Садик вообще-то в тихом месте расположен, на отшибе, но все равно по периметру ограды начали собираться люди. И почему-то никто не решался переступить границу даже там, где сеток не было.
- Бабушка, а разве уже Новый год? - спросил четырехлетний карапуз с машинкой на поводке.
- У кого как, - осуждающе покачала головой аккуратно одетая седовласая старушка.
- Надо милицию вызвать! - послышались пока еще робкие советы.
- Напились с утра… А попади к ним в отделение - изобьют до полусмерти, и виноватых потом не найдешь…
Гордей был прав: пора уходить. Он пошел направо, я налево. И один-единственный вопрос, который в ту минуту меня тревожил, был такой: откуда взялась эта Марь Иванна? Я же никогда не ходил в детский садик…
- Ты можешь ко мне зайти, прямо сейчас? - спросил Гордей. Позвонил он мне дня через четыре после "новогоднего" хоровода.
- Что за спешка? Я только-только с работы, еще не ужинал…
- Заодно и поужинаем. Ты какую икру предпочитаешь, черную или красную?
- Вначале черную, потом, когда она кончится, - красную. После икры - бутербродик с красной рыбкой. Еще хороши оливки…
- Черная икра никогда не кончится. Запоминай адрес…
Сказать, что Гордей жил скромно, - значит ничего не сказать. Из мебели у него были только обшарпанный шкаф - кажется, именно такие прославились как "славянские" - и софа. Ах да, еще письменный стол, тоже не первой молодости, со стареньким 14-дюймовым монитором, и вертящееся кресло перед ним. Всю остальную мебель заменяли грубо сколоченные стеллажи вдоль всех свободных стен, весьма смахивающие на нары. Большая часть полок была заставлена книгами, меньшая - картонными коробками с каким-то хламом. Но пол был чистым, стеллажи недавно протерты от пыли. Так что логово Гордея было хоть и неуютным, но ухоженным.
На столе рядом с монитором красовалось угощение: несколько банок черной икры, несколько красной, оливки, маринованные шампиньоны, батон и пачка масла. Все - на салфетках или на пластмассовых тарелочках, вилки тоже пластмассовые. И даже ножи…
Я повертел в руках пластмассовую вилочку.
- Да… Неужели и я когда-то был холостяком? Впрочем, таким богатым холостяком я никогда не был. И, самое печальное, уже и не буду.
- Как знать, как знать… - обнадежил меня Гордей. - Можешь руки помыть в санузле, а я пока хлеб нарежу.
Я тщательно, как всегда перед едой, вымыл руки. В санузле у Гордея тоже было чисто, не то что у нас. А может, и в самом деле вернуться к холостяцкой жизни? Так надоела грязь. Три особи женского пола в доме держу, а толку никакого!
Но, вспомнив про дочерей, я успокоился. Никуда я от них не денусь. В хлеву буду жить, объедками питаться - только бы рядом с ними.
И что я в них нашел?
Гордей тем временем успел нарезать - интересно, чем? уж не пластмассовым ли ножом? - хлеб и теперь намазывал толстый ломоть опять-таки не тонким слоем масла.
- Бутерброд сам себе делай, по вкусу, - предложил он мне.
Его предложение мне понравилось.
Пока я возился с пластмассовым ножом и маслом, Гордей открыл консервным ножом две баночки черной икры, одну красную и грибы. Оливки он успел открыть, видимо, раньше. Сразу после этого он, с консервным ножом в руках, улетучился на кухню и вернулся, вытирая руки тонким льняным полотенцем, уже без ножа.
Толик уложил черный слой поверх желтовато-белого раньше, чем я, и теперь ждал, пока я сделаю то же самое. Едва я закончил, он поднял свой бутерброд, провозгласил: "Ну, за освобождение!" - и куснул, но, встретив мой недоуменный взгляд, чуть не подавился.
- Ах да, забыл. Мне это теперь совершенно не нужно, вот и забываю.
Он выудил откуда-то из-под стола, из-за системного блока компьютера, пластиковую бутылку с фантой. Причем водрузил ее на стол с таким видом, словно это был коньяк "Арарат", не меньше.
