорвал наушники, объясняя, что "оно завопило".
Дальнейшие эксперименты показали, что прибор особенно чувствителен к возмущениям таламуса, вызванным внезапными и сильными эмоциями. Спокойная жизнедеятельность мозга оказывала на него заметно меньшее воздействие.
Ударять человека по пальцу не имело смысла – он ждал этого удара и затормаживал реакцию, пропуская ее через "охладитель" лобных долей. А нужны были сильные и подлинные эмоции.
Немало кошачьих хвостов пострадало с тех пор – их обладателям поневоле пришлось пожертвовать душевным спокойствием во имя науки.
С самого начала беременности Филлис у Теобальда возникла странная антипатия к обществу матери. Это расстраивало ее. Феликс пробовал уговорить сына.
– Послушай, малыш, – убеждал он, – разве мама не добра к тебе?
– Да, конечно.
– Так в чем же дело? Чем она тебе не нравится?
– Она мне нравится, правда… но мне не нравится она, – Бальди показал, и смысл жеста не оставлял сомнений.
Шепотом Феликс поспешно проконсультировался с женой:
– Что скажешь, Фил? Я думал, мы еще не сообщали ему этой новости?
– Я – нет.
– А я и подавно. Может быть, Клод?… Хотя нет, Клод не проговорился бы. Хм-м-м… Остается лишь один способ, которым он мог узнать… Самостоятельно.
Нахмурившись, Гамильтон смотрел на сына. "Не очень-то это удобно, – думал он, – иметь в собственной семье телепата… Мажет быть, это пройдет… частенько проходит".
– Надо вы разобраться нам с тобой, Теобальд.
– В чем?
– Скажи, это сестренка тебе не нравится?
Сердито посмотрев, мальчик кивнул.
"Возможно, это просто естественная ревность. Ведь до сих пор он всю жизнь чувствовал себя пупом земли", – подумал Гамильтон и продолжал:
– Послушай, малыш, не думай, будто появление сестренки изменит отношение папы с мамой к тебе.
– Я и не думаю.
– Тебе будет очень занятно с сестренкой. Ты будешь старший, будешь знать обо всем намного больше и всегда сможешь показывать ей все и объяснять. Ты будешь главным.
Ответа не последовало.
– Разве ты не хочешь иметь сестренку?
– Не эту.
– Почему?
Теобальд отвернулся; можно было расслышать, как он бормочет под нос: "Чертова старая баба! – и потом, громче: – И сигары ее воняют!"
Тройственное совещание было прервано.
Дождавшись, пока мальчик заснул – во сне его телепатические способности, похоже, бездействовали – Гамильтон сказал жене:
– Он явно отождествил в уме Жюстину с Карвалой.
Филлис была с ним согласна.
– По крайней мере, мне стало легче, когда я знаю, что он держит зуб не на меня. Но все равно, это очень серьезно. Наверное, стоит пригласить психиатра.
Спорить Гамильтон не стал.
– Но и с Клодом я посоветуюсь тоже.
Мордана случившееся отнюдь не расстроило.
– В конце концов, – заявил он, – кровные родственники и должны питать друг к другу неприязнь. Это естественно. Азы психологии. Если вам не удастся уговорить его смириться с появлением сестры – значит, придется воспитывать их порознь. Некоторое неудобство – не более того.
– А как насчет его странной идеи?
– Я не психиатр. Но не стал бы придавать этому излишнего значения. У детей часто возникают странные представления. Если не обращать особого внимания, со временем это проходит.
Психиатр придерживался той же точки зрения. Однако пошатнуть убежденности Теобальда ему не удалось. Мальчик составил себе мнение, придерживался его и отказывался его обсуждать.
Если оставить в стороне фантастическое заблуждение Теобальда, то фактом первостатейной важности оказались способности телепата устанавливать местонахождение личности, которой он никогда не видел и о самом существовании которой не имел оснований подозревать. Это был весьма увесистый кирпич для здания Великого Исследования. Считая это своим долгом, Гамильтон рассказал обо всем Каррузерсу.
Того история заинтересовала. Он задал кучу вопросов, потом ушел домой и всю ночь обдумывал ситуацию. Наутро он позвонил Феликсу.
– Заметьте, я не настаиваю, чтобы вы так поступили. Даже не прошу. Это ваша жена, дочь и сын. Однако, на мой взгляд, нам представляется уникальная возможность…
Гамильтон подумал.
– Я отвечу вам завтра.
– Как ты на это смотришь, – спросил он у Филлис, когда ночью они остались вдвоем, – не отправиться ли тебе в Буэнос-Айрес, чтобы родить Жюстину там?
– В Буэнос-Айрес? Но почему именно туда?
– Потому что там находится единственная на Земле машина-телепат. И переместить ее из лаборатории холода невозможно.
