Он поднял глаза и посмотрел на горы. Некогда у этих вершин были гордые марсианские имена. Земляне, упавшие с неба, смотрели на марсианские холмы, реки, моря - у всего этого были имена, но для пришельцев все оставалось безымянным. Некогда марсиане возвели города и дали названия городам; восходили на горные вершины и дали названия вершинам; плавали по морям и дали названия морям. Горы рассыпались, моря пересохли, города обратились в развалины. И все же земляне втайне чувствовали себя виноватыми, когда давали новые названия этим древним холмам и долинам.
Но человек не может жить без символов и ярлычков. И на Марсе все назвали по-новому.
Битерингу стало очень-очень одиноко - до чего же не ко времени и не к месту он здесь, в саду, до чего нелепо в чужую почву, под марсианским солнцем сажать земные цветы!
"Думай о другом. Думай непрестанно. О чем угодно. Лишь бы не помнить о Земле, об атомных войнах, о погибших ракетах".
Он был весь в испарине. Огляделся. Никто не смотрит. Снял галстук. "Ну и нахальство! - подумал он. - Сперва пиджак скинул, теперь галстук". Он аккуратно повесил галстук на ветку персикового деревца - этот саженец он привез из штата Массачусетс.
И опять он задумался об именах и горах. Земляне переменили все имена и названия. Теперь на Марсе есть Хормелские долины, моря Рузвельта, горы Форда, плоскогорья Вандербилта, реки Рокфеллера. Неправильно это. Первопоселенцы в Америке поступали мудрее, они оставили американским равнинам имена, которые дали им в старину индейцы: Висконсин, Миннесота, Айдахо, Огайо, Юта, Милуоки, Уокеган, Оссео. Древние имена, исполненные древнего значения.
Расширенными глазами он смотрел на горы. Может быть, вы скрываетесь там, марсиане? Может быть, вы - мертвецы? Что ж, мы тут одни, от всего отрезаны. Сойдите с гор, гоните нас прочь! Мы - бессильны!
Порыв ветра осыпал его дождем персиковых лепестков.
Он протянул загорелую руку и вскрикнул. Коснулся цветов, собрал в горсть. Разглядывал, вертел и так и эдак. Потом закричал:
- Кора!
Она выглянула в окно. Муж бросился к ней.
- Кора, смотри! Жена повертела цветы в руках.
- Ты видишь? Они какие-то не такие. Они изменились. Персик цветет не так!
- А по-моему, самые обыкновенные цветы, - сказала Кора.
- Нет, не обыкновенные. Они неправильные! Не пойму, в чем дело. Лепестком больше, чем надо, или, может, лист лишний, цвет не тот, пахнут не так, не знаю!
Выбежали из дому дети и в изумлении остановились: отец метался от грядки к грядке, выдергивал редис, лук, морковь.
- Кора, иди посмотри!
Лук, редис, морковь переходили из рук в руки.
- И это, по-твоему, морковь?
- Да… нет. Не знаю, - растерянно отвечала жена.
- Все овощи стали какие-то другие.
- Да, пожалуй.
- Ты и сама видишь, они изменились! Лук - не лук, морковка - не морковка. Попробуй: вкус тот же и не тот. Понюхай - и пахнет не так, как прежде. - Битеринга обуял страх, сердце колотилось. Он впился пальцами в рыхлую почву. - Кора, что же это? Что же это делается? Нельзя нам тут оставаться. - Он бегал по саду, ощупывал каждое дерево. - Смотри, розы! Розы… они стали зеленые!
И все стояли и смотрели на зеленые розы. А через два дня Дэн прибежал с криком:
- Идите поглядите на корову! Я доил ее и увидал. Идите скорей!
И вот они стоят в хлеву и смотрят на свою единственную корову.
У нее растет третий рог.
А лужайка перед домом понемногу, незаметно окрашивалась в цвет весенних фиалок. Семена привезены были с Земли, но трава росла нежно-лиловая.
- Нельзя нам тут оставаться, - сказал Битеринг. - Мы начнем есть эту дрянь с огорода и сами превратимся невесть во что. Я этого не допущу. Только одно и остается - сжечь эти овощи!
- Они же не ядовитые.
