Стоп!.. Пора прекращать бесконечные разговоры!.. Я уже отчётливо слышу Её Зов! Значит, совсем пора! Ведь я, Мужской Дух, как "пионер", должен открывать новое, прокладывать Ей дорогу. Я ведь по природе своей лидер!.. Ну всё, завершаю любования моей милой пташечкой… А теперь вперёд, в физическую Реальность, на Землю! В физическое тело, чтобы успеть…
…Иду за своей дивной и обожаемой брюнеточкой! Я - первый и я по-ошё-ёё-ёл!.. Как же приятно, когда волевое решение принято и я пошёл… если быть совсем точным, то я почему-то снова пошёл вторым…
Николай Переяслов
Пробуждение
"Да веселится Господь о делах Своих…"
Пс. 103, 31
Неся, как песню, смерть и разрушение, Первый карательный отряд Имперского Межгалактического Легиона Усмирения подходил к деревушке аборигенов. Зелёными монетками перезванивались над головами солдат листья неведомых деревьев, шелестела под ногами удивительно пахучая трава, разливались в поднебесье птичьи трели, но в глазах идущих не было радости - лица были напряжены и суровы, руки крепко сжимали готовое к бою оружие. Каждый куст, каждое дерево, каждая кочка таили потенциальную угрозу - в любую минуту оттуда могли вылететь стрела, пуля, камень, дротик или луч всепрожигающего лазера. Опасность представляло всё незнакомое и непонятное. И чтобы не остаться лежать падалью на этой вышедшей из повиновения планете, у каждого был только один выбор - убивать самому, первым…
Я - снайпер. Я стреляю в цель.
Мой выстрел верный.
К тому же я стреляю первым.
Наверно, потому и цел…
Прижавшись к шероховатому стволу толстого дерева, лейтенант Патрио Мьют взглядом, словно локатором, сканировал пространство, отделяющее его от ближних домов селения, прикидывал мысленно предстоящий бросок и ожидал сигнал к атаке.
…Я - снайпер. Глаз мой и рука -
мои два "боже".
А мир, как механизм курка,
лишь с виду сложен…
В такие минуты наивысшей собранности ему на память всегда приходили эти Бог весть где и когда вычитанные или услышанные, но отчего-то запомнившиеся стихи неизвестного поэта. Да что поэт, он и о себе-то ничего толком не знал, кроме того, что он, лейтенант Патрио Мьют, носит почётное звание "сына полка", а его коллективный родитель - Первый карательный отряд Имперского Межгалактического Легиона Усмирения, который выкормил и воспитал его с младых ногтей, и потому по приказу своего командира он готов убить любого, будь то ребёнок или собственная мать. Или же умереть самому. Детей у него не было, о матери он ничего не знал и давно уже о ней не вспоминал, зато хорошо помнил, что в Центральном банке на одной из нейтральных планет у него имеется довольно приличный счётец, а потому отбрасывал в сторону все прочие мысли и делал главное… Он - убивал.
…Резкий звук сигнального выстрела распорол застоявшуюся тишину чужого леса, вспугнул стайку диковинных серых птиц и, сорвавшись с места, Патрио по заранее намеченной траектории бросился к деревне.
Шесть шагов по прямой - кочка - упасть… Сильный толчок руками от земли - десять шагов бегом - и укрыться за деревом!.. Семь шагов вперёд - резкий поворот всем корпусом вправо - прыжок через яму…
Он не знал, есть ли в этой деревушке вооружённые враги - со всех сторон трещали сухие резкие выстрелы, но разбираться, кто стреляет, свои или чужие, было некогда. Сейчас настало время молниеносных, полуавтоматических действий.
