В руке бокал красного вина; легкий хрустальный звон; смех. Мамины пирожки, "сие есть тело мое, за вас ломимое"; вспышка фотоаппарата; улыбки; смех. Чтобы не расплакаться, Алина нырнула глубже, в то место Внутреннего Космоса, где пульсировали белые и золотые звездные скопления. В их центрах она ощущала присутствие колоссальных сил, рядом с которыми изменялась совершенно - тело больше не принадлежало ей, и она растекалась во тьме ослепительно сияющим золотым облаком абсолютного добра и бесконечной нежности; и тогда все - звезды, планеты, живые существа - становилось ею, и она сама была всем: стволом Мирового Древа и чахлой березкой у подъезда, бесконечными океанами и источниками живой и мертвой воды, пылинкой на дальней полке и самой этой полкой, эльфом, разрубающим пасть дракона, и стрелой, входящей эльфу в спайку панциря. Она была всем, и плакать, мучиться, переживать уже не приходилось.
Алина очнулась, когда рука Мазера под столом слишком сильно сжала ее колено. Сам же депутат с невинным выражением лица поглощал салат, и его правая рука, носившая вилку ко рту, пребывала в абсолютном неведении по поводу действия левой. Внутренне содрогнувшись, Алина встала.
- Мама, я на минутку.
Мама, увлеченная беседой с Ольгой, только кивнула. Алина выбралась из-за стола и ушла к себе. Ее мутило.
Закрыв дверь, она села на кровать и энергично потерла лицо. Фу, мерзость! Алине казалось, что она видит отпечатки Мазеровой руки на своем колене. А мама с папой? Неужели им настолько все равно? Или то, что этот депутатишка так богат, замазало им глаза?
Ей захотелось плакать. Но вместо этого Алина сунула ладонь под матрац и вытащила толстую тетрадь в потертом переплете, - дневник.
"Нет больше ни выхода, ни входа. Я одинока давно, а теперь вижу, как. Космическое одиночество. Почему именно я? Я, Алина Антоновна Алтуфьева… Слишком большая ноша. Помню звезды и хаос, мир и войны. Не хочу, но помню. Гроза, ливень, большой грубый крест на холме. На кресте я".
Мама имела очень нехорошую привычку читать чужие дневники и письма. Поэтому тетрадь со своими сбивчивыми заметками Алина хранила под матрацем - туда никому и в голову не пришло бы залезть.
"Не могу же я вечно находиться во Внутреннем Космосе. Как бы ни хотелось задержаться там подольше, я понимаю, что делать этого нельзя. Так что welcome to the real world и большой привет товарищу Альберту, под которого меня с радостью подложат, дайте только шанс".
Алина вздохнула, выравнивая дыхание. До полуночи оставалось полтора часа. Раньше Алина примерно с шести вечера принималась считать, сколько еще времени до боя курантов. Теперь же томительно-сладкое предчувствие праздника сменилось тягостным и нудным ощущением.
- Аля, будь человеком, - мама приоткрыла дверь, и до Алины донесся смех и голоса из гостиной. - Хватит тут бумажки марать. Хотя бы в Новый год можно быть поближе к матери, а не к своему графоманству.
- Иду, - смиренно ответила Алина и убрала дневник в стопку школьных тетрадей. Мама издала такой звук, какой можно было ожидать от дракона, сдерживающего ярость.
- Прячет что-то все время…
Алина вернулась в гостиную и села в уголок рядом с Мишей, который в задумчивости перебирал коробочки с компакт-дисками, размышляя, что взять с собой к Олегу; остановился он на милом сердцу Раммштайне и Сердючке. Мазер с видом знатока нарезал принесенный им роскошный торт килограмма на два с целой башней из крема и шоколада. Мама и Ольга с преувеличенно внимательными лицами слушали, как Артурчик рассказывает байки из своей медицинской практики, и невооруженным глазом видно было, что им до невозможности скучно.