- Нет, ядовитые. Очень тонкая отрава. Капелька яду, самая капелька. Нельзя это есть. - Он в отчаянии оглядел свое жилище. - Дом и тот отравлен. Ветер что-то такое с ним сделал. Воздух сжигает его. Туман по ночам разъедает. Доски все перекосились. Человеческие дома такие не бывают.
- Тебе просто мерещится!
Он надел пиджак, повязал галстук.
- Пойду в город. Надо скорей что-то предпринять. Сейчас вернусь.
- Гарри, постой! - крикнула вдогонку жена. Но его уже и след простыл.
В городе, на крыльце бакалейной лавки, уютно сидели в тени мужчины, сложив руки на коленях; неторопливо текла беседа.
Будь у Битеринга револьвер, он бы выстрелил в воздух.
"Что вы делаете, дурачье? - думал он. - Рассиживаетесь тут как ни в чем не бывало. Вы же слышали - мы застряли на Марсе, нам отсюда не выбраться. Очнитесь, делайте что-нибудь! Неужели вам не страшно? Неужели не страшно? Как вы станете жить дальше?"
- Здорово, Гарри! - сказали ему.
- Послушайте, - начал Битеринг, - вы слышали вчера новость? Или, может, не слыхали?
Люди закивали, засмеялись:
- Конечно, Гарри! Как не слыхать!
- И что вы собираетесь делать?
- Делать, Гарри? А что ж тут поделаешь?
- Надо строить ракету, вот что!
- Ракету? Вернуться на Землю и опять вариться в этом котле? Брось, Гарри!
- Да неужели же вы не хотите на Землю? Видали, как зацвел персик? А лук, а трава?
- Вроде видали, Гарри. Ну и что? - сказал кто-то.
- И не напугались?
- Да не сказать, чтоб очень напугались.
- Дурачье.
- Ну чего ты, Гарри! Битеринг чуть не заплакал.
- Вы должны мне помочь. Если мы тут останемся, неизвестно, во что мы превратимся. Это все воздух. Вы разве не чувствуете? Что-то такое в воздухе. Может, какой-то марсианский вирус, или семена какие-то, или пыльца. Послушайте меня!
Все не сводили с него глаз.
- Сэм, - сказал он.
- Да, Гарри? - отозвался один из сидевших на крыльце.
- Поможешь мне строить ракету?
- Вот что, Гарри, у меня есть куча всякого металла и кое-какие чертежи. Если хочешь строить ракету в моей мастерской, милости просим. За металл я с тебя возьму пятьсот долларов. Если будешь работать один, пожалуй, лет за тридцать построишь отличную ракету.
Все засмеялись.
- Не смейтесь!
Сэм добродушно смотрел на Битеринга.
- Сэм, - вдруг сказал тот, - у тебя глаза…
- Чем плохие глаза?
- Ведь они у тебя были серые?
- Право, не помню, Гарри.
- У тебя глаза были серые, ведь верно?
- А почему ты спрашиваешь?
- Потому что они у тебя стали какие-то желтые. - Вот как? - равнодушно сказал Сэм.
- А сам ты стал какой-то высокий и тонкий.
- Может, оно и так.
- Сэм, это нехорошо, что у тебя глаза стали желтые.
- А у тебя, по-твоему, какие?
- У меня? Голубые, конечно.
- Держи, Гарри. - Сэм протянул ему карманное зеркальце. - Погляди-ка на себя.
Битеринг нерешительно взял зеркальце и посмотрелся. В глубине его голубых глаз притаились чуть заметные золотые искорки.
Минуту было тихо.
- Эх, ты, - сказал Сэм. - Разбил мое зеркальце.
Гарри Битеринг расположился в мастерской Сэма и начал строить ракету. Люди стояли в дверях мастерской, негромко переговаривались, посмеивались. Изредка помогали Битерингу поднять что-нибудь тяжелое. А больше стояли просто так и смотрели на него, и в глазах у них разгорались желтые искорки.
- Пора ужинать, Гарри, - напомнили они. Пришла жена и принесла в корзинке ужин.
- Не стану я это есть, - сказал он. - Теперь я буду есть только то, что хранится у нас в холодильнике. Что мы привезли с Земли. А что тут в саду и в огороде выросло - это не для меня.
