Там, вверху, тоже было интересно.
Веселый клоун в дурацких, как у Верпа, штанах уезжал под самый купол в железной клетке, прутья которой были толсто обмотаны паклей, обильно смоченной в бензине. Этот умник, конечно, решил там покурить, он вытащил из кармана расшитый кисет, кремень и стальное кресало. Верп, не раз бывавший в районной МТС, хорошо знал свойства горючих веществ, а потому робко оглянулся на соседа - дородного седого мужчину в светлом коверкотовом костюме. Сосед добродушно улыбнулся, дал Верпу конфету и даже полуобнял: дескать, не тушуйся, сморчок, здесь дело знают! И в этот момент клетка вспыхнула. Клоун с веселым криком бросился к дверце, а дородный сосед юного Верпа, задыхаясь от смеха, пояснил: "Ишь! Он к русалкам хочет!"
Юный Верп тоже смеялся, но почему-то ему было страшно. Там, наверху, дверцу, похоже, заело, и клоуну хотелось не к русалкам, а просто из клетки. Но все в зале смеялись, и Верп тоже смеялся. Он вовсе не хотел прослыть простачком из Бубенчиково.
Утверждая себя, юный Верп продолжал смеяться и тогда, когда все в зале умолкли. Заело не только дверцу, заело и трос, на котором поднимали клетку. Теперь смех юного Верпа звучал неуместно, и дородный его сосед, не оборачиваясь, пухлой ладонью зажал Верпу рот. Оказавшийся на арене пожарник с маху ударил топором по тросу. Объятая огнем клетка рухнула наконец в аквариум. Русалок вместе с водой выплеснуло в зал. Одна упала рядом с дородным соседом, и юный Верп успел разглядеть, что хвост у нее был пристегнут.
Убедившись, что отчаянный клоун не сгорел и не утонул, зал разразился восторженным ревом, но Верп больше не смеялся. Юный Верп Сказкин раз и навсегда понял, что море - его судьба. Настоящее море - без фальши, без русалок с пристяжными хвостами. Пусть горят корабли, пусть взрываются толстые, как колбасы, танкеры, он, Верп Сказкин, выйдет сухим из любой беды. Ему было хорошо мечтать. Ведь тогда он еще только мог быть будущим боцманом балкера "Азов", будущим матросом портового буксира типа "Жук", будущим плотником "Горремстроя", будущим конюхом и так далее, и так далее…
- Рыба! Большая рыба! - орал рядом Сказкин. - У меня, Агафон, глаза, как перископы, я в любом бассейне отыщу корчму.
Я эту рыбу, как тебя, видел. В гробу и в полукабельтове. Три горба и шея как гармошка.
- А фонтанчики? - хитро щурился Агафон.
- Никаких фонтанчиков! Это тебе не цирк. А вот горбы, они были.
- Это, Верп, гложет тебя болезнь.
- Вышла моя болезнь! - ревел Сказкин. - С потом трудовым вышла!
- Ну, тогда осложнения, - догадался Мальцев. - Болезнь, видишь, вышла, а осложнения налицо.
- Осложнения! - взорвался Верп. - А корову, мой Агафон, осложнения слопали?
Не желая участвовать в бессмысленном споре (мало ли что могло пригрезиться Сказкину), я уходил на берег залива.
Над темной громадой вулкана Атсонупури зависал серебряный хвост совсем небольшой Медведицы. В молчании, в легкой дымке, в курчавящихся валах впрямь мнилось что-то загадочное. Вдали, где туман почти касался воды, что-то тяжело всплескивало. Касатка? Дельфин? Вон вроде скользнул плавник. А вон другой, третий. При желании их можно было принять и за горбы рыбы.
"Поссорятся мужики, - подумал я. - Надо их развести на время".
Вдали возвышался неровный гребень кальдеры. Вот и свожу туда Сказкина, решил я. Так я и объявил:
- Хватит баклуши бить. Завтра, Сказкин, заглянем с тобой прямо в Львиную Пасть.
- О господи, начальник! - задохнулся Сказкин. - Где ж это ты льва отыщешь?
Я ткнул пальцем в дальний гребень кальдеры:
- Видишь? Туда и полезем.
- Это же в гору.
- Дело есть дело, - отрезал я. А завистливый Агафон вздохнул:
- Пруха тебе идет, Верп. Я вот, считай, полжизни прожил под этой горой, а ведь умру и не узнаю, что там за ней такое лежит.
- "Пруха"… - презрительно фыркнул Верп. И я ему посочувствовал.