…Шесть быстрых шагов, пригнувшись, к околице - там укрыться за сруб старого колодца - затем длинная автоматная очередь вдоль улицы - и ещё шесть шагов вперёд…
Он упал в придорожную канаву и уткнулся лицом в какие-то духовитые жёлтые цветы, на секунду отвлекшие его внимание от боя смутной, тревожащей ассоциацией, вызванной этим необычным запахом… Впрочем, сейчас было не до анализа ощущений - охватывая деревню свинцовым кольцом, звуки автоматных выстрелов слышались уже далеко впереди. Пружинно выбросив тренированное тело из канавы, он рванулся вперёд. Время на этой планете бежало необычайно скоро: едва успев заняться, день тут же начинал клониться к вечеру, и за это короткое время надо было успеть совершить невероятно много дел. И самое главное - выжить…
…А я-я вечно на посту…
… Мимо старого дома, что слева от дороги - швырнуть на бегу в его открытое окно осколочную гранату - и тут же упасть!..
…ваш грешный дух отъяв от тела,
я приближаю вас к Христу,
распяв на кончике прицела…
…Ещё один бросок вперёд - до вон той открытой калитки справа от дороги - пересечь заросший травой двор перед невысоким деревянным домом - вышибить ударом ноги ветхую дверь и сразу же - веерная очередь из автомата…
Патрио ввалился в полутёмную комнату, нажимая на спуск, но вместо привычного треска выстрелов - тишина. Судорожно задёргав заклинивший диск, он вырвал его из гнезда, со злостью отшвырнул в сторону и, выхватив из поясной сумки новый, начал лихорадочно вставлять его в приёмник.
- Не торопись, сынок, - раздался вдруг из угла спокойный голос. Патрио испуганно отпрянул назад.
- Кто здесь?
- Это я, Апакура… Спокойно делай своё дело, я подожду.
Заменив диск, Патрио осторожно сделал несколько шагов вперёд и в тёмном углу продолговатой комнаты увидел сидящую в кресле седую сморщенную старуху с тёплым пледом на коленях.
- Кто ещё в доме? - грозно спросил он. - Ну?!
- Никого, - ответила старуха, безучастно глядя перед собой, и добавила: - Только я и Смерть.
Патрио беспокойно осмотрелся по сторонам, заглянул в соседние комнаты. Толстый слой пыли покрывал всё, словно там уже много лет не появлялось ни одного живого существа.
- Ты что - одна здесь живёшь?
Старуха молча глядела перед собой невидящим взором.
- Когда-то у меня был сын, - прошептала она. - Сынок…
И, поднеся дрожащие руки к лицу - словно держала некую раскрытую книгу, - она, медленно раскачиваясь в кресле, хрипло-свистящим шёпотом заныла:
О, сын мой!
Осеннее утро ступает легко
ногами босыми.
О, как же любил ты бродить на заре
лугами пустыми!
Ветра на дворе… Трава в серебре…
О, сын мой,
Зачем теперь видеть всё то, чего ты
не сможешь увидеть?
Осыплются листья, увянут цветы
и вздрогнут осины…
Зачем теперь жить мне? Мир беден и пуст.
О, сын мой!
О, сын мой!
О, сын мой!
Стараясь не выпускать из виду подозрительную старуху, лейтенант подошёл к окну и выглянул на улицу. Стрельба откатилась за деревенскую околицу, на опушке дикого леса в стремительно сгущающемся сумраке метались розовые отблески подожжённых солдатами хижин, по небу тянулись хвосты густого дыма.
- Не переживай… Они скоро возвратятся, - произнесла старуха.
- С чего это ты взяла? - резко повернулся к ней Патрио. - И вообще почём тебе знать, куда нам надо?
Она беззвучно усмехнулась.
- Здесь только одна дорога… Та, по которой много лет назад такой же отряд, как ваш, увёл моего маленького сына… И теперь у меня больше нет моего мальчика. Нет… Но и той дороги больше не существует! Мост через реку разрушен!..
- Кем? - изумился Патрио.
- Мост разрушен, и значит, они возвратятся. И больше ни у кого не уведут сыновей в свою проклятую армию. Потому что и отсюда им тоже не уйти…
- Кем разрушен мост?! - снова прокричал свой вопрос лейтенант.