Алина уставилась в телевизор. Сейчас ей до невозможности сильно хотелось "уйти", утонуть в глубинах Внутреннего Космоса, но два погружения с перерывом в полчаса, даже меньше, чем в полчаса - это пока слишком. И поэтому она стала смотреть, как пляшут по экрану музыкальные рисованные уродцы, распевая, что Новый год к ним мчится. Благословенна будь русская попса! Под ее кретинически-радостные ритмы и рифмы можно добиться состояния какой-то безразличной остеклененности и отстранения от окружающих. И все шло по маминому протоколу: дети сидят в компании гостей, демонстрируя все признаки картинно идеальной семьи и по основному принципу "твое слово после праздника" не открывают рта и не вступают в беседу: за них и о них все скажут родители.
Положительно, вечер удался. После наступления Нового года Миша и Алина, соблюдая мамины правила, провели с гостями утомительный час, а затем, невероятно куртуазно раскланявшись, собрались и вышли на улицу. Мама, вышедшая в коридор их провожать, натуральным образом шипела:
- Лишь бы шляться…
Во дворе брат с сестрой распрощались, пожелав друг другу приятно провести время. Напоследок Миша что-то сунул Алине в ладонь и удалился со словами:
- А то ведь знаешь какие они, эти парни.
Алина разжала руку. Пачка презервативов. Мишель в своем репертуаре.
А кругом шел снег, пушистый и мягкий. У соседнего подъезда в три глотки орали песню, и в центре двора, возле песочницы двое мальчишек готовились запустить фейерверк. За домами, на бульваре царил непрекращающийся треск: там взрывали петарды. В окне дома напротив Алина увидела маленькую елку, двух благообразных старичков и мальчика лет четырех рядом, наверное, их внука - спокойная, искренняя и чистая картинка. Алина улыбнулась, и, словно отвечая на ее улыбку, малыш в окне засмеялся, а мальчишки справились-таки со своим фейерверком, и красная звезда взвилась в небо, в бурые тучи.
Алина улыбнулась снова, не заметив, что по ее щеке прочертила дорожку слезинка. Раскинула руки, словно хотела обнять кого-то. И - не глазами, а неизвестным доселе, сердечным зрением - увидела, как заструились из ее ладоней золотые нити. Накрывая двор тонкой сетью.
Теперь все было ею. И малыш с бабушкой и дедом, и нетрезвые хиппи, и гости родителей, и свернувшаяся на трубах теплотрассы кошка, и пара в соседнем доме, занимавшаяся любовью, и ребенок соседки, которому предстояло родиться через пять недель, и спящий уже мальчик, который мечтал о фигурке человека-паука, а в подарок получил коробку конфет - все слились с Алиной, и от умопомрачительного ощущения родства у нее счастливо закружилась голова.
И сразу же пришла боль. Казалось, не было в теле мышцы и сустава, которые не натянулись бы и не задрожали.
… Дыба?
На мгновенье ей стало страшно. Более того. Алина ощутила самый настоящий ужас, распахивающий двери во тьму без выхода. Вязко хрустнули суставы, сдвигаясь в своих гнездах.
… Все?
Мышцы, чудилось, вот-вот лопнут. И за минуту до неизбежного надрыва Алина внезапно осознала, что ужас становится радостью, огромной, нахлынувшей подобно волне - радостью и ожиданием чуда.
… Это было… как?
Завтра они проснутся счастливыми. И еще долго будет жить в них такая хорошая новогодняя ночь, и еще долго они не станут ни с кем ссориться. Только улыбки, цветы и стихи, - ничего больше.
Всхлипывая, Алина опустила руки. Золотая сеть медленно растворялась в тех, кого коснулась, и Алина вдруг с невероятной ясностью поняла, что прежней ей не быть уже никогда, что она изменилась совершенно и окончательно, что пути обратно не стало.