Жена стояла и смотрела на него.
- Не сможешь ты построить ракету.
- Когда мне было двадцать, я работал на заводе. С металлом я обращаться умею. Дай только начать, тогда и другие мне помогут, - говорил он, разворачивая чертежи и кальки; на жену он не смотрел.
- Гарри, Гарри, - беспомощно повторяла она.
- Мы должны вырваться, Кора. Нельзя нам тут оставаться!
По ночам под луной, в пустынном море трав, где уже двенадцать тысяч лет, точно забытые шахматы, белели марсианские города, дул и дул неотступный ветер. И дом Битеринга в поселке землян сотрясала дрожь неуловимых перемен.
Лежа в постели, Битеринг чувствовал, как внутри шевелится каждая косточка, и плавится, точно золото в тигле, и меняет форму. Рядом лежала жена, смуглая от долгих солнечных дней. Вот она спит, смуглая и золотоглазая, солнце опалило ее чуть не дочерна, и дети спят в своих постелях, точно отлитые из металла, и тоскливый ветер, ветер перемен, воет в саду, в ветвях бывших персиковых деревьев и в лиловой траве, и стряхивает лепестки зеленых роз.
Страх ничем не уймешь. Он берет за горло, сжимает сердце. Холодный пот проступает на лбу, на дрожащих ладонях.
На востоке взошла зеленая звезда. Незнакомое слово слетело с губ Битеринга.
- Йоррт, - повторил он. - Йоррт. Марсианское слово. Но он ведь не знает языка марсиан! Среди ночи он поднялся и пошел звонить Симпсону, археологу.
- Послушай, Симпсон, что значит "Йоррт"?
- Да это старинное марсианское название нашей Земли. А что?
- Так, ничего.
Телефонная трубка выскользнула у него из рук.
- Алло, алло, алло! - повторяла трубка. - Алло, Битеринг! Гарри! Ты слушаешь?
А он сидел и неотрывно смотрел на зеленую звезду.
Дни наполнены были звоном и лязгом металла. Битеринг собирал каркас ракеты, ему нехотя, равнодушно помогали три человека. За какой-нибудь час он очень устал, пришлось сесть передохнуть.
- Тут слишком высоко, - засмеялся один из помощников.
- А ты что-нибудь ешь, Гарри? - спросил другой.
- Конечно, ем, - сердито буркнул Битеринг.
- Все из холодильника? - Да!
- А ведь ты худеешь, Гарри.
- Неправда.
- И росту в тебе прибавляется.
- Врешь!
Несколько дней спустя жена отвела его в сторону.
- Наши старые запасы все вышли. В холодильнике ничего не осталось. Придется мне кормить тебя тем, что у нас выросло на Марсе.
Битеринг тяжело опустился на стул.
- Надо же тебе что-то есть, - сказала жена. - Ты совсем ослаб.
- Да, - сказал он.
Взял сандвич, оглядел со всех сторон и опасливо откусил кусочек.
- Не работай больше сегодня, отдохни, - сказала Кора. - Такая жара. Дети затевают прогулку, хотят искупаться в канале. Пойдем, прошу тебя.
- Я не могу терять время. Все поставлено на карту!
- Хоть часок, - уговаривала Кора. - Поплаваешь, освежишься, это полезно.
Он встал весь в поту.
- Ладно уж. Хватит тебе. Иду.
- Вот и хорошо!
День был тихий, палило солнце. Точно исполинский жгучий глаз уставился на равнину. Они шли вдоль канала, дети в купальных костюмах бежали вперед. Потом сделали привал, закусили сандвичами с мясом. Гарри смотрел на жену, на детей - какие они стали смуглые, совсем коричневые! А глаза желтые - никогда они не были желтыми! Его вдруг затрясло, но скоро дрожь прошла, будто ее смыли жаркие волны, приятно было лежать так на солнце. Он уже не чувствовал страха - он слишком устал.
- Кора, с каких пор у тебя желтые глаза? Она посмотрела с недоумением:
- Наверно, всегда были такие.
- А может, они были карие и пожелтели за последние три месяца?
Кора прикусила губу:
- Нет. Почему ты спрашиваешь?