В самом деле, будь у Верпа Ивановича характер помягче, он бы и сейчас топтал своим балкером все моря Мирового океана. Но случилось так: однажды после очень долгого, чуть ли не двухгодичного отсутствия явился Сказкин в родное Бубенчиково. Решительный явился, прямой. Все, сказал Елене Ивановне, причаливаю! Но Елена Ивановна, ставшая за это время Глушковой, ответствовала: "Да уж нет. Ты плыви дальше, Верпик. А я уж давно причалила к нашему участковому".
Бить милиционера Сказкин не стал. Однако пуховики, привезенные из Канады, распылил бельгийским пылесосом, а сам пылесос порубил в куски африканским топориком.
Это был неверный ход. По ходатайству участкового визу Верпу Ивановичу прикрыли, и, покинув Бубенчиково, он снова отправился на Восток.
Свободу узникам Гименея!
Душная ночь.
Душное утро.
Гигантские, в рост человека, лопухи, небо, ссохшееся как рыбий пузырь.
На шлаковых откосах кальдеры мы еще могли утирать лбы, но в стланике лишились и этого - стланик плотно, как капкан, прихватывал то одну, то другую ногу.
- Ничего, - подбадривал я Сказкина. - Скоро выйдем на берег, пойдем вдоль воды. Пару часов туда, пару обратно. Ну, а к пяти вернемся.
Сказкин не верил.
- Мы еще и на гребень не поднялись.
- Тушенку взял? Ты взял банку тушенки? - отвлекал я его от мрачных мыслей.
- Зачем? Сам же говоришь, к пяти вернемся.
- А фал капроновый взял?
- Зачем… - начал Сказкин и вдруг умолк.
Совсем недалеко от нас, метрах в десяти, не более, по каменным растрескавшимся глыбам, взревывая, пронесся медведь-муравьятник. Перед тем как исчезнуть в бамбуках, он обернулся и моргнул сразу обоими глазами, будто хотел нас предупредить.
- Чего это он?
- Ох, начальник!
Я быстро обернулся к воде.
Среди мокрых камней, злобно вспарывающих набегающие на берег долгие волны, на взрытой в отчаянной борьбе гальке валялись обрывки изодранного на куски сивуча. Судя по белесым шрамам, украшавшим куски шкуры, зверь этот был не каким-то там сосунком, это был нормальный, видавший виды секач, с которым, как и с коровой Агафона, никакой муравьятник связываться бы не стал.
- Начальник, - шепотом позвал Верп.
Не слушая его, я бросил рюкзак на камни и сделал несколько шагов к месту побоища.
- Не ходи, не ходи, начальник, - заклинал Верп. Я отмахнулся.
С крутой глыбы, нависающей над водой, можно было всмотреться в океанскую бездну.
Мутноватые пленки, солнечные ломающиеся блики, смутный лес водорослей, как инеем, покрытый бесчисленными воздушными пузырьками… И что-то огромное… Смутное…
Я отпрянул.
Впрочем, не чудовище это было, а останки давно затонувшей шхуны. Она обросла водорослями, палуба стала зеленой, как лужайка, из люков стремительно выплывали стаи рыбешек.
- Начальник, - умолял Верп. - Вернись. Я же ничем не смогу помочь.
От этого его шепота, от кружащей голову бездны, от смутных бликов, отсветов, отражений дикий холодок тронул мне спину, уколол корни волос. Пусто. Тревожно. Душно.
Уродливо, как укроп, стояли на гребне плоские вершины пиний.
Вверх не вниз, сердце не выскочит.
Отдышались мы на плече кальдеры. Ловили воздух запаленными ртами, не смотрели друг на друга. Сивуч!
Отдышались.
Сказкин пришел в себя, забормотал негромко:
- Агафона бы сюда, а, начальник? Ты только глянь, красота какая. За такую красоту нужно брать гречкой, не сухофруктами.
Сказкин был прав.
Округлый, просторный лежал перед нами колоссальный цирк, заполненный столь прозрачной водой, что присутствие ее угадывалось лишь по белой кайме наката да по темной, спроецированной в глубину тени плывущего одиноко бревна.
Замерев, забыв о закушенной в зубах папиросе, Верп Иванович машинально сунул зажженную спичку обратно в коробок. Через секунду спички взорвались. Сказкин вскрикнул, отпрянул от провала в бездну.
- Ты смотри! - рассердился я.
Гигантские клешни узких мысов почти смыкались на Камне-Льве, торчавшем в узком проливе, соединяющем кальдеру с океаном. Островок действительно походил на гривастого льва. Это сходство потрясло Сказкина:
- К пяти вернемся, скажу Агафоше: козел! Жизнь прожил, а истинной красоты не видел.