- Я не хочу быть богом, - произнесла она, видя двор через дрожащую пелену наползающих слез. - Я не хочу… Это подавляет…
Шаги. Теперь ей не надо было оборачиваться, чтобы увидеть идущего Дэна. Картинка - темный силуэт и звездочка сигареты - всплыла перед внутренним взглядом без каких-либо усилий с Алининой стороны.
Тогда Алина обернулась и встретилась с Дэном глазами.
* * *
Он не знал, что сказать ей.
У Алины было такое лицо, что Дэн замер, не в силах отвести от него взгляда и не желая, страшась смотреть.
И в глазах ее была тьма. Или что-то хуже тьмы. Черные шторы, которые отдернешь - и провал. Колодец без дна, вселенское распахнутое горло. Ночь.
Он не знал, видит ли она его.
- Я не хочу быть богом.
Помедлив, Дэн протянул руку и дотронулся до ее плеча.
- Мы не выбираем.
Слезы брызнули из ее глаз крупными горохами. Прокатились по лицу, оставив влажные полоски. Дэн почувствовал, как сердце болезненно стукнуло в ребра и замерло, парализованное невиданной, немыслимой доселе тоской.
Все горе Вселенной. Вся тоска Вселенной. Все одиночество Вселенной.
Это была пустота.
Так страдают боги.
- Это… это… слишком. Я не смогу, не смогу…
Он успел подхватить ее. С коротким всхлипом Алина осела Дэну на руки, и он удивился тому, какая она маленькая и хрупкая; казалось неосторожное прикосновение способно сломать ей ребра. Фарфоровая статуэтка тончайшей работы; такой ли выполнять Миссию…
Такой, ответил в его голове голос Исцелителя. Выбранный путь должен быть пройден. В конце она поймет смысл пути.
Сквозь свитер и куртку Дэн чувствовал ее горячее, мокрое лицо. Боги не плачут. Им не положено плакать. Слишком большая, слишком человеческая роскошь.
Алина плакала.
Сколько времени ей понадобится для того, чтобы перестать быть человеком?
* * *
Земля висела во мраке, словно драгоценный камень, голубой с прозеленью.
Провозвестник лежал на лунном грунте, закинув руки за голову и отдыхал, глядя на звезды и планету людей.
Люди… сколько с ними хлопот.
Неимоверным, разрывающим на части усилием Совет смог-таки возвратить ось мироздания на место. Каким образом это делалось, Провозвестник не помнил: в памяти осталась только тьма внешняя, которую усмиряли новыми границами и треск эфирной материи, его тела; еще немного, и все бы легли костьми. Когда было кончено, то у Провозвестника осталось сил ровно на то, чтобы махнуть рукой и приказать: Луна. И опустившись на серую поверхность огромного мертвого камня, он понял окончательно - все, дело сделано.
Потом сознание его остановило, и за миг до мрака Провозвестник увидел Просветителя, погружавшегося в пламя Солнца. Кому легко… Это люди думают, что высшие существа не испытывают боли (и много чего еще) - как говорится, вы преувеличиваете наши возможности. Провозвестник сам составлял легенды для человечества, кои оно жадно схавало, ни о чем не задумываясь в своем желании знать, что им управляют всевидящие, всезнающие и всеблагие. К тому же неуязвимые, неустрашимые и непреклонные. Ну да.
В себя Провозвестник пришел довольно-таки быстро: Луна, его любимица, напитала своего создателя и владыку новыми силами, как обычно щедро и можно сказать, хлебосольно. Для него она ничего не жалела, и Провозвестник платил ей тем же, даруя возможность управлять океанами Земли и всеми живыми существами, населявшими ее.
Вдвоем им было хорошо. Абсолютная тишина, спокойствие, умиротворенность… что еще нужно, чтобы скоротать вечность? Тем более, что и вечность однажды окончится, и править Вселенной будут уже другие. Провозвестник шевельнул плечом, отбрасывая мешающий ему камушек; нескоро. Конец наступит не скоро, а когда он все-таки придет, то горевать будет некогда.