Цвет фанты показался мне несколько странным: не желтый, а золотистый.
- Это "Хеннесси", самый дорогой коньяк, который мне удалось найти, - объяснил Гордей.
- Ты бы его еще в емкость из-под шампуня перелил, - посоветовал я. - Тогда бы я тебе быстрее поверил.
Гордей усмехнулся.
- Все это условности. Все равно вряд ли ты отличишь "Хеннесси" от "Десны". Истинных ценителей мало, но именно они задают тон и позволяют производителям вздувать цены.
Он налил коньяк - неужели в самом деле "Хеннесси"? - в пластиковые стаканчики.
- Ну, за освобождение! - повторил он свой странный тост.
- Пролетариата от эксплуатации! - попытался я развить его лозунг.
- Всех от всего! - довел он мысль до логического абсурда.
Мы выпили, съели по бутерброду и налили по второй.
Я, конечно, не гурман и не ценитель, но это действительно был коньяк, и если бы не привкус пластика - коньяк неплохой.
- Слушай, а стеклянной посуды у тебя нет? Хотя бы гранчаков? - спросил я.
- Нет. Опасная это вещь, стеклянная посуда. Я, после того как чуть было не перерезал себе вены крышкой от консервной банки, всю опасную посуду из дома убрал.
- Даже рюмки и фарфоровые чашки?
- Чрезвычайно опасные предметы!
- А канделябр? - обратил я внимание на большой бронзовый подсвечник, стоявший на подоконнике. - Если ты вдруг решишь со всего маху дать им себе по башке…
- Единственная вещь, которая мне осталась от деда, не хочу прятать. Он ведь у меня тоже инженером был, так что я - конструктор в третьем поколении.
Мы выпили по второй. Я, для разнообразия, закусил маринованным грибочком, а потом бутербродом с толстым слоем красной икры.
Толику больше нравилась черная.
- Я, кстати, должок тебе хотел отдать, - сказал Гордей и полез под стол. На этот раз он вытащил не бутылку, а большую черную сумку. Открыв молнию, он вынул две пачки денег в банковской упаковке, по 10 000 баксов в каждой.
Насколько я успел заметить, в сумке было еще десятка два таких пачек.
- Вот, держи. Брал двадцать - и возвращаю двадцать.
Это, наверное, было смешно, но я юмора не понял.
- Я давал тебе двадцать гривень, а не двадцать тысяч баксов. Ты что, банк взял?
- Я взял в банке украденные у меня деньги. Ну и часть того, что украли у тебя. Взял бы и все, но больше у них налички не было.
- Кем украденные? - не понял я.
- Дерьмократами, захватившими власть в стране и поделившими между собой наше с тобой имущество.
- Наше с тобой?
- Наши заводы, фабрики, поля, магазины, квартиры и все остальное. Я прикинул, сколько стоит неполученная мною новая квартира, невыплаченные мне гонорары за изобретения, невыделенные моей семье путевки в санатории, украденное у моей дочери бесплатное образование, медицинское обслуживание и прочие мелочи. Получилось около двухсот тысяч баксов. Ну, я пошел в коммерческий банк - именно там концентрируются украденные у нас средства - и получил свои деньги. Две трети уже отдал жене, на остальные собираюсь жить сам. У меня много дел, деньги пригодятся. Так же как и тебе, впрочем.
- Мне-то зачем?
- А я расскажу тебе сейчас пару интересных вещей, и ты сразу поймешь, зачем. Только давай еще выпьем. Боюсь, без хорошей дозы алкоголя шок будет слишком сильным. Ты можешь не справиться с ним и начнешь искать консервную банку, чтобы вскрыть себе вены. А я с детства крови не люблю.
Я сделал себе комбинированный бутерброд: с одного края икра черная; с другого - красная. Мы выпили, и я попробовал определить, какая икра вкуснее. Получалось, что все-таки черная.
Может быть, я и не смогу отличить "Десну" от "Хеннесси", но вот черную икру от красной отличаю вполне. И не только по цвету.
Удовлетворившись этим довольно-таки тонким наблюдением, я переключился на грибы.
