Они вдвоем молча стояли у постели. Дэвид смотрел на жену, которую больше не понимал. Его мозг раздирали противоречивые, приносящие боль мысли, и сквозь них проступало кошмарное пятно все еще не умершего сомнения. Кто же отец? Пусть он не смог уйти от нее, пусть продолжал любить из сострадания, все равно им не вернуть прежнюю близость, пока он не узнает.
- Интересно, куда она уезжает? - подумал вслух Джонни.
- Понятия не имею, - раздраженно ответил Коллиер.
- Она, должно быть, ездит очень далеко, если покрышки так износились. Интересно…
И тут началось снова.
- Не отсылай меня, - сказала она.
Джонни схватил Коллиера за руку.
- Это оно? - спросил он.
- Пока не знаю.
- Тьма, тьма, пусти меня на волю, какой кошмар царит на этих берегах, как тяжко, тяжко.
Коллиера передернуло.
- Это оно, - подтвердил он.
Джонни спешно опустился на колени перед кроватью и принялся слушать.
- Вдохнуть мне дайте, молю своих отцов спасти меня из океана боли, прошу, избавь меня от этого пути.
Джонни пристально вглядывался в напряженное лицо Энн. Ее, казалось, снова терзала боль. И еще это было не ее лицо, вдруг понял Коллиер. Выражение лица было не ее.
Энн сбросила одеяло и затряслась, ручьи пота заливали лицо.
- Гулять по берегу оранжевого моря, в прохладе, бродить по ярко-розовым полям, в прохладе, по молчаливым водам плыть, в прохладе, скакать по пустошам, в прохладе, верни меня, отец моих отцов, Рьюио Гклеммо Фглуо!
Потом она замолкла, если не считать тоненьких стонов. Пальцы впивались в простыню, а дыхание было тяжелым и неровным.
Джонни выпрямился и посмотрел на Коллиера. Оба не произнесли ни слова.
Они сидели втроем вместе с Клейнманом.
- То, что ты говоришь, совершенная фантастика, - не верил доктор.
- Послушай, - сказал Джонни, - Давай рассмотрим факты. Первое: неудержимая тяга к соли, какой при нормальной беременности не бывает. Второе: холод и то, как тело Энн адаптировалось к нему, то, как она за считаные минуты излечилась от воспаления легких.
Коллиер сидел, молча глядя на друга.
- Так вот, - говорил тот, - сначала соль. Энн приходилось пить много воды. Она набрала вес, который стал угрожать ребенку. И что же произошло? Ей больше не позволено пить воду.
- Не позволено? - переспросил Коллиер.
- Дай мне закончить. Что касается холода, впечатление такое, что это ребенку требовалась прохлада, и он вынуждал Энн терпеть холод, пока не понял, что, добиваясь таким образом удобства для себя, ставит под угрозу сам сосуд, в котором обитает. И вот он исцелил этот сосуд от пневмонии. И приспособил его к холоду.
- Ты говоришь так, словно… - начал Клейнман.
- Воздействие сигарет, - не прерывался Джонни. - Как ни крамольно это прозвучит, доктор, но Энн могла бы курить понемногу, не подвергая особой опасности себя или ребенка. Возможно, конечно, что она сама решила бросить курить из-за беременности. И все-таки скорее это ребенок негативно реагировал на никотин и, в некотором смысле, запретил ей…
- Ты говоришь о ребенке так, - раздраженно перебил Клейнман, - словно он указывает матери, как ей себя вести, а не является беспомощным, полностью от нее зависящим существом.
- Беспомощным? - только переспросил Джонни.
Клейнман не стал спорить. Он сжал рот, раздраженно признавая правоту товарища, и нервно постучал пальцами по столу. Джонни подождал секунду, убедившись, что Клейнман сказал все, и продолжил:
- Третье: отвращение к музыке, которую она когда-то любила. Почему? Из-за самой музыки? Не думаю. Из-за вызываемых ею вибраций. Вибраций, которых нормальный ребенок даже не заметил бы, поскольку от звука его защищают не только околоплодные воды, стенки матки, живота, но и само устройство его слухового аппарата. Очевидно, этот… ребенок… обладает гораздо более чувствительным слухом. Далее: кофе. Еще он заставил ее напиться. Точнее, заставил ее напоить себя.
- Погоди… - встрял Коллиер, но осекся.