- Так просто. Посидели, помолчали.
- И у детей тоже глаза желтые, - сказал Битеринг.
- Это бывает: дети растут - и глаза меняют цвет.
- Может быть, и мы тоже - дети. По крайней мере на Марсе. Вот это мысль! - Он засмеялся. - Поплавать, что ли?
Они прыгнули в воду. Гарри, не шевелясь, погружался все глубже, и вот он лежит на дне канала, точно золотая статуя, омытая зеленой тишиной. Вокруг безмятежная глубь, мир и покой. И тебя тихонько несет неторопливым, ровным течением.
"Полежать так подольше, - думал он, - и вода обработает меня по-своему, пожрет мясо, обнажит кости, точно кораллы. Только скелет и останется. А потом на костях вода построит свое, появятся наросты, водоросли, ракушки, разные подводные твари - зеленые, красные, желтые. Все меняется. Меняется. Медленные, подспудные, безмолвные перемены. А разве не то же делается и там, наверху?"
Сквозь воду он увидел над головою солнце - тоже незнакомое, марсианское, измененное иным воздухом, и временем, и пространством.
"Там, наверху, - безбрежная река, - думал он, - марсианская река, и все мы в наших домах из речной гальки и затонувших валунов лежим на дне, точно раки-отшельники, и вода смывает нашу прежнюю плоть, и удлиняет кости, и…"
Он дал мягко светящейся воде вынести его на поверхность.
Дэн сидел на кромке канала и серьезно смотрел на отца.
- Ута, - сказал он.
- Что такое? - переспросил Битеринг. Мальчик улыбнулся:
- Ты же знаешь. Ута по-марсиански - отец.
- Где это ты выучился?
- Не знаю. Везде. Ута!
- Чего тебе? Мальчик помялся:
- Я… я хочу зваться по-другому.
- По-другому?
- Да.
Подплыла мать.
- А чем плохое имя Дэн?
Дэн скорчил гримасу, пожал плечами.
- Вчера ты все кричала - Дэн, Дэн, Дэн, а я и не слыхал. Думал, это не меня. У меня другое имя, я хочу, чтоб меня звали по-новому.
Битеринг ухватился за боковую стенку канала, он весь похолодел; медленно, гулко билось сердце.
- Как же это по-новому?
- Линл. Правда, хорошее имя? Можно я буду Линл? Можно? Ну пожалуйста!
Битеринг провел рукой по лбу, мысли путались. Дурацкая ракета, работаешь один, и даже в семье ты один, уж до того один…
- А почему бы и нет? - услышал он голос жены. Потом услышал свой голос:
- Можно.
- Ага-а! - закричал мальчик. - Я - Линл, Линл! И, вопя и приплясывая, побежал через луга. Битеринг посмотрел на жену.
- Зачем мы ему позволили?
- Сама не знаю, - сказала Кора. - Что ж, по-моему, это совсем не плохо.
Они шли дальше среди холмов. Ступали по старым, выложенным мозаикой дорожкам, мимо фонтанов, из которых и теперь еще разлетались водяные брызги. Дорожки все лето напролет покрывал тонкий слой прохладной воды. Весь день можно шлепать по ним босиком, точно вброд по ручью, и ногам не жарко.
Подошли к маленькой, давным-давно заброшенной марсианской вилле. Она стояла на холме, и отсюда открывался вид на долину. Коридоры, выложенные голубым мрамором, фрески во всю стену, бассейн для плаванья. В летнюю жару тут свежесть и прохлада. Марсиане не признавали больших городов.
- Может, переедем сюда на лето? - сказала миссис Битеринг. - Вот было бы славно!
- Идем, - сказал муж. - Пора возвращаться в город. Надо кончать ракету, работы по горло.
Но в этот вечер за работой ему вспомнилась вилла из прохладного голубого мрамора. Проходили часы, и все настойчивей думалось, что, пожалуй, не так уж и нужна эта ракета.
Текли дни, недели, и ракета все меньше занимала его мысли. Прежнего пыла не было и в помине. Его и самого пугало, что он стал так равнодушен к своему детищу. Но как-то все так складывалось - жара, работать тяжело…
За раскрытой настежь дверью мастерской - негромкие голоса:
- Слыхали? Все уезжают.