- Мною, - спокойно ответила старуха. - И не кричи, пожалуйста, я тебя хорошо слышу.
Он недоверчиво уставился на неё.
- Ты сумела без посторонней помощи разрушить мост?.. Да ты хоть до порога-то сама дойди…
Старуха сунула руки под плед и… кресло медленно выкатилось на середину комнаты - оказалось, что у него имеются колеса.
- А ты?.. - она уставилась на лейтенанта немигающим взглядом. - Ты… дойдёшь до порога?
Он навёл на неё дуло автомата, настороженно озираясь. Быстро опустившаяся тьма багровой кляксой прилипла к оконным стёклам, время от времени озаряя комнату отсветами дальнего пожара и мрачным кровавым блеском посверкивая в глазах пристально всматривающейся в него старухи. Ему хотелось броситься вон, убежать от её взгляда, но непонятная сила сковывала его, удерживала в этой низкой продолговатой комнате.
- Свет… В доме есть свет? - спросил он, оглядываясь вокруг, и комната тут же начала наполняться слабым, Бог весть откуда исходящим, свечением.
- В доме, где живу я и Смерть, есть всё, - изрекла, глядя перед собой, старуха. И мгновение погодя добавила: - Кроме жизни…
Патрио обошёл хозяйку и сел на стул. Странная, никогда прежде не приходившая к нему усталость, опутала всё его тело, мысли, чувства…
Зачем он здесь? Почему до сих пор не ушёл, почему слушает бред выжившей из ума старухи, когда давным-давно надо было пристрелить её и бежать догонять товарищей?
…Как выхлоп выстрела, душа,
покинув тела гильзу,
уносится, к Творцу спеша,
клубочком сизым.
О, сколько их засёк мой глаз -
всех возрастов, ростов и званий!
Что движет мною - страх? Приказ?
Или - призванье?..
Знакомые, всегда успокаивающие строки, на этот раз почему-то не помогали. Тем более, что дальше шло не совсем понятное, нелюбимое им место:
Я сам - Иуда, сам - Пилат
и тот, кто вбил в ладони гвозди.
Я вижу жизнь лишь из засад,
но и открыться мне уж поздно.
Так тяжело, хоть вой подчас…
И он почувствовал, что ему действительно тяжело, и хочется если не завыть, то заплакать, как бывало в далёком детстве, когда он сидел на коленях у матери, играл весёлыми жёлтенькими цветочками и слушал заунывно-протяжную песню их старого-престарого соседа - далёкого потомка какого-то племени индейцев аче-гуаяков…
Патрио закрыл глаза и почуял щекочущий аромат летнего полдня, запах цветов, услышал далёкую полузабытую песню:
Мы покинули дом.
Мы уходим туда, где нет зла.
Кто ещё не ушёл - тот уже всё равно не охотник.
Мы остались без стрел
и на вольные наши тела,
спеленав нашу гордость,
напялили тряпок охлопья.
Наших женщин нам не целовать,
они стелют чужие постели.
Нам плодов не срывать
и зверья не стрелять,
наша - больше не наша - сельва.
Наши песни - лишь слёз горький ком.
Больше нет нас, не знавших одежды.
Наши матери, девушки, старцы стоят под дождём,
это - наши надежды.
Лейтенант поднял глаза и встретил странно расширенный взгляд старухи. Он встал и снова выглянул за окно.
- Они точно вернутся назад? - произнёс он, не зная, хочет он этого на самом деле или нет.
- Почему ты меня не убил? - спросила в свою очередь старуха.
- Не знаю… Патроны в диске заклинило.
- А потом?
- Не знаю! - резко бросил он, нервно дёрнув головой.
Он всегда дёргал головой, когда психовал.
- Но не пожалел, не думай! - выкрикнул он. - Я не знаю, что такое жалость! Не знаю! Меня не учили этому!..
- Чему же тебя учили?
- Убивать! Убивать всех, кто не повинуется или угрожает Империи!
- Что же она для тебя хорошего сделала, эта твоя Империя?
