- Слушай, кто же все-таки эти деятели, а? - спросил он, отсмеявшись. - Сначала - ракета, потом - наш арест. Столько крови пролито… И Дадли уже нет… Сдается мне, главная фигура во всей этой истории - ты. То есть сначала ты гонялся за мной, а потом роли поменялись, и кто-то стал преследовать тебя. Так вот, что ты можешь сказать об этих "кто-то"?
Я молчал, соображая, надо ли мне рассказывать студенту университета Таллахасси Аллану Бетелу подробности деятельности Комитета вооружений.
Нет, конечно, история возникновения КОМРАЗа всем известна, основные его задачи также понятны большинству прогрессивных людей и разделяются практически всем человечеством: Комитет разоружений проводит в различных точках земного шара аукционы, на которых накопившаяся за десятилетия военная техника переходит из рук производителей в руки неправительственных мирных международных организаций, после чего разряженное и демонтированное оружие поступает на нужды мировой экономики, науки, культуры…
Есть, конечно, и такие виды вооружений, которые не поддаются перелицеванию, к ним не применишь девиз "перекуем мечи на орала", - тогда их просто уничтожают: в мировой практике разоружения уже много случаев, когда одни ракеты шли под пресс, другие - взрывались (разумеется, без начинки), когда отравляющие вещества сжигались, а радиоактивные материалы, упакованные в контейнеры, запрятывались глубоко-глубоко под землей. Впрочем, все это - о деятельности Комитета разоружений. Я же, поглядывая на Аллана, размышлял о другой организации - нелегальной, неуловимой, таинственной, о международной милитаристской организации, поставившей целью сорвать разоруженческие процессы, исказить идею аукционов, перехватить как можно больше военной техники и сконцентрировать ее в каких-то богом забытых местах, чтобы в нужный час она смогла заработать по прямому назначению. Знал ли Аллан об этих потайных пружинах мировой политики? Не выйду ли я за рамки отведенных мне полномочий, рассказав Бе-телу о некоторых операциях, проводимых АрмКо?
- Вот, помню, в Штутгарте я тоже попался - туши свет! - вдруг сказал Аллан, не сумев удержать разговор в прежнем русле. - Три дня не выходил из "Графа Цеппелина". И зарегистрировался - как и сейчас - под чужой фамилией: помогло водительское удостоверение моего дружка.
Я внутренне встрепенулся.
- Штутгарт? - небрежно переспросил. - Это интересно. А что ты делал в Штутгарте?
- Дурака валял, - безмятежно ответил Аллан. - Захотелось по старушке Европе поболтаться. Вот и проехал автостопом от Ольборга в Дании до Неаполя. Красота!
- Что - деньги девать некуда было? - поинтересовался я, еще не подозревая "липы", а лишь недоумевая: "Граф Цеппелин" - лучший и самый дорогой отель Штутгарта, первый в категории "А". В мою бытность (шестнадцать лет назад) за номер в "Цеппелине" надо было выложить от 130 до 200 марок.
- Какие деньги у студента? Перебивался кое-как. Воплощал тягу к путешествиям в чистом виде.
"Перебивался, значит? - подумал я. - В лучшем-то отеле города?"
- А почему скрывался?
- Героин хотел толкнуть. У меня несколько пакетиков припасено было. На черный день. А тут подвернулся случай. Ну, "петухи" - полицейские то есть - нас и застукали. Пришлось уносить ноги. Я бежал от телебашни до самого ландтага, не останавливаясь ни на секунду. Чуть не умер.
Да, умереть можно, прикинул я, телебашня в Штутгарте весьма далеко от центра.
- От какой телебашни? - невинно спросил я.
- Будто их там десять! - огрызнулся Аллан. - От единственной в мире Штутгартской телебашни…
Я так и не понял - ни тогда, ни теперь, - зачем Алану понадобилась эта чудовищная ложь. То ли, раз соврав, он не мог остановиться - такое бывает с людьми (но только не с агентами). То ли с ним не проработали как следует легенду. То ли он настолько вошел в образ "студента-путешественника", что и сам верил всему, о чем говорил. Для меня же очень быстро стало ясно, что в Штутгарте Аллан никогда не был и изучал этот город по открыткам. Любой человек, побывавший в столице земли Баден-Вюртемберг, должен знать, что там две телебашни - одна собственно телевизионная, а вторая обслуживает дальнюю связь почтового ведомства. Она так и называется - "Фернмельдетурм дер Пост".
- А почему прибежал к ландтагу? - спросил я.
- Так просто. Случайно получилось. Остановился, язык на плечо, пот льет градом. А ведь лето, жара, да еще безветрие, флаг на шпиле ландтага висит тряпкой. Я отдышался и понесся к отелю.