Земля висела во мраке, словно дорогая игрушка. Одна из множества обитаемых планет, не самая большая и не самая ценная, а забот с ней полон рот. Опять же, скучать не приходится, как сказал бы Исцелитель, этот чистоплюй и филантроп, но все же… Всегда проблемы. Почему то в остальных мирах Миссии проходят без эксцессов, а тут нате пожалуйста, не хочу быть богом. И Совет сливает воду, сушит перья, потому что сделать ничего нельзя. На то он и Совершенный, чтобы создавать совершенную систему страховки: так нефалима укрыл, никто и не заметил. Как знал, что понадобится. И что это за чувство сейчас буровит грудь - обида? Друг и соратник переметнулся к извечному врагу; боль? Их сегодняшний труд был просто непостижим; или, страшно подумать, ненависть?
Закатив себе пощечину, беззвучную, но оттого не менее болезненную, Провозвестник оборвал мысль. Ересь. Крамола. Между прочим, так и становятся отступниками. Нет-нет, все нормально, все как раньше. Заметив, что мысли путаются, Провозвестник сел и энергично растер ладони. Можно заняться делом, тем более, что он давно не видел Лизы. Очень давно; с нее станется решить, что Провозвестник забыл о ее существовании.
Как бы он мог…
Лиза была ученицей Провозвестника, его надеждой и гордостью - когда земной срок выйдет, она сможет занять далеко не последнее место в небесной иерархии. Несколько лет назад Лиза стала случайной жертвой одного из младших ангелов Смерти: автобус с пятеркой тех, чье время вышло, сорвавшись с моста, превратился в могилу и для нее. Вырванная из тела грубой силой, девушка с трепетом и ужасом увидела перед собой самого Второго архангела, который грозно делал проштрафившемуся подчиненному внушение о необходимости быть более внимательным на рабочем месте. Когда перепуганная Лиза была водворена обратно в свою оболочку, что-то сдвинулось в ее душе, сделав веселую и общительную девушку мрачной затворницей - теперь у нее был другой товарищ, а дружба с Провозвестником, который неизвестно почему снизошел до смертной (то, что она "запала" на него, едва увидев, естественно и понятно), накладывает отпечаток, знаете ли.
При этом стоит заметить, что раньше Провозвестник внимания на людей не обращал. Никакого. Несмотря на должность, люди - да и прочие смертные - интересовали Второго архангела примерно так же, как песок под ногами. "Листьям древесным подобны сыны человеков"; так вот эта фраза исчерпывающе описывала отношение Провозвестника к невечным: стоит приглядеться к ним, как их уже нет. При этом небожители с интересом относились к культуре и истории сметрных, поскольку не имели собственных; выражение Ars longa Vita brevis придумано было Стратегом и быть в курсе литературы и музыки невечных считалось среди Высших хорошим тоном. Круговорот же душ во Вселенной представлялся архангелу настолько заурядным процессом, что на него не стоило тратить время в принципе. И поэтому Стратег, от которого ничто не укрывалось (его многочисленные агенты работали на диво бодро), узнав о Лизе, подошел к Провозвестнику, демонстративно возложил длань тому на лоб и осведомился: "Jibbril, друг мой, вы часом не больны?", на что он абсолютно серьезно (так как шутки в свой адрес не воспринимал) сказал: "Нет, Beshter, часа у меня нет. А это что, заразно?" и, не дождавшись ответа слегка ошарашенного Главы Совета, ушел по своим делам. Стратег укрепился в убеждении, что Провозвестник на тяжелой работе рехнулся умишком, и совершенно по дружески отстранил его от трудов праведных, отправив отдыхать на Седьмое небо на целых две недели.