- И есть еще ее страсть к чтению. Что тоже укладывается в схему. Все эти книги являются более или менее основными трудами по всем существующим на Земле наукам, представляют собой результаты исследований человечества, свод основных концепций.
- К чему ты клонишь? - встревожился Коллиер.
- Подумай, Дэвид! Обо всем перечисленном. Чтение, поездки на машине. Как будто бы она пытается получить всю возможную информацию о нашей цивилизации. Как если бы ребенок был…
- Ты же не пытаешься сказать, что ребенок… - начал Клейнман.
- Ребенок? - угрюмо переспросил Джонни. - Полагаю, мы уже можем не называть его этим словом. Вероятно, телом это ребенок. Но по разуму - нет.
В воздухе повисло гробовое молчание. Сердце Коллиера билось в каком-то странном ритме.
- Послушай, - сказал Джонни. - Вчера вечером Энн… или же это существо… они напились. С чего ему было напиваться? Может быть, из-за того, что он узнал, из-за того, что он увидел. Надеюсь, что так. Может быть, ему было плохо, и он хотел забыться.
Джонни подался вперед.
- Эти видения, которые пересказывает Энн, мне кажется, они описывают его историю, какой бы фантастичной она ни казалась. Пустоши, болота, красные поля. Прибавьте сюда холод. Лишь одного не было упомянуто, возможно, потому что этого просто не существует.
- Чего? - Коллиер ощущал, как чувство реальности покидает его.
- Каналов, - сказал Джонни. - У Энн в утробе марсианин.
Некоторое время они недоверчиво смотрели на Джонни, не произнося ни слова. После чего запротестовали оба разом, но в голосах их звучал ужас. Джонни дождался, пока схлынет первая волна реакции на его слова.
- Есть версии получше? - спросил он.
- Но… как? - горячился Клейнман. - Как же она могла забеременеть… марсианином?
- Не знаю. Хотя почему? Кажется, знаю.
Коллиер боялся даже спрашивать. Джонни продолжил сам:
- Долгие годы не было конца и края разговорам о марсианах, о летающих тарелках. Романы, рассказы, кино, статьи - и все про одно и то же.
- Я не… - начал Коллиер.
- Похоже, что вторжение наконец-то началось. Во всяком случае, его попытка. Полагаю, это их первая попытка, хитроумная и жестокая попытка - вторжение в живую плоть. Поместить взрослую клетку с их планеты в тело женщины с Земли. Затем, когда этот полностью сформировавшийся марсианский разум воплотится в виде земного ребенка, начнется процесс завоевания. Полагаю, это их эксперимент, проба. Если у них получится…
Он не стал заканчивать фразу.
- Но… но это же безумие! - воскликнул Коллиер, пытаясь справиться с охватившими его страхами.
- Отсюда запойное чтение. Отсюда поездки на машине. Отсюда страсть к кофе, ненависть к музыке, чудесное исцеление от пневмонии, прогулки на холоде, изменение размеров плода, видения и эта безумная песенка, какую мы слышали вчера. Чего еще ты хочешь, Дэйв… чтобы я чертеж начертил?
Клейнман встал и подошел к своим шкафам. Он залез в один из ящиков и вернулся к столу с папкой в руке.
- Это лежит у меня уже три недели. Я не стал тебе говорить. Не знал как. Однако после такой информации… на основе такой теории, - быстро исправился он, - я вынужден…
Он выложил на стол перед ними рентгеновский снимок.
Они посмотрели, и Коллиер охнул. В голосе Джонни угадывался благоговейный ужас.
- Два сердца, - проговорил он.
Его рука сжалась в кулак.
- Это все доказывает! Гравитация на Марсе по силе равна двум пятым от гравитации Земли. Им необходимо двойное сердце, чтобы качать кровь, или что там у них есть, по венам.
- Но… здесь ему это не потребуется, - заметил Клейнман.
- В таком случае еще остается надежда, - сказал Джонни. - Вторжение не продумано до конца. Марсианские клетки обязательно, генетически неизбежно заставят проявить в ребенке инопланетные черты: двойное сердце, гипертрофированный слух, необходимость в соли… не знаю, что еще… любовь к холоду. Со временем, если их эксперимент пойдет удачно, они смогут искоренить подобные промахи, сумеют создать ребенка, в котором марсианским будет только разум, а все физические характеристики - полностью земными. Я, конечно, не уверен, но подозреваю, что марсиане владеют еще и телепатией. Иначе откуда бы он узнал, что ему угрожает опасность, когда Энн заболела воспалением легких?