- Она меня вырастила! Выкормила и воспитала! Пока я не мог защищаться сам, меня защищали мои братья, понятно?
- А у тебя есть братья?
- Да! Нет! Не знаю… Не знаю я, что ты прицепилась ко мне!
Лейтенант в волнении забегал по комнате.
- Я имею в виду братьев по оружию, легионеров, - добавил он, повернув к старухе лицо.
- А твои родные, по крови?
- Не помню… Я воспитывался в Легионе, с детства..
Он подошёл к двери в одну из комнат.
- Туда не смей! - прошипела старуха. - Это комната моего сына.
Лейтенант некоторое время постоял, чувствуя, как его нестерпимо тянет войти в эту комнату, но всё же отвернулся и отошёл от двери.
- Эта комната и эта шкатулка, - показала старуха на лежавшую у неё на коленях деревянную коробочку, - вот всё, что у меня осталось. Остальное - принадлежит ей, Смерти…
- Что - остальное?..
- Всё… Всё, что здесь находится, - и она снова как-то странно на него посмотрела.
- Не болтай ерунды! - Патрио стряхнул набежавшее оцепенение. - Ты просто свихнулась тут одна, думая о своём сыне! - он снова сделал несколько шагов из угла в угол. - А где, кстати, остальные жители? Ты что, совсем одна здесь, в деревне? Куда все подевались?
Старуха чуть заметно пошевелилась.
- Ушли… Все ушли. Туда, где нет зла…
Лейтенант вздрогнул и отступил назад.
- К-куда?
- В лес, - ответила старуха. - Звери не такие злые, как люди.
Он вытер рукавом выступившую внезапно испарину.
"Хоть бы уж поскорее утро! - подумал, глядя на тёмное, в отблесках незатухающего пожара, окно. - Пока я тут сам не свихнулся с этой полоумной старухой".
И он снова опустился на стул у стола.
- Есть хочешь? - спросила хозяйка.
- Что?
- Есть, говорю, хочешь?
- Есть?..
Кровь прильнула к лицу, часто-часто забилось сердце, отдаваясь в ушах ударами: тум… ту-тум, тум… ту-тум, тум… ту-тум, - словно откуда-то из бездны потерянных лет донёсся голос склонившейся над ним мамы:
- Есть хочешь?
Тум… ту-тум…
- Есть хочешь?
Тум… ту-тум…
- Есть хочешь? - повторила старуха.
- Не-ет! - закричал он. - Нет! - и судорожно вцепился дрожащими руками в автомат.
- Что с тобой? - вскинула брови старуха.
- Так, - он прикрыл глаза. - Нашло что-то, - и устало положил голову на стол.
Странный щекочущий запах не давал сосредоточиться, мешая вернуться в привычное состояние и стать прежним лейтенантом Патрио Мьютом.
Стать… Патрио Мьютом?.. А кем же он в таком случае был только что, секунду назад? Кто он вообще на самом деле?..
- Что это так сильно пахнет? - не выдержал он, резко подняв голову.
- Где? - не сразу поняла она.
- Ну, вот - это? В комнате?
Старуха потянула носом, принюхиваясь.
- A-а! Это оранжики! Цветы такие… У них сейчас самый сезон.
- Оранжики, - повторил он задумчиво и вспомнил те неприметные жёлтые цветочки, в которые уткнулся, падая в канаву. - А кто жил в том доме? - кивнул он за окно. - Напротив вашего?
- В том, куда ты кинул гранату? Старик один пришлый… Но он уже тоже давно ушёл туда, где нет зла… Умер.
Она погладила лежащую перед ней деревянную шкатулку.
- Мой Ларри любил забираться к нему на колени и таскать его за козлиную бороду. Хохочут при этом оба, как дети малые…
- Ларри? - не понял Патрио.
- Ну да, Ларри… мой мальчик…
Лицо старухи передёрнула боль, и она снова умолкла, опустив голову. Приставив автомат к стенке, лейтенант тоже опустил голову на руки.