Еще один прокол. Здание ландтага в Академическом саду - плоское, как стол. Стекло, металл. Там никакого шпиля, насколько я помню, нет.
- Что ж, так Штутгарт и не удалось посмотреть?
- Почему же? Пока не ввязался в историю с наркотиками, я по нему походил немало. В сущности, кроме Альтштадта, там смотреть нечего. Но сам Старый город очень красив. Великолепная Приютская церковь на рыночной площади, старинная ратуша…
Аллан словно вздумал издеваться надо мной. Что ни фраза - то чушь. Ратуша в Штутгарте никакая не старинная, а новая, современной архитектуры, с часовой башней, представляющей собой сильно вытянутый параллелепипед. А Штифтскирхе стоит не на Рыночной площади, а на Шиллер-плац, по правую руку от бронзового Шиллера. На Рыночную площадь выходит как раз ратуша…
Есть города - их очень много, - которые вовсе не оставляют в душе ни малейшего следа. А иные западают в память в мельчайших деталях. К таким принадлежит и Штутгарт - по крайней мере для меня. Я там пробыл всего неделю в 1982 году, а помню так, словно вернулся оттуда вчера. Жил конечно же не в "Графе Цеппелине", а в скромной гостинице "Пост" в окраинном местечке Плининген. Местечко одновременно тихое и шумное. Тихое - с точки зрения психологической: фахверковые бюргерские дома, башенки со шпилями в германских предместьях всегда вызывают у меня ощущение молчаливой замкнутости. А шумно было в самом прямом смысле: по другую сторону автострады А8 - рукой подать - располагался Штутгартский аэропорт. Если проехать по А8 километров двенадцать - четырнадцать, можно было добраться до развилки Штутгарт - Вайхинген. Туда мне, для собственного спокойствия, лучше было не соваться: в Вайхингене располагается штаб-квартира всех видов вооруженных сил США в Европе.
Перейдя через речку Керш, можно было от Плинингена пройти к внушительному Гогенгеймскому дворцу, где располагается Немецкий сельскохозяйственный музей. Впрочем, сельское хозяйство имело минимальное отношение к моим занятиям. Каждый день я вставал в пять утра и ехал через весь город на головной завод автомобильного концерна "Даймлер-Бенц", где незадолго до того произошла крупная авария. Во время пожара, причина которого так и осталась неизвестной, взорвалось несколько цистерн с краской. Семь человек сгорели на месте, но самое страшное заключалось в том, что взрыв выбросил облако сильноядовитого газа, которое накрыло два цеха. Одна из цистерн была с новым типом красителя - конечно же проверенным на токсичность и испытанным в лабораторных условиях, - однако никто не предполагал, что смесь продуктов горения разных красок может прореагировать и произвести на свет смертоносное соединение, отличающееся стойкостью и длительностью действия. Пятьдесят рабочих и служащих получили тяжелые отравления, врачи боролись за их жизнь, а ситуация на заводе и в его окрестностях несколько дней продолжала оставаться критической. Разумеется, производство было остановлено, жителей ближайших кварталов пришлось эвакуировать. В довершение всех несчастий в Музее Даймлер-Бенц в те дни проходила встреча директоров европейских автомобильных компаний, и несколько высокопоставленных лиц тоже оказались в больнице. Тут же была создана международная комиссия, куда вошел к я.
В момент аварии я находился в Берлине. Получив известие о взрыве на заводе "Даймлер-Бенц", я тут же вылетел в Штутгарт. Помех мне никто не чинил: по счастью, в среде токсикологов я уже тогда пользовался хорошей репутацией…
Воспоминания нахлынули на меня. Я словно еще раз прошелся по широкой, зеленой, похожей на бульвар торговой Кениг-штрассе, где под светильниками, выполненными в виде "летающих тарелок", всегда людская суета. В голове моей была полнейшая мешанина. Перед глазами вставал Штутгарт, который я видел и хорошо помнил, а в ушах звучал голос Аллана, продолжавшего безбожно врать о городе, в котором он никогда в жизни не был: "бронзовый Меркурий на колонне, а под ним - пластмассовый флюгер" (на самом деле гигантский модернистский "Кальдер-пластик", установленный на Дворцовой площади, стоит довольно далеко от Меркурия), "здание Коммерческого банка на углу против вокзала" (опять фальшь: банк смотрит на Кальдер-пластик, а вокзал - в нескольких кварталах от Дворцовой площади, в конце Кениг-штрассе). И в каком-то уголке сознания я беспрестанно прокручивал - параллельно ко всему - два коротких вопроса: "Кто такой Аллан? Кем он подослан? Кто такой Аллан? От кого он?"
- Ты совсем не слушаешь! - упрекнул меня Аллан, сложив губы в гримасу детской обиды.