Вся сцена вдруг снова встала перед глазами Коллиера: он стоит у постели и думает: "В больницу, о боже, в больницу!", а под плотью Энн крошечный чужеродный разум, уже прекрасно освоивший язык землян, улавливает его мысль. Больница, анализы, исследования… Коллиер конвульсивно дернулся.
- …нам делать? - услышал он конец вопроса Клейнмана. - Убить… марсианина, когда он родится?
- Не знаю, - сказал Джонни, - Но если этот… - он пожал плечами, - этот ребенок родится живым и нормальным, сомневаюсь, что убийство поможет. Уверен, они за ним наблюдают. Если он родится нормальным, они решат, что эксперимент удался, убьем мы его или нет.
- Кесарево? - предположил Клейнман.
- Может быть, - кивнул Джонни. - Хотя… уверятся ли они, что эксперимент провалился, узнав, что мы искусственным образом уничтожили… первого лазутчика? Нет, мне кажется, это не особенно удачная мысль. Они попытаются снова, на этот раз в каком-нибудь таком месте, где никто ничего не проверит, в какой-нибудь африканской деревне, каком-нибудь захолустном городке, в…
- Мы не можем оставить этого… эту тварь в ней! - цепенея, произнес Коллиер.
- А откуда нам знать, что мы сумеем удалить его, - угрюмо отозвался Джонни, - не убив при этом Энн?
- Что? - переспросил Коллиер, чувствуя, что от ужаса превратился в безмозглого идиота.
Джонни прерывисто вздохнул.
- Думаю, надо ждать, - сказал он. - Вряд ли тут есть другой выход.
Затем, увидев застывшее на лице Коллиера выражение, быстро прибавил:
- Все не так безнадежно, дружище. У нас есть кое-какие козыри. Двойное сердце, которое будет перекачивать кровь слишком быстро. Сложности, неизбежные при попытке соединить разнородные клетки. В июле будет очень жарко, а жара, не исключено, способна убить марсианина В конце концов, лишим его доступа к соли. Все это может помочь. Но самое главное - марсианин здесь несчастен. Он напился, чтобы забыть… как он там говорил? "О, избавь меня от этого пути".
Джонни мрачно посмотрел на них.
- Понадеемся, что он умрет от отчаяния, - сказал он.
- Или? - спросил Коллиер голосом, лишенным эмоций.
- Или… смешение рас благополучно состоится.
Коллиер взлетел по лестнице, сердце тяжко колотилось странными двойными ударами. Радость от того, что она действительно ни в чем не виновата, тут же пропала после осознания грозящей ей опасности.
На верхней площадке лестницы он остановился. В доме было тихо и очень жарко.
Они были правы, вдруг понял он, правы, когда советовали не рассказывать ей. Он понял это только что, сначала ему казалось, что Энн должна знать. Она захочет быть в курсе, размышлял Дэвид, точно так же, как захочет узнать, что он снова ей верит.
Но сейчас он сомневался. Все это было так жутко, что его всего трясло. Может быть, ощущение этого ужаса и было причиной ее истерик, последние три месяца она балансировала на грани нервного срыва.
Он крепко сжал губы и вошел в спальню.
Энн лежала на спине, руки безвольно покоились на боках раздувшегося живота, безжизненный взгляд упирался в потолок. Дэвид присел рядом, на край постели. Она никак не отреагировала.
- Энн.
Ответа не последовало. Он понял, что его колотит дрожь. "Я не могу тебя винить, - подумал он, - я вел себя грубо и бездумно".
- Милая моя, - сказал он.
Ее глаза медленно обратились на него, взгляд холодный и чужой. Это то существо в ней, думал Коллиер, она не сознает, как оно ею управляет. Должно быть, никогда не сознавала. Зато он сознавал это теперь отчетливо.
Дэвид подался к ней и прижался щекой к щеке.
- Дорогая.
- Что? - прозвучал тусклый, усталый голос.
- Ты меня слышишь?
Она не ответила.
- Энн, что касается ребенка.
В ее глазах появился слабый огонек жизни.
- А что касается ребенка?
Он проглотил комок в горле.
- Я… я знаю, что… что это не ребенок… от другого мужчины.
Мгновение Энн смотрела на него.
- Браво, - сказала она и отвернулась.
Он сидел рядом, сжав кулаки, думая: вот, вот оно, я окончательно убил ее любовь.