Кстати, Гордей что, серьезно решил подарить мне двадцать косых? Или это все-таки шутка? И как это он, интересно, взял банк?
Я вспомнил санитаров и ментов, водивших хоровод вокруг несуществующей елочки, и понял: теперь для Гордея ничего невозможного нет.
- А все потому, что я понял одну простую истину. Точнее, не саму истину, а лишь намек на нее. Только ее отблеск, понимаешь?
Мне казалось, что в принципе я сейчас могу понять все, даже то, чем ковариантные тензоры отличаются от контрвариантных. Но вот как можно понять намек на истину, отблеск истины…
Кажется, Гордей уже набрался. Пожалуй, не стоит ему больше наливать.
- He-а. Не понимаю. Истина или есть, или это не истина.
- На самом деле истина, о которой я говорю, чем-то похожа на Медузу Горгону. Помнишь такой мифический персонаж?
- Чудовище, обращающее в камень всякого, кто на него посмотрит, - вспомнил я. - Какой-то греческий герой убил ее, глядя на отражение в своем зеркальном щите.
- Вот так же и с истиной нужно обращаться, о которой я говорю. Только отблески ее ловить, только тень ее изучать. А иначе…
Он замолчал и погрустнел.
- Что - иначе? - усмехнулся я. - Превратишься в камень?
- Нет. Просто сойдешь с ума или руки на себя наложишь. Я чуть было не сделал вначале одно, потом другое. Хорошо, что только тень истины осенила меня своим крылом и что мозгов у меня маловато. Был бы поумнее - сидел бы сейчас в психушке.
- Дуракам везет, - как-то очень кстати вспомнил я поговорку.
- Вот-вот! - обрадовался Гордей. - Но постепенно, глядя в зеркальный щит, я рассмотрел истину почти со всех сторон. Вот в этой тетрадке…
Гордей выудил все из той же черной сумки обыкновенную общую тетрадь в простом дерматиновом переплете. Где он такую взял? Их не выпускают, по-моему, со времен Союза.
- …Все мои наблюдения. Ну и рекомендации, конечно, на предмет обхода ловушек. Я назвал ее "Записки сервера". Потому что человек, хотя бы частично осознавший, кто он есть на самом деле, уже не рядовой комп, а сервер. Хотя сервер - это тоже компьютер.
- Ты можешь подробнее рассказать о ловушках?
Гордей налил в пластмассовые стаканчики еще граммов по сорок "Хеннесси", выложил на пластмассовую тарелочку горстку шампиньонов.
- Три из них описаны еще в Евангелии. Помнишь искушения Христа в пустыне?
- Не совсем; Когда религия была запрещена, я очень интересовался ею, но Библии у меня тогда не было и взять ее было негде. А когда в церковь стали президенты ходить и со свечкой перед телекамерами позировать, мне стало неинтересно.
- Христа искушали властью. Сулили, что все царства земли будут брошены к его ногам. Потому что Интерфейс - это действительно власть, безусловная и абсолютная. Но Христос отказался и тем самым избежал ловушки.
- Ты полагаешь… - ахнул я.
- Да, полагаю! - не проговорил, а как-то почти пропел Гордей. - Вторая ловушка была - соблазн прыгнуть в пропасть. Дескать, если Христос - Сын Божий, значит, не разобьется. Интерфейс действительно позволяет обходить некоторые - якобы физические - законы, а может, и все. Но любая попытка может стать неудачной и, более того, фатальной. Это и есть ловушка. Третье искушение состояло в том…
Гордей что-то говорил про третье искушение, про камни, обращаемые в хлебы, но я его почти не слышал. Теперь у меня не было ни малейшего сомнения в том, что он сумасшедший. Ну да, Гордей, выражаясь его собственной терминологией, попал в первую же ловушку. Крыша у него накренилась. А я, как дурак, сижу здесь и выслушиваю бредни.
- Ты что, считаешь себя Христом? - спросил я Гордея напрямик и немедленно пожалел об этом. Врачиха что говорила? Не раздражать, во всем соглашаться. А что, если ему не понравится мой вопрос? Не шарахнет ли он меня подсвечником по голове?
Я похолодел.