- Слушаю, слушаю. Ты рассказывал о Кениг-штрассе…
Что бы мне откусить себе язык на два слова раньше?! Но всё - вылетело! Я проговорился. Сколько их - непростительных ошибок - я сделал за последнее время? Аллан ни разу не упомянул Королевскую улицу. Впервые назвал ее я, обнаружив знакомство со Штутгартом. Если Аллан не дурак, он поймет, что в этом городе я побывал. В отличие от него.
Аллан дураком не был. Он внимательно посмотрел на меня, и я увидел в его взгляде смену выражений, которую, наверное, не забуду до конца дней. Как будто гигантская страшная тень поднялась из морской пучины: завиральная безмятежность (конечно же вызванная стрессом, разрядкой после жуткого напряжения последних дней, когда мы несколько раз чудом уходили от смерти) сменилась обреченностью человека, приговоренного к казни, которому - его ли убьют, он ли растерзает палача - все одно пропадать.
Аллан начал медленно подниматься. Я мгновенно окинул комнату - уже новым взглядом, оценивая ее как поле боя. Окно - далеко. Письменный стол - мешает. Кресла - громоздкие. Стул - неудобно стоит - замаха не получится. Пепельница - легкая. Настольная лампа - тяжелая.
Это в кино драки длятся очень долго - там свои законы, своя логика, свое - экранное - время. Мужчины в кино, как правило, необыкновенно выносливые: их бьют в самые уязвимые точки, а они встают как ни в чем не бывало и наносят противникам столь же сокрушительные удары. И все это длится часами.
Впрочем, в жизни драка тоже может продолжаться бесконечно. Но бой - настоящий бой, насмерть - идет секунды. Особенно если встречаются два (или больше) профессионально подготовленных человека. Причем профессионализм заключается не столько во владении боевым искусством, физической подготовке или безукоризненном знании анатомии человека, сколько в применении на практике одного простого правила: все средства хороши.
Пока Аллан летел ко мне, я успел вскочить, дотянуться до лампы и парировать удар ноги, направленный мне в лицо. Однако тут же почувствовал удар второй ноги в грудь и страшный прямой в челюсть. Падая и разворачиваясь, чтобы уберечь голову, я краем глаза уловил красные брызги, веером летящие во все стороны, и не сразу понял, что это моя кровь. Во время боя человек превращается в робота. Это не трюизм, это констатация факта. Мои глаза словно перешли в режим самонаведения. Как бы ни перемещался в воздухе Аллан (а он еще не успел приземлиться и изготовиться для новой серии), я неотступно держал в прицеле его ноги. Крупно: голень, десять сантиметров ниже коленной чашечки. В эту точку и ударила массивная подставка настольной лампы. Я даже не обратил внимания, чем же это достал меня Аллан - в пах словно вонзилось пушечное ядро, - ибо сосредоточился на одном: болевой шок от перелома большой берцовой кости должен хотя бы на несколько секунд "вырубить его". Так и произошло. Аллан, страшно визжа, переломился пополам и рухнул на пол между столом и стеной. Я налег на стол и в каком-то пароксизмальном рывке двинул его так, чтобы заклинить моего противника, намертво прижать к стене.
Видимо, я все же не рассчитал сил. Или у робота, сидящего внутри меня, сломался дальномер. Или как-то изменилась геометрия пространства. Короче, угол тумбы стола пришелся как раз против шеи Аллана. И все кончилось. Жизнь вышла из Аллана сразу и бесповоротно.
Я некоторое время лежал, обвиснув, на столе. Прислушивался. В гостинице тихо. Слышал ли кто шум драки и визг Аллана? Неизвестно.
Медленно-медленно, задыхаясь, как астматик, я отодвинул стол. Вид Аллана являл тяжкое зрелище. Шея была неестественно вытянута, словно в ней вообще не осталось костей. Голова лежала под острым углом к линии плеч, как бы и не принадлежала больше этому телу. Только одно сравнение пришло мне на ум. Давным-давно, в детстве, наша семья приехала на лето в украинское село - на родину отца. И там на моих глазах кто-то из родни, готовясь к праздничному обеду, свернул курице шею. Для психики городского мальчика трех лет от роду это было чересчур. У меня случилась истерика, курица с вывернутой головой долго еще преследовала меня во снах. Вот Аллан и был сейчас курицей. Нелепым курочеловеком, которому какой-то кошмарный великан свернул шею.
С момента боя прошло уже часа три. Никто не пришел. Никакая завывающая машина не остановилась у подъезда. Кажется, пронесло. Но вопрос остается: что делать с трупом? Видимо, оптимальная тактика - дождаться ночи, угнать машину, вывезти тело за город и постараться утопить его в море. Технически все это очень сложно, но выполнимо.
Что ж, буду ждать темноты.