Но потом она снова повернула к нему голову. В глазах читалось что-то, трепетный вопрос.
- Как? - спросила она.
- Я верю тебе. Я знаю, что ты говорила правду. И от всего сердца прошу у тебя прощения… если ты захочешь меня простить.
Долгий миг, казалось, ничего не происходило. Потом она сняла руки с живота и прижала к щекам. Широко раскрытые карие глаза заблестели.
- Ты меня… не разыгрываешь?
На мгновение он застыл в нерешительности, а потом бросился к ней.
- О, Энн, Энн. Я так виноват. Так виноват перед тобой, Энн.
Она обхватила его шею и так и держала. Дэвид чувствовал, как ее грудь сотрясается от подавленных рыданий. Правой рукой он гладил жену по волосам.
- Дэвид, Дэвид… - повторяла она снова и снова.
Они долго сидели так, молчаливые и умиротворенные. Потом она спросила:
- Но почему ты передумал?
У него дернулось горло.
- Просто передумал.
- Но почему?
- Без всякой причины, милая. То есть, конечно, причина была. Я просто понял…
- Ты же сомневался во мне семь месяцев, Дэвид. Почему теперь ты вдруг передумал?
Он ощутил, как внутри нарастает гнев. Неужели он не может сказать ничего, что обрадовало бы ее?!
- Мне кажется, я должен доверять тебе, - сказал он.
- Почему?
Он выпрямился и посмотрел на нее, ничего не отвечая. Выражение безмятежного счастья сошло с ее лица. Теперь оно было напряженным и непреклонным.
- Почему, Дэвид?
- Я же сказал тебе, милая…
- Ты мне ничего не сказал.
- Нет, сказал. Я понял, что должен доверять тебе.
- Это не причина.
- Энн, давай не будем спорить сейчас. Неужели это так важно…
- Да, это очень важно! - Голос ее сорвался, - А как же твои биологические законы? "Ни одна женщина не может забеременеть, не будучи оплодотворенной мужчиной". Ты постоянно твердил об этом. Как насчет этого? Неужели ты утратил веру в биологию и начал верить в меня?
- Нет, дорогая. Просто теперь я знаю то, чего не знал раньше.
- И что же?
- Я не могу тебе сказать.
- Опять тайны! Это что, Клейнман тебе посоветовал, только чтобы не волновать меня на последнем месяце? Не лги мне, я знаю, когда ты мне лжешь.
- Энн, не волнуйся так.
- Я не волнуюсь!
- Ты же кричишь. Перестань.
- Не перестану! Ты мучаешь меня больше полугода, а теперь хочешь, чтобы я сохраняла спокойствие и холодный рассудок! Так вот, я не стану! Меня тошнит от тебя и твоего высокомерия! Меня тошнит от… А-а-а!
Она дернулась на кровати, голова заметалась по подушке, на мгновение Энн стала абсолютно белой. Глаза, устремленные на него, были глазами обиженного ребенка, ничего не понимающего и потрясенного.
- Мой живот! - стонала она.
- Энн!
Она теперь наполовину сидела, тело дрожало, ужасные, отчаянные стоны вырывались из горла. Он держат ее за плечи, стараясь успокоить. "Марсианин! - пронзила его мысль. - Ему не нравится, когда Энн злится!"
- Все в порядке, детка, все…
- Он делает мне больно! - плакала она. - Эта боль из-за него, Дэвид! О боже!
- Он не причинит тебе вреда, - услышат он собственный голос.
- Нет, нет, нет, я не вынесу, - говорила она сквозь стиснутые зубы, - не вынесу.
Затем, так же внезапно, как начался, приступ прошел, и ее лицо совершенно прояснилось. Но не потому, что она по-настоящему расслабилась, просто лицо лишилось всякого выражения. Энн с недоумением смотрела на мужа.
- Я ничего не чувствую, - сказала она тихо, - Я… ничего… не…
Она медленно опустилась на подушку и полежала секунду. Потом сонно улыбнулась Коллиеру.
- Спокойной ночи, Дэвид.
И закрыла глаза.
Клейнман стоял рядом с кроватью.
- Она в самой настоящей коме, - произнес он негромко. - Или, я бы сказал, в гипнотическом трансе. Все органы работают нормально, но ее разум… заморожен.
Джонни посмотрел на него.
- Временное прекращение жизненных функций?
- Нет. Она просто спит. Но я не могу ее разбудить.
Они спустились в гостиную.