Так вот почему Гордей убрал все опасные предметы типа граненых стаканов и даже фарфоровых блюдец! Он уже знает о своем сумасшествии, о своей опасности для окружающих. Были минуты ремиссии, просветления - он и убрал ножи-вилки, чтобы не убить ими ненароком меня или кого-нибудь другого. Но подсвечник…
- Нет. Христа, видимо, действительно послал Бог-Отец, чтобы его Сын мог отобрать Интерфейс у дьявола, у князя мира сего. Но миссия Христа была выполнена не полностью. А я - обыкновенный смертный, сумевший частично разобраться в ситуации и попытавшийся, как это делают в таких случаях все смертные, вернуть себе, лично себе, украденную часть интеллекта. Но это - тоже ловушка, наиболее, пожалуй, изощренная из всех.
Я подумал, что, независимо от того, сумасшедший Гордей или нет, выпить мы все равно должны. Все налитое должно быть выпито, и этот закон столь же непреложен, как закон всемирного тяготения.
- За то, чтобы тебе удалось избежать ловушек! - предложил я тост и, не дожидаясь, пока Гордей поднимет стаканчик, выпил.
- Чтобы нам удалось! - поправил меня Гордей и тоже выпил.
Как ни странно, мне уже не хотелось закусывать ни черной, ни красной икрой. Картошечки бы сейчас горячей… и отбивную…
Поскольку о картошке можно было только мечтать, я зачерпнул черную икру прямо ложкой.
Гордей последовал моему примеру.
Оказалось, икра без хлеба - вещь не только невкусная, но даже противная. Сырой рыбой отдает. Прав был Верещагин из "Белого солнца пустыни", отказываясь есть икру без хлеба.
- Как это - нам? - дошло наконец до меня. - Я-то здесь при чем?
- Это - наше общее дело, как говорил Николай Федоров. А значит, и твое тоже.
- Какой еще Федоров?
- Русский философ. Он, правда, другое имел в виду - оживление всех умерших. Но возвращение живым того, что принадлежит им по праву, по-моему, не менее важная задача. И уж во всяком случае - первоочередная. Понимаешь, нет? Вернув себе украденный у нас интеллект, мы сможем решить все остальные, сколь угодно сложные задачи - в том числе и задачу оживления умерших. Мы станем как боги. Тебя это вдохновляет?
- Меня больше "Хеннесси" вдохновляет, - честно признался я.
- Кажется, ты уже готов, - внимательно посмотрев на меня, вынес приговор Гордей.
- Я всегда готов, - прихвастнул я. Впрочем, совсем немного прихвастнул. Жена может подтвердить.
- Вот, я тут написал маленькую легенду, - сказал Гордей и достал все из той же сумки сложенный пополам стандартный лист бумаги с каким-то текстом, отпечатанным не на лазерном принтере и даже не на матричном, а - на обыкновенной пишущей машинке.
- Ты бы ее еще от руки написал, свою легенду, - хмыкнул я.
- Я, когда сочинял ее, еще не знал, можно это делать - в смысле записывать - или нет. То есть насколько это близко к истине, не знал. Теперь знаю - достаточно далеко, а значит, и достаточно безопасно. Можно было и на компьютере этот текст набрать. А вот то, что в тетрадке, даже на механической пишущей машинке нельзя размножать. Только рукописями.
- И с ятями, да? - развеселился я.
- При чем здесь яти?
- Говорят, Марина Цветаева, не принявшая революцию и написавшая цикл стихов "Лебединый стан", посвященный белым офицерам, завещала переписывать его только от руки и только по правилам старой орфографии, с ятями.
- Смотри-ка, что ты знаешь! - оценил Гордей. - Но в данном случае яти ни при чем. Просто как при большевиках было запрещено размножение антисоветской литературы, даже с помощью пишущих машинок, так Хозяин Интерфейса тщательно следит за тем, чтобы опасная для него информация не распространялась. Но один экземпляр он выследить не может. Впрочем, хватит слов, пора переходить к делу. Хотя дело - это, в общем-то, тоже слово. Слушай меня внимательно. Я сейчас приоткрою завесу тайны. Только приоткрою, только на мгновение. Постарайся сохранить над собой контроль. Я, конечно, готов ко всяким неожиданностям, но иногда чуточку запаздываю. Понимаешь, нет?