- Я вздремну немного, - сказал он. - Разбудите, когда наши вернутся.
- Смерть разбудит, - тихо ответила старуха, не поднимая головы, и лейтенант снова подтянул к себе отставленный было автомат.
Щекочущий запах оранжиков всё лез к нему, всё будил забытые воспоминания детства…
"К чёрту! К чёрту!" - гнал он от себя навязчивые видения, всё больше и больше в них погружаясь, стараясь в то же время следить сквозь полуприкрытые веки за странной старухой… А та подняла голову и открыла свою заветную коробочку.
- Ларри, Ларри, - зашептала она подрагивающими губами. - Где ты сейчас, сын мой? Где ты? Где ты?
- Я тут! - кричит он ей в своём сне. - Я у дедушки на коленях! - и радостно треплет смеющегося меднолицего индейца за белоснежную редкую бородёнку.
- Вот тебе талисман, разбойник, - слышит он голос матери. - Вот эту половинку серебряной пуговицы я повешу на шейку тебе, а эту - оставлю у себя! - и он видит, как она, смеясь, прячет вторую половинку пуговицы… в старухину шкатулку!
Или… или это старуха прячет в свою коробку его пуговицу? Когда же она успела?…
В полусне он нашарил рукой висящий на шее талисман и вытащил его на свет. Нет, всё на месте, просто померещилось, что старуха прячет его сокровище в свой мини-сундучок…
Половинка пуговицы выскальзывает из его сонной руки и, тихо звякнув, падает на гладкую поверхность стола.
- Ларри, - вздрогнув, шепчет старуха. - Ларри, сынок…
……………………………………………………………………………………………
…Выстрел вдребезги размозжил сон, сорвавшись с места, Патрио схватился за автомат.
- Крепко спишь, лейтенант, - на пороге, криво ухмыляясь, стоял его сослуживец Харфур. - Мог бы и не проснуться, - он кивнул в сторону. - Старуха уже было вытащила из-под тебя автомат… Так что с тебя причитается!..
Стряхнув остатки сна, Патрио повёл взглядом по комнате. Рядом со столом, свесившись со своей коляски, сидела прошитая пулями старуха с раскрытой шкатулкой на коленях.
- Идём! - позвал с порога Харфур. - Уже пора.
- Да-да, - пробормотал он в ответ. - Пора, - и нажал на курок автомата.
Перерезанный надвое автоматной очередью, Харфур свалился у двери. Не глядя в его сторону, Патрио наклонился и осторожно взял у старухи с колен её сокровище. На залитом кровью дне шкатулки лежала сложенная вчетверо бумажка, а на ней - половинка серебряной пуговицы. Дрожащей рукой он приложил её к той, что висела на толстой нитке у него на шее - линия разлома совпадала идеально. Еле сдерживая бьющееся сердце, он взял в руки забрызганный кровью листок, развернул. В нижней его части хорошо сохранились строки какого-то стихотворного текста и, с трудом шевеля дрожащими губами, он прочитал:
…Так тяжело, хоть вой подчас.
И понимаю я, натужно -
чтоб мир очистить от зараз,
его от нас очистить нужно.
Пока же не закаменел
вконец я сердцем,
мой Иисус, приди ко мне -
дай мне согреться!
Яне мальчишка, я не трус,
и своё дело славно знаю,
но отчего ж я в землю жмусь,
словно могилу примеряю?
Могилу?!. Дудки!! - И во мгле
грохочет залп по жертве новой!
…И покатился по земле -
венец терновый…
- Харфур! Патрио! Вы там скоро? - послышалось с улицы и, поглядев в окно, он увидел собирающийся напротив дома отряд.
- Вы что там, уснули? - хохотнул кто-то из его вчерашних друзей.
- Наоборот, - прошептал он. - Я находился в летаргическом сне все эти годы. Но сейчас, слава Богу, проснулся, - и, подняв автомат Харфура, он положил его рядом с собой на стол. Потом наклонился, вынул из его подсумка запасные диски и гранаты и тоже разложил на столе.