- В некотором смысле, - сказал Клейнман, - так даже лучше. Теперь она перестанет переживать. Ее тело будет функционировать безболезненно, без усилий.
- Должно быть, это сделал марсианин, - рассудил Джонни, - чтобы обезопасить свое… жилище.
Коллиер содрогнулся.
- Прости, Дэйв.
Они минуту помолчали.
- Видимо, он понимает, что мы знаем о нем, - сказал Джонни.
- Почему? - спросил Коллиер.
- Он не стал бы проявлять себя с такой очевидностью, если бы еще была возможность сохранить все в тайне.
- Может быть, он не переносит боли, - предположил Клейнман.
Джонни кивнул.
- Да, может быть.
Коллиер сидел, ощущая, как сильно колотится сердце. Неожиданно он ударил кулаками по коленям.
- Но надо же что-то делать! Неужели мы беспомощны перед этим… захватчиком?
- Мы не можем рисковать жизнью Энн, - коротко заключил Джонни, и Клейнман тотчас же согласно кивнул.
Коллиер обмяк на стуле. Он сидел, глядя на куклу на каминной полке. "Кони-Айленд" - было написано на платье куклы, а на поясе: "Счастливые денечки".
- Рьюио Гклеммо Фглуо!
Энн металась на больничной койке, рожая в бессознательном состоянии. Окаменевший Коллиер стоял радом, глаза были прикованы к ее залитому потом лицу. Ему хотелось бежать за Клейнманом, но он знал, что этого делать не стоит. Она находилась в таком состоянии уже двадцать часов, двадцать часов судорог и агонии со стиснутыми зубами. Когда это началось, он отменил все свои лекции, чтобы быть рядом.
Он протянул к ней дрожащие пальцы и взялся за мокрую от пота руку. Ее пальцы сжимали его ладонь все сильнее, пока ему не стало больно. И, онемев от ужаса, Коллиер увидел, как в ее чертах проступает лицо зародившегося на Земле марсианина: узкие глаза, тонкие, проваленные внутрь губы, белая кожа, туго натянутая на череп.
- Боль! Боль! Спаси меня, отец моих отцов, не отправляй меня!..
В горле у нее что-то щелкнуло, и наступила тишина. Лицо ее неожиданно расслабилось, тело сотрясала слабая дрожь. Он начал отирать ей лицо полотенцем.
- Во дворе, Дэвид, - забормотала она, все еще не приходя в сознание.
Он резко наклонился к ней, сердце подскочило.
- Во дворе, Дэвид, - повторила она. - Я услышала странный звук и вышла. На небе были яркие звезды и луна. Весь двор заливал белый свет. Я кинулась обратно в дом, но что-то меня ударило. Пронзило, как иглой, спину и живот. Я закричала, но потом перед глазами почернело, и больше ничего не помню. Ничего. Я пыталась рассказать тебе, Дэвид, но не могла вспомнить, не могла вспомнить, не могла…
Больница. По коридору мечется отец, глаза дикие, вид затравленный. В коридоре жарко и тихо, раннее августовское утро. Он без устали мечется взад-вперед, руки сжаты в побелевшие кулаки.
Дверь открывается. Выходит врач, отец тут же подбегает к нему. Врач снимает с липа марлевую повязку. Смотрит на мужчину.
- С твоей женой все в порядке, - говорит доктор.
Отец хватает его за руку.
- А ребенок? - спрашивает он.
- Ребенок мертв.
- Слава богу! - выдыхает отец.
Не в силах отделаться от мысли, что где-нибудь в Африке, в Азии…
Примечания
1
Сейчас это звучит дико, но в 1950-е для прослеживания беременности применяли рентген. (Прим. ред.)
2
"Scientific American" - американский научно-популярный журнал. (Прим. ред.)
3
Джон Локк (1632–1704) - английский философ; Анри Бергсон (18591941) - французский философ и психолог; Альфред Норгг Уайтхед (1861–1947) - британский философ и математик; Джеймс Хопвуд Джинс (1877–1946) - английский физик и астроном; Артур Стэнли Эддингтон (1882–1944) - английский астроном; Ралф Уолдо Эмерсон (1803–1882) - американский философ и поэт; Джон Дьюи (1859–1952) - американский философ и психолог; Уильям Джеймс (1842–1910) - американский философ и психолог. (Прим. ред.)
4
Альфред Коржибский (1879–1950) - американский философ польского происхождения. (Прим. ред.)