II
Николс-Таун - небольшой городок на северной оконечности острова Андрос. Здесь все и всё на виду, новый человек сразу привлекает внимание, и, если чужак хочет сотворить что-нибудь тайное, ему надо идти на немыслимые ухищрения. Угон машины - событие. И хотя полиция здесь не очень-то вооружена новейшими средствами поиска и обнаружения, она разобьется, чтобы найти похитителя. И найдет. В общем шансов избавиться от тела у меня было очень немного, а вероятность выйти сухим из этого "мокрого дела" (увы, на язык просился именно такой жаргон) стремилась к нулю.
Остров Андрос в восемнадцатом веке имел прочную репутацию пиратского логова. И не только Андрос - весь Багамский архипелаг пользовался у джентльменов удачи большой популярностью. В свое время пиратам объявили здесь настоящую войну, и губернатор капитан Вудс Роджерс, присланный для этой цели, одержал верх над морским братством. После чего Багамам был дарован девиз "Экспульсис пиратис реститута коммерциа" - "Пираты изгнаны, коммерция восстановлена". Местная топонимика цепко хранит память о тех временах. Здесь есть утес Моргана, Крысиная отмель, мыс Болвана, остров Уильямса. Думаю, не ошибусь, если скажу, что последний остров был назван не по имени какого-нибудь сгинувшего в море рыбака, а в честь знаменитого пирата: был такой морской разбойник Уильямс, который в давние времена наводил ужас на здешних жителей. Эта же легендарная личность увековечена и в названии гостиницы, куда мы вселились с Алланом, удрав из Хард-Баргина. Вселились - чтобы через полчаса вступить в безжалостный бой с предопределенным смертным исходом для одного из нас.
Вдобавок ко всему у меня ведь еще есть одна бредовая видео-монетка, на которой записано, как я - я! - вхожу, предъявив пропуск, на секретную шпионскую базу западных разведок на горе под зловещим названием Черный Засов. Я не знаю, каким дьявольским способом получено на ней изображение, но догадываюсь, что у моих "друзей" с того света есть копии - причем в достаточном количестве. Конечно же уничтожение видеомонетки ничего не даст. Надо разыскать где-нибудь компьютер с большим дисплеем, посмотреть внимательно весь сюжет еще раз - от начала до конца - и крепко подумать, что это может означать. Надо, надо, надо… Господи, как же у меня скованы руки! Тот факт, что я скрывающийся иностранец, практически полностью лишает меня свободы маневра. Да еще этот равнинный, малонаселенный Андрос. Туристский рай… А для меня - ад!
Темнота наступила неожиданно и быстро - хоть это преимущество дарует воображаемая линия, именуемая тропиком Рака. Она проходит всего в 175 километрах южнее Николс-Тауна. Еще два часа я сидел в темноте, слушая голоса. Наконец все смолкло. Разумеется, выходить через освещенный холл, где сидит портье, - полное безумие. Я открыл окно. Хорошо хоть номер дали на первом этаже. Но все равно до земли - метра два. И внизу - полоса скрипучего гравия, опоясывающая дом, ширина ее - не меньше трех метров.
Я снял с Аллана куртку - ту самую, на рукаве которой была нашита эмблема 29-й дивизии, - и привязал один рукав к металлической ручке оконной рамы, достаточно прочной на вид. Теперь - если ручка выдержит - можно будет использовать куртку как страховочный конец. Крепко держась за второй рукав куртки, я выбрался наружу и осторожно - как мне казалось, даже бесшумно - опустился на гравий.
Тишина. Темень. Впрочем, яркие тропические звезды дают достаточно света, чтобы ориентироваться. Я не решаюсь обогнуть дом - фасад, выходящий на улицу, наверняка освещен. Здесь, на задах гостиницы, стоят четыре машины. Меня больше всего устраивает "плимут". У него вместительный багажник. На панели управления я замечаю дисплей компьютера. О большем и мечтать нельзя.
Вытащив из кармана универсальный ключ - его на жаргоне называют "кимп", это слово-кентавр, составленное из "ки" - ключ и "компа", - я тихонько отпираю дверцу машины. Сигнализация молчит - все правильно: ее блокировал мой компьютер. Вставляю щуп кимпа в замок зажигания. Маленький экранчик моего компьютера загорается зеленоватым светом. Ага, значит, компьютерная защита задействована и здесь. Минут десять я "беседую" с кимпом, который помогает мне оптимизировать поиск нужных кодов, и наконец нащупываю код доступа. После чего можно приступить к составлению программы-"червяка". Надо же, я - как последний тать электронного века - применяю на практике то, с чем приехал на Багамы бороться. Будучи запущена в недра автомобильного компьютера, эта программа "выест" память защиты, и тогда "плимут" можно будет заводить без всяких хлопот. К сожалению, я не могу быть уверенным, что от "червяка" не пострадает остальная память автомобильного компьютера.