- Нет. С санитарами тогда, в садике, ты справился очень быстро.
- Но не мгновенно. Я еще недостаточно хорошо изучил Интерфейс, не всегда знаю, какую в данный момент кнопочку нужно нажимать. Ну, слушай…
Гордей понизил голос, приблизил свое лицо к самому моему уху и что-то сказал.
Мне показалось, я понял, что он сказал.
Я даже попробовал запомнить эту гибкую и скользкую, словно угорь, мысль, попытался не дать ей вырваться из рук и плюхнуться в море миллионов и миллиардов других мыслей. Я где-то читал, что количество истинных высказываний бесконечно велико; их больше, чем звезд на небе и капель в море. Именно поэтому найти единственную в данный момент нужную мысль и бывает так трудно.
Гордей смотрел на меня как на больного, которому только что сделали инъекцию нового, недостаточно проверенного лекарства. Судя по его взгляду, я должен был или немедленно выздороветь, или столь же поспешно умереть.
Мысль билась в моей голове, словно большая рыба, и я никак не мог усмирить ее, приручить… убить, наконец!
Я вдруг понял, что если не избавлюсь каким-либо образом от беспокойной, взрывоопасной мысли, то или сойду с ума, или должен буду сейчас же катапультироваться из этого мира в иной - через окно.
Мысль ворочалась в моей голове, словно ребенок во чреве матери, но выхода найти не могла.
Она не могла родиться!
Мне было невыносимо больно.
Мысль металась от одного полушария моего уже измученного ею мозга к другому, калеча миллионы клеток серого вещества.
Я закричал.
- Потерпи, это пройдет! - посочувствовал мне Гордей. И я наконец понял, кто виновник моих несчастий.
А еще я понял, как от них можно избавиться, раз и навсегда.
Я поискал глазами что-нибудь колющее - и не нашел.
Тогда я попробовал схватить что-нибудь режущее - и тоже не нашел.
Почти отчаявшись, я вдруг увидел бронзовый подсвечник, опрометчиво оставленный Гордеем на подоконнике.
Я вскочил, метнулся к подоконнику и через мгновение обрушил на голову Гордея удар такой силы, что по сторонам брызнули осколки его черепа.
Гордей, в последнее мгновение попытавшийся закрыть голову руками, упал на пол.
Я осмотрел поле боя.
Толик, по-прежнему прикрывая голову рукой, лежал на полу. Рядом валялись обломки подсвечника.
Боль отпустила: я правильно выбрал лекарство от нее.
Пора было уходить. Вот только отпечатки пальцев нужно было стереть. Гордей сам виноват в случившемся. Сидеть из-за какого-то сумасшедшего в тюрьме я не собираюсь.
Я полез в задний карман брюк, где обычно ношу носовой платок. Гордей шевельнулся, сел и улыбнулся.
- Кажется, ты кое-что понял, - сказал он удовлетворенно. Таким тоном обычно доценты на экзамене хвалят подготовленного студента перед тем, как поставить в зачетку заслуженную "пятерку".
От ужаса я потерял дар речи - но только на секунду. Еще через секунду я мчался к двери, сметая с пути какие-то стулья.
- Чижик! Вернись! Подсвечник был… - кричал мне что-то в спину Гордей. Но сама мысль о возвращении в дом только что собственноручно убитого приятеля приводила меня в ужас.
Я вихрем слетел вниз по лестнице - лифт показался мне чрезвычайно медленным и столь же опасным видом транспорта - и выскочил на улицу. Вначале я метнулся вправо, потом влево, но в конце концов ломанулся прямо, через детскую площадку, на которой, впрочем, играли не дети, а собаки. Я промчался через площадку так быстро, что ни собаки, ни их хозяева (вообще-то их убивать надо за то, что выгуливают собак на детских площадках) не успели испугаться, а следовательно, и загавкать.
Потом я долго шел по каким-то улицам, через чужие дворы, вышел на берег Днепра…