- Верно. Уезжают.
По пыльной дороге движутся несколько машин, нагруженных мебелью и детьми.
- Переселяются в виллы, - говорит человек на крыльце.
- Да, Гарри. И я тоже перееду, - подхватывает другой. - И Сэм тоже. Верно, Сэм?
- Верно. А ты, Гарри?
- У меня тут работа.
- Работа! Можешь достроить свою ракету осенью, когда станет попрохладнее.
Битеринг перевел дух.
- У меня уже каркас готов.
- Осенью дело пойдет лучше.
Ленивые голоса словно таяли в раскаленном воздухе.
- Мне надо работать, - повторил Битеринг.
- Отложи до осени, - возразили ему, и это звучало так здраво, так разумно.
Осенью дело пойдет лучше, подумал он. Времени будет вдоволь.
"Нет! - кричало что-то в самой глубине его существа, запрятанное далеко-далеко, запертое наглухо, задыхающееся. - Нет, нет!"
- Осенью, - сказал он вслух.
- Едем, Гарри, - сказали ему.
- Ладно, - согласился он, чувствуя, как тает, плавится в знойном воздухе все тело. - Ладно, до осени. Тогда я опять возьмусь за работу.
- Я присмотрел себе виллу у Тирра-канала, - сказал кто-то.
- У канала Рузвельта, что ли?
- Тирра. Это старое марсианское название.
- Но ведь на карте…
- Забудь про карту. Теперь он называется Тирра. И я отыскал одно местечко в Пилланских горах…
- Это горы Рокфеллера? - переспросил Битеринг.
- Это Пилланские горы, - сказал Сэм.
- Ладно, - сказал Битеринг, окутанный душным, непроницаемым саваном зноя. - Пускай Пилланские.
Назавтра, в тихий, безветренный день, все усердно грузили вещи в машину.
Лора, Дэн и Дэвид таскали узлы и свертки. Нет, узлы и свертки таскали Ттил, Линл и Верр - на другие имена они теперь не отзывались.
Из мебели, что стояла в их белом домике, не взяли с собой ничего.
- В Бостоне наши столы и стулья выглядели очень мило, - сказала мать. - И в этом домике тоже. Но для той виллы они не годятся. Вот вернемся осенью, тогда они опять пойдут в ход.
Битеринг не спорил.
- Я знаю, какая там нужна мебель, - сказал он немного погодя. - Большая, удобная, чтоб можно развалиться.
- А как с твоей энциклопедией? Ты, конечно, берешь ее с собой?
Битеринг отвел глаза:
- Я заберу ее на той неделе.
- А свои нью-йоркские наряды ты взяла? - спросили они дочь.
Девушка посмотрела с недоумением:
- Зачем? Они мне теперь ни к чему. Выключили газ и воду, заперли двери и пошли прочь.
Отец заглянул в кузов машины.
- Не много же мы берем с собой, - заметил он. - Против того, что мы привезли на Марс, это жалкая горсточка!
И сел за руль.
Долгую минуту он смотрел на белый домик - хотелось кинуться к нему, погладить стену, сказать "прощай". Чувство было такое, словно уезжает он в дальнее странствие и никогда по-настоящему не вернется к тому, что оставляет здесь, никогда уже все это не будет ему так близко и понятно.
Тут с ним поравнялся на грузовике Сэм со своей семьей.
- Эй, Битеринг! Поехали!
И машина покатила по древней дороге вон из города. В том же направлении двигались еще шестьдесят грузовиков. Тяжелое, безмолвное облако пыли, поднятой ими, окутало покинутый городок. Голубела под солнцем вода в каналах, тихий ветер чуть шевелил листву странных деревьев.
- Прощай, город! - сказал Битеринг.
- Прощай, прощай! - замахали руками жена и дети. И уж больше ни разу не оглянулись.
За лето до дна высохли каналы. Лето прошло по лугам, точно степной пожар. В опустевшем поселке землян лупилась и осыпалась краска со стен домов. Висящие на задворках автомобильные шины, что еще недавно служили детворе качелями, недвижно застыли в знойном воздухе, словно маятники остановившихся часов.
В мастерской каркас ракеты понемногу покрывался ржавчиной.