Глава 17
Da Capo
[С начала (ит.)]
– Опять принимаю, – мрачно объявил оператор. Как это нередко случается с экспериментальными образцами, устройство барахлило: часть времени оно работало идеально – порой целых двадцать минут! – а потом объявляло забастовку на целый день. Казалось, аппарат впитал в себя часть противоречивых свойств той жизненной силы, которую пытался уловить.
– Что на этот раз?
– Похоже на сон. Вода – обширное водное пространство. На заднем плане – береговая линия, а еще дальше – горные пики.
Установленный возле локтя оператора магнитофон записывал каждое его слово, отмечая точное время.
– Вы уверены, что это именно ребенок?
– Как и вчера. В этом ведь все отличаются. Я бы сказал, разные на вкус – не знаю, как еще объяснить. Стойте! Что-то еще… Город, чертовски большой город – больше Буэнос-Айреса.
– Теобальд, – тихонько спросил Мордан Клод, – ты все еще ее слышишь?
Мордан оказался здесь потому, что общий язык с мальчиком умел находить лучше Гамильтона, сам Феликс был вынужден признать это. Со своего места Теобальд не мог слышать оператора, работавшего на приеме, тогда как в наушниках Клода слова его звучали отчетливо. Филлис в это время находилась, разумеется, в соседней комнате, занимаясь своим главным делом… Ни для аппарата, ни для Теобальда это обстоятельство значения не имело. У Феликса определенного места не было – он обладал привилегией бродить повсюду и надоедать всем и каждому.
Мальчик откинулся на скамеечке, прислонившись спиной к ноге Мордана.
– Она уже не над океаном, – сказал он. – Она в столице.
– Ты уверен, что это столица?
– Конечно, – с оттенком презрения в голосе отозвался Теобальд, – я же там бывал, разве нет? И там есть башня.
За перегородкой кто-то спросил:
– Современный город?
– Да. Возможно, столица – там есть похожий пилон.
– Еще какие-нибудь детали?
– Не задавайте мне так много вопросов… Картинка опять переходит в смутные грезы… А теперь она снова перемещается… Мы в комнате… Куча народу, все взрослые. Разговаривают.
– Что теперь, сынок? – поинтересовался Мордан.
– А, опять она отправилась на эту вечеринку!
Два наблюдателя перешептывались в сторонке:
– Мне это не нравится, – проговорил тот, что пониже ростом. – Это страшно.
– Но это происходит.
– Неужели вы не понимаете, что это значит, Малькольм? Откуда у нерожденного ребенка могут взяться такие представления?
– Может, от матери? Брат-то определенно телепат.
– Нет, нет и нет! Нет – если только мы не ошибаемся абсолютно во всем, что касается мозговой деятельности. Человеческие представления ограничены личным опытом или чем-то, близким к нему. Нерожденный ребенок не может испытывать никаких ощущений – кроме тепла и темноты. Просто не может!
– Хм-м-м…
– Что вы можете на это возразить? Ну!
– Пока ничего – вы меня озадачили.
Кто-то поинтересовался у оператора на приеме:
– Узнаете вы кого-либо из присутствующих?
Тот чуть сдвинул наушники.
– Хватит мне надоедать! Вы сбиваете меня – я теряю сигнал! Нет, не узнаю. Это словно образы во сне… Наверное, это и есть сон. Я не могу ничего почувствовать, если она об этом не думает.
Немного погодя он снова начал диктовать:
– Что-то происходит… сны кончились. Неудобство… Это очень неприятно. Она сопротивляется этому… это… это… О Боже, это ужасно!… Больно!… Я не могу этого вынести!
Он сорвал наушники и вскочил – побледневший и трясущийся. И в тот же момент зашелся в крике Теобальд.
Несколько минут спустя в дверях комнаты Филлис показалась женщина и жестом поманила Гамильтона.
– Теперь можете войти! – радостно объявила она. Стоявший на коленях подле Теобальда Феликс поднялся.
– Оставайся с дядей Клодом, малыш, – сказал он и пошел к жене.
Глава 18
"Там, за гранью…"
Как хорошо было снова приехать на этот берег! Как здорово, что Филлис благожелательно отнеслась к идее этого пикника! Как приятно было валяться на солнышке, блаженствуя в кругу семьи…
Все в жизни происходило совсем не так, как он планировал – но ведь это в порядке вещей. Конечно, несколько лет назад Гамильтон ни за что бы не поверил, что все так сложится… Филлис и Бальди, а теперь еще и Жюстина.
Когда– то он требовал у Клода ответа на вопрос, в чем смысл жизни -сейчас его это совершенно не заботило. Жизнь была хороша сама по себе – что бы она собой ни представляла. А на главный вопрос он получил ответ. Пусть психологи спорят до посинения, выясняя, есть ли какая-то жизнь за гранью земного существования – жизнь, в которой человек сможет получить ответы на все вопросы.