Дружба… Подружитесь с Ангелом Смерти, рискните попробовать, каково принимать свою Участь из рук друга. Лиза мечтала об этом как о высшей милости - видимо, поэтому ходили о ней в городе нехорошие слухи, а родная мать по пьяному делу обзывала ведьмой. Еще бы: соседка, старая сволочь, Богу душу отдала, назвав Лизу сучкой - иди доказывай, что не порча, а срок подошел. Лиза и не доказывала. Ее теперь мало что интересовало, кроме Провозвестника, кроме того, что он давал ей.
Ученица Смерти. Любимая ученица. И что-то большее, неназываемое. Освобождение? понимание?
Провозвестник поднял руку и несколько раз провел по пустоте ладонью, словно стирал с доски ненужную запись. По его требованию вакуум закипел, задымился, переставая быть вакуумом, сгущаясь в Зеркало. Лиза, приказал Провозвестник, и Зеркало послушно показало ему захламленную комнатушку в доме барачной постройки с отстающими от стен обоями и сырыми пятнами на потолке. Лиз полулежала на диване, употребляла под сигарету "Анну Каренину", и чтиво ей не нравилось. За стеной, судя по всему, трахались; Лиза косилась в сторону с неудовольствием. Кавалеров у мамаши-алкоголички было немерено, попадались среди них такие персонажи, что просто вызов разуму, но на Лизу никто и не пробовал посягать: ведьма ведь, чтоб почернел и отвалился - это ей запросто.
- Привет, - сказал Провозвестник. - Благодать с тобой.
Лизи от радости аж подпрыгнула на диване с восторженным взвизгиванием. Сколько они не виделись - три месяца? четыре?
Он невольно ею залюбовался. Так смотрят на предмет гордости, оценивая и не упуская ни единой черточки, с внутренним торжеством: это принадлежит мне. Это создал я сам. Радость Мастера, творца играла в улыбке на губах Провозвестника.
- Jibbril!
Единственная смертная, знавшая его истинное имя.
- Как дела, девочка?
Девочка… Двадцать два года, рост метр восемьдесят пять, девяносто килограммов живого веса и румянец во всю щеку - похожа на подругу Ангела Смерти?
- Сессия, - вздохнула Лиза и продемонстрировала Провозвестнику книгу. - А так все… Все.
Ей хотелось сказать о многом. О том, что она устала жить тут и так. О том, что у нее снова депрессия, из-за него, кстати - четыре месяца и семь дней молчания, это как? О том, что… впрочем, не надо. Если все происходящее необходимо, то так тому и быть.
- У меня для тебя подарок, Лиза.
Она подалась вперед, словно ребенок, увидевший Деда Мороза. Подарок? У тебя? Для меня?
Ей не дарили подарков с десяти лет.
- Улица Советская, дом сорок пять, квартира семь. Твоя личная берлога. Три комнаты. Евроремонт. Барахло. Все тебе.
Провозвестник ощутил в ладони металлическую тяжесть, и в тот же миг к ногам Лизы упала связка в четыре ключа. Домофон, входные двери, почтовый ящик. Дом из приличных.
Лиза не шевелилась. Наверно, не верила своим глазам.
- У подъезда "джип". Тоже твой. Водить тебя, помнится, крестный научил, когда еще не пил, - еще одна связка ключей с противоугонным брелком брякнулась перед Лизой. - Вещей много не бери, в квартире все есть. Так, зачетка - паспорт - полис. Эти, - он мотнул головой в сторону, имея в виду Лизину маман с хахалем, - не скоро освободятся, а как выйдут, то только рады будут тому, что тебя нет.
Лиза подняла голову, и Провозвестник увидел, что она плачет. Впервые с того момента, как очнулась после аварии в больнице и заревела белугой: не хочу! Забери меня, Jibbril! Не хочу сюда!
Естественно, никто не понял, кого и о чем она просит. Только повидавшая всякое старая санитарка заподозрила что-то, но свои догадки предпочла держать при себе. Умная была санитарка. И не болтливая.
- И еще, Лиза… У меня есть к тебе просьба.