Он успокоился, сел в траву, перемотал портянки. Покатые его плечи быстро двигались - слабые зачатки будущих крыл. К Львиной Пасти Верп Иванович сидел уже спиной, он быстро привыкал к красивому. Но непонятно кем изодранный в клочья сивуч его нервировал. Из-под ладони он высматривал дымок над далеким домиком Агафона:
- Сидит ведь, козел, чаи гоняет, а на участке, ему вверенном, зверье давят. - Он взглянул на меня: - У нас, в Бубенчиково, к примеру, жил кот. Шерсть стопроцентная, драчлив, как три пьяных грека. Но и он крупных существ не трогал. Мышь там, понятно, ну, птица… Но чтобы сивуча!
- Сказкин, - прервал я его. - Ты говорил, у тебя не глаза, а телескопы. Глянь вон туда… Ниже, ниже…
- Во, глядь! - восхитился Верп. - Рыба!
Но не рыба это была. Не бывает на свете таких огромных рыб, не валяются огромные рыбы на пляжах.
На другой стороне кальдеры, за зеркалом невероятных прозрачных вод, лежало на камнях что-то огромное, уродливое, длинное, и Верп Иванович откровенно радовался тому, что между нами лежат эти прозрачные воды.
- Ишь, нажрался сивучинки, - неодобрительно хмыкнул Верп. - Небось ему чебуреки снятся.
Почему именно чебуреки, Сказкин не пояснил. Но события последнего времени - загадочно пропавшие собаки Агафона Мальцева, убитая у моря его же корова, наконец, сивуч - все это вдруг обрело некоторую систему.
А Сказкин бухтел:
- Ну, рыба, глядь! А? Не рыба, а прямо змей. Будь я один, я бы и не поверил.
- Почему ты говоришь - змей?
- А как надо? - удивился Верп. - Это же гад морской, не иначе. У нас на балкере "Азов" старпом такого встретил в Атлантике. Чуть заикой не стал. При его-то весе!
- Сколько ж такой гад весит?
- Не гад, а старпом, - обиделся Сказкин. - Тебе бы с таким встретиться!
- А я уже встретился! - счастливо ответил я. - Вон он лежит. Далеко лежит. На том берегу лежит.
- И хорошо, что не на этом.
- Ну, эту проблему мы решим, - пообещал я.
- Как? - сразу насторожился Сказкин.
- А просто, - сказал я. - Спустимся на берег и пошлепаем к этому чуду.
- Ты что, начальник? - отступил от обрыва Верп. - Ты как хочешь, а я не полезу вниз.
- Деньги кто тебе платит?
- Ты что, начальник? - не унимался Верп. - Он что, этот гад, он твой, что ли?
- Наш он, Верп Иванович! Наш!
- Наш? - удивился Сказкин. - Это, значит, и мой тоже?
- И твой тоже.
- А вдруг он не наш? Вдруг он заплыл из нейтралки? Вдруг он вообще из чужих вод?
Я не ответил.
Я понимал, как дико мне повезло, и пристально всматривался вдаль.
Змееподобное существо все так же неподвижно лежало на грубом каменистом берегу.
Я подполз к самому краю кальдеры, но сиреневая дымка размывала очертания, не давала возможности рассмотреть неизвестное существо. Вроде бы шея длинная… Вроде бы ласты… Или не ласты?.. Нет, похоже на ласты… А вот горбов, о которых спорил Сказкин с Агафоном, я не видел, хотя тело чудовища было непомерно вздуто.
- Хоть бы уж шевельнулся, - посетовал я. - В движении жизнь яснее.
- Не надо. Пускай лежит.
- Почему?
- Да потому, что незачем он нам, - отрезал Сказкин, оценивая крутизну стен, круто падающих в кальдеру. - Он же низшая форма жизни.
- А ты?
- Я человек, - обиделся Верп Иванович.
- Сейчас проверим.
- Как это?
- А просто. Пройдем по гребню, вон туда, к мысу Кабара. Там высота метров восемнадцать, не больше. Ты фал взял? Взял фал, спрашиваю?
- Я не пожарник. Я не буду лазать по фалу.
- Ладно, - махнул я рукой. - Полезу я. Ты меня подстрахуешь.
- А обратно?
Я молча вскинул рюкзак на плечи.
- А говорил, к пяти вернемся, - заныл Верп. - И зачем он тебе? Спит, и пусть спит.
Замолчал Сказкин только на мысе Кабара.
Мыс обрывался в кальдеру почти отвесно, но высота его тут действительно не превышала пятнадцати метров. Вдали, почти перед нами, торчал Камень-Лев. Длинная скала не позволяла отсюда видеть диковинного зверя.
- Поднимись повыше, - попросил я Сказкина. - Взгляни, что там этот делает.
- Да ну его, - уперся Верп. - Лежит и лежит. Чего гада дразнить без дела?
Фал, захлестнутый за мощный обнаженный корень пинии, полетел вниз. Я удивился: конец его завис примерно в метре от берега.