На главный вопрос: "Получаем ли мы второй шанс?" – ответ отныне известен, хотя и был получен через заднюю дверь. "Я" новорожденного содержало в себе нечто большее, чем генетическая структура. Жюстина сообщила им об этом – и неважно, сознавала она сама это или нет. Она принесла с собой осколки памяти о прежнем своем существовании. В этом Гамильтон был убежден. А значит, можно не сомневаться: после распада бренной оболочки человеческое Я уходит куда-то дальше. Куда? Что ж, об этом он начнет беспокоиться, когда придет время.
Жюстина, скорее всего, понятия не имела о том, что доказала – спросить же ее, разумеется, не было ни малейшей возможности. После рождения ее телепатические импульсы стали бессмысленными и хаотичными – как и следовало ожидать от младенца. Психологи решили назвать это шоковой амнезией. С их точки зрения, рождение можно уподобить резкому пробуждению – как если бы на сладко спящего человека выплеснули ведро ледяной воды. Тут кто угодно придет в шок!
Гамильтон еще окончательно не решил, хочет ли по-прежнему принимать активное участие в Великом Исследовании. А может, облениться и заняться выращиванием луковиц георгин и детей? Он не знал. По большей части Исследование занималось очень далекими от него вопросами, а лично он был уже полностью удовлетворен. Взять хоть то, над чем корпит сейчас Клифф: до результата – века, а потом и еще немного. Монро-Альфа сравнил свою задачу с попыткой разгадать весь сюжет стереофильма по мгновенному проблеску на экране.
Но люди разгадают и это – когда-нибудь. Теобальд не увидит этого, хотя и увидит много больше, чем Феликс; а его сыну предстоит узреть еще больше.
Сыновья же этого сына смогут бродить по звездам, не ведая границ.
К счастью, Теобальд, казалось, разделался со своим смешным отождествлением Жюстины с Карвалой. Правда, он, похоже, не больно-то жаловал младенца, но ожидать этого было бы уже слишком. Мальчик казался скорее озадаченным и заинтересованным сестренкой. Вот он наклонился над ее колыбелью. Но, кажется, он…
– Теобальд!
Мальчик быстро выпрямился.
– Что ты там делаешь?
– Ничего.
Может быть… Однако выглядело это так, будто он ее ущипнул.
– Ладно, только лучше бы ты поискал другое место, чтобы заниматься этим. Ребенку сейчас нужно спать.
Бальди бросил на сестру быстрый взгляд и отвернулся. А потом медленно пошел вниз, к воде.
Посмотрев на жену, Гамильтон снова улегся. Филлис все еще спала. А вокруг простирался прекрасный мир, переполненный множеством всего интересного. И самым интересным были дети. Феликс посмотрел на Теобальда. Мальчик и сейчас был очень забавен, но станет еще интереснее, когда вырастет – если только Гамильтон сумеет удержаться и не свернет ему до тех пор упрямую, тонкую шею!
Уолдо
Номер назывался чечеткой, и это надо было видеть.
Его ноги рассыпали замысловатую дробь звонких чечеточных ударов. У всех захватило дух, когда он, высоко подпрыгнув, – выше, чем можно было ожидать от человека, – исполнил в воздухе совершенно невероятное антраша.
Он приземлился на носки, с трудом удержав равновесие, но тем не менее успел проделать фортиссимо громоподобных ударов.
Прожектора погасли, зажглись огни рампы. Публика долгое время молчала, затем сообразила, что настало время хлопать, и разразилась аплодисментами.
Он стоял, ожидая, когда через него прокатится волна ликования. Казалось, на нее можно было опереться, она пробирала до костей.
Какое это чудо – танцевать, как восхитительно получать аплодисменты, нравиться, быть желанным.
Когда занавес опустился в последний раз, он позволил своему костюмеру увести себя. Танец всегда немного пьянил его, даже на репетициях, но в присутствии публики, которая поддерживает тебя, восхищается тобой, аплодирует… – такое никогда не могло надоесть. В этом всегда была новизна и потрясающий восторг.
– Сюда, шеф. Улыбнитесь. – Сверкнул огонь вспышки. – Спасибо.
– Вам спасибо. Выпейте чего-нибудь. – Он прошел в угол своей костюмерной. Такие отличные ребята, такие клевые парни, – и репортеры, и фотографы – все они.
– А вы с нами не выпьете?
Он хотел было согласиться, но костюмер, как раз надевавший ему тапки, предупредил: – У вас операция через полчаса.
– Операция? – спросил один из фотографов. – Что на этот раз?
– Остаточная церебректома, – ответил он.
– Да ну? А нельзя сфотографировать?
– Буду рад, если врачи не против.
– Это мы уладим.
Славные парни.