Глава двадцать третья,
которая позволит читателю одним глазком заглянуть во времена Оритана до катаклизма и узнать некоторые методы работы Учителей
- Очень, очень плохо…
Хмурясь и покачивая головой, Паском вытащил из вены на руке Сетена иглу шприца, и через несколько секунд тот, измученный лихорадкой, наконец закрыл глаза и, засыпая, вздохнул…
Ал понуро стоял за спиной кулаптра. Всё было сказано еще вчера утром, когда Ал со своей женой и умиравшим волком на руках ворвались в лечебницу и принесли страшную весть…
* * *
…Паском знал, что с нею должно произойти самое непоправимое, но не знал, как и где это будет. Он не был уверен, что не предупредил бы ее, если бы знал, пусть в нарушение всех известных или неизвестных правил. Но будущее с неохотой открывалось даже ее матери-провидице, когда та еще была в трезвой памяти. Может быть, потому что не был уверен, потому и не открывалось?
Под оторопелыми взглядами Ала и Танрэй он первым делом принялся за раненого волка. Тем двоим было уже не помочь, а на случай смерти Ната (Паском был почти убежден) Ал не сможет повторить то, что проделал Тессетен, дабы не допустить бреши. И потому пса следовало исцелить, если не поздно.
- Ступай домой, - буркнул он жене ученика. - Ты уже сделала, что могла.
В ее глазах мелькнула растерянность, она хотела возразить, но муж подтолкнул ее к двери. При выходе Танрэй столкнулась с бледным, вздрогнувшим при виде нее Фирэ. Он почти сразу все понял и сел на пол у стены, закрыв лицо руками.
Когда они с Алом и ничего не осознающим Фирэ привезли на место трагедии погребальную капсулу, то еще издалека увидели кружащих в небе стервятников. Они не смели сесть на труп жеребчика и выжидали, когда уберутся люди, чтобы закатить пир.
Только потом в густой траве Паском различил Сетена. Тот сидел возле тела полностью поседевшей Ормоны и, держа ее за руку, невнятно что-то бормотал.
- Убирайтесь, - с угрозой прорычал он, пригибаясь, словно волк над добычей.
- Сетен, послушай… - Паском шагнул к нему.
Тот долго не позволял прикоснуться к жене. У Тессетена началась нервная горячка, что едва не прикончила его на вторые сутки.
- Это надо сделать, надо! - встряхнув его за плечи, увещевал Паском. - Посмотри на меня!
Он заглянул в мутные глаза ученика.
- Так надо, Сетен. Ей нельзя здесь оставаться. Так надо!
Фирэ упал на колени рядом с приемным отцом и прижался лбом к плечу Ормоны. Он дрожал от гнева и скорби, и чего было в нем больше - не ведал не только Паском, но и он сам.
- Что вы наделали… - неведомо к кому обращаясь, прошептал юноша.
- Не с той говоришь! - вдруг отчетливо прозвучал женский голос, а глаза Сетена загорелись яростью. - Ты в город съезди да спроси ее, за кого она полезла в Поединок - за тех, чьи родственники терзают нашу страну, убивают наших близких! За них взыграл ее благородный нрав - а может, оттого, что она, и сама бледная поганка, за своих радела?! - и тут же он будто бы сам перебил себя, своим обычным тенором ответив: - Это моя вина. И только моя. И мне ее расхлебывать. Отпусти их, довольствуйся мной, ведь это я допустил самую страшную ошибку… Отпусти их, родная!
Все замерли, и повисла пауза, в конце которой Тессетен, переведя дух, прошипел:
- Теперь не дождетесь! И помни о том, что услышал твой меч из уст двоих ори!
Оттолкнув от себя Паскома, он подполз к Фирэ:
- Это была моя вина, ученик… Ты должен уйти от меня, сам видишь - я тебе не Учитель…
- Нет, - отрезал тот, сверкнув глазами в сторону Ала. - Вы мне Учитель. И это была не ваша вина, - юноша бережно уложил ее холодные безвольные руки крест-накрест на груди. - Я не верю… Я не верю, что все это правда…
Он вскочил и во всю мощь легких заорал в небо:
- Ну, давай же! Проклятье! Давай же, разбуди меня или убей! Я не прошел твое испытание, Учитель! Я сдаюсь! Вытащи меня отсюда! Вытащи или я сам убью себя, чтобы вернуться!
Паском закрыл глаза. Слова эти резанули его память - события полуторатысячелетней давности высветились с такой отчетливостью, будто все случилось не далее как вчера…