- Не может быть, - не поверил я. - Со склада мне выдали двадцать пять метров, а тут этого никак нет.
- Всякое бывает, - неуверенно заметил Сказкин, не глядя на меня. - Я вот в Бубенчиково…
- Он что, усох этот фал?
- А чё? - нагло сплюнул Верп Иванович. - По такой жаре и не такое бывает. Агафон вон, смотри, живет один, а обуви у него девять пар - одна для туалета, другая для прогулок, третья…
- Хватит! - я сгреб Сказкина за грудки. - Обменял? Продал? Агафону? За компот?
- Да какой компот, какой компот, - отбивался Сказкин. - Гречку кто ел?
- Гречку, черт побери! Я тебе покажу гречку!
- Не для себя, начальник, не для себя!
- Ну ладно, организм, - отпустил я Сказкина. - Вернемся, поговорим.
- Да ладно…
Проверяя прочность фала, я погрозил Сказкину:
- Не вздумай смыться, как тот медведь. Оставишь одного в кальдере, отыщу и на том свете!
Не будь узлов, предусмотрительно навязанных мною на каждом метре, я бы сжег обе ладони. Но фал пружинил, держал. Перед лицом маячила, покачиваясь, базальтовая стена, вспыхивали звездочками кристаллики плагиоклазов, а высоко надо мной, над каменным козырьком обрыва, укоризненно покачивалась голова Сказкина в кепке, закрывающей чуть не полнеба.
- А говорил, к пяти вернемся, - крикнул он, когда я завис над берегом.
- И есть хочется, - укорил он меня, когда я уже нащупал под ногой круглый валун.
И вдруг завопил:
- Полундра!
Вздрогнув от этого вопля, я выпустил из рук фал и шлепнулся на камни. Осыпь зловеще зашуршала, поползла вниз. Меня опрокинуло на спину и развернуло лицом к воде.
И я увидел!..
Из пронзительных вод, стоящих низко, как в неполном стакане, из их прозрачных студенистых пластов, искривленных преломлением, из просветленных, как оптика, бездн всплывало, неслось на меня нечто чудовищное, грозное, бледное, как студень или глубоководная медуза, и одновременно жирно, черно отсвечивающее, как нефть или антрацит.
Вскочить на ноги, вцепиться в фал, попытаться выскочить на гребень кальдеры?
Нет, я просто не успевал. Это чудовище сдернуло бы меня с фала как букашку.
Вскрикнув, я вскочил и бросился бежать по каменистому неровному берегу, надеясь найти укрытие за каким-нибудь каменным мысом. Не может быть, чтобы берег нигде не расширялся, не может быть, чтобы обрывы так и тянулись тесным кольцом вокруг всей бухты.
Я бежал и шептал про себя: не может быть, не может быть, не может быть. Камни так и летели из-под моих ног. И вот странно, даже в этот момент, когда ничто в мире уже не интересовало меня так, как неведомая опасность за моими плечами, я машинально, без всякой на то нужды, успел все же отметить, что и камни вокруг, и сонная вода, и небо над головой одинаково осветлены уже невысоким, но все еще ровным и теплым солнцем.
Островок Камень-Лев находится в 1 миле к W от мыса Кабара. Издали он напоминает фигуру лежащего льва. Берега островка очень крутые. На южной оконечности имеется остроконечная скала. В проходе между островком Камень-Лев и мысом Кабара лежит группа скал, простирающаяся к мысу на 6 кабельтовых. Самая высокая из скал приметна белой вершиной. В проходе между этой скалой и мысом Кабара глубина 27 метров.
Лоция Охотского моря
Тетрадь третья
Я назвал его Краббен
Откровения Вергилия. Трагедия островка Уицсанди. Счастливчик Гарвей. Один в ночи. Сказкин куражится. Ночная клятва. Еще раз о большом риске. Гимн Великому змею. "Где ты нахватался седых волос?"
Успех не доказывают. Успех, он всегда успех.
Походил ли я на человека, которому действительно крупно повезло, на большого прушника, как обычно говорил Сказкин, - не знаю, но сама мысль, что мы с Верпом Ивановичем воочию встретили легендарного Морского змея, обдавала мое сердце торжественным холодком.
Великий Морской змей, воспетый авантюристами, поэтами и исследователями! Его называли Краббеном. Его называли Гарвеном. Он был известен и как Анкетроль. Его наделяли, и весьма щедро, пилообразным спинным гребнем - такой гребень легко ломал шпангоуты и борта кораблей; мощным хвостом - такой хвост одним движением перешибал самую толстую мачту или бушприт; огромной пастью - в такую пасть запросто входил самый тучный кок с пассажирского судна; наконец, злобным гипнотическим взглядом - такой взгляд низводит к нулю волю самого крепкого экипажа.