Пассажиры вертолета ощутили эту тишину сразу. Их испуганные голоса гасли, словно слабые огоньки в буран, не в силах пробить плотное молчание сопок и темноту деревьев. Чудилось, будто отовсюду смотрят внимательные, недобрые глаза. Конечно, это просто казалось, потому что никакой зверь не осмелился бы подойти: отпугивали голоса, да и вертолет распространял вокруг отвратительный для звериного нюха запах металла и горючего.
Летчик сразу сообщил о вынужденной посадке, и с ближнего аэродрома обещали тотчас прислать помощь. И все-таки люди были встревожены так, словно им предстояло пешком, долго и трудно, пробираться сквозь тайгу.
Основания для тревоги были. Один из пассажиров исчез. Как? Никто не успел этого понять, даже Алексей Петрович Зиновьев, старый капитан сейнера. Когда вертолет ударился о землю, Алексей Петрович на миг потерял сознание, а открыв глаза, увидел, что люди уже пытаются выбраться из машины. Место рядом с Зиновьевым было пустым. Человек, который сидел здесь, тринадцатилетний внук Зиновьева Володя, исчез.
Голоса в тайге
…Это было непостижимо! Только что он сидел в тесном вертолете, приткнувшись окаменелым плечом к такому же напряженному плечу деда, каждую секунду ожидая удара о землю, - и вот через миг, менее краткий, чем движение моргнувших век, он ощутил, что стоит, а вокруг…
С ветвей корявых берез спускались длинные тонкие растения. Они крепко обвивали и березы, и кустарник, и даже траву. На еловых лапах висели бороды мха, похожего на мочалку-рогожку. Некоторые ели казались седыми. Приглядевшись, Володя увидел, что они оплетены паутиной.
"Где я? - подумал Володя. - И где вертолет?"
Он поднял голову. Там, в вышине, за вершинами деревьев, поблескивал тоненький, еще бледный, серебристый месяц. Значит, пришел вечер. Совсем скоро они должны были сесть в Прибрежном. Там ждет бабушка… Что случилось все-таки? Где же дед? Володя с трудом подавил всхлипывание.
Сумерки наступали со всех сторон. Они прокрадывались из-за елей и заливали лес зеленовато-прозрачным, перламутровым полумраком. Тайгой завладела тишина. Казалось, даже если сейчас разразится буря, она не в силах будет нарушить этой дремоты: только перетасует в небе облака, прошумит по вершинам деревьев, а здесь, внизу, не колыхнется ни одна веточка, ни одна травинка. И вдруг…
- Кто ты? - спросил чей-то голос. Казалось, он исходит из ветвей, корней, листьев притихшей тайги.
Володя от неожиданности вскинулся, но тут же сжался в страхе. Будто мягкая прохладная лапа провела по его разгоряченной спине. Холодом обвеяло шею. Чудилось, всю тайгу наполняет вкрадчивый, зовущий шепот.
- Кто ты? - повторил медленный голос.
Володя не смог бы ничего сказать, даже если бы попытался. И тут он услышал неподалеку жалобный плач. Словно крошечный щенок или котенок звал мать. Этот звук надрывал сердце!
Володя приподнялся, прислушался. Но прямо перед его лицом расступились папоротники и возник смутный женский силуэт.
- Спасайся! - сказала неизвестная старуха. - Спасайся! Это - чогграм! Беги за мной!
Если в таежной глуши…
Если в таежной глуши раздастся свирепый рев тигра, вой голодного волка или тяжелая поступь медведя, пусть готовит охотник оружие, укрепляет дух свой и вострит глаз, потому что его жизнь и слава охотничья сейчас в его руках, во власти его смелого сердца.
Если в таежной глухомани послышится жалобный плач, словно слепой щенок скулит, потеряв свою мать, пусть забудет охотник о том, что привлекло его в тайгу, пусть доверится крепости своих ног и силе своего дыхания, отдавшись долгому и стремительному бегу, который сейчас один только может спасти ему жизнь, потому что не щенячий плач это слышится, а голос чогграма. Видевший чогграма погибал всегда.
Шалаш неизвестной старухи
- …Ты пришел с восточного склона? - спросила старуха. Володя пожал плечами. Он и впрямь не знал, восточным или западным был тот склон, на котором он странным образом оказался, а может быть, северным или южным… Но старуха, кажется, решила, что он согласился с ее словами:
- О! Это заколдованное место! Однажды я забрела туда в поисках травы ас для жертвоприношения и увидела в вышине железную птицу. Она не взмахивая крыльями летела. Наверное, ранена была, потому что стонала громко все время.
Самолет, догадался Володя. Или вертолет? Может быть, тот самый, на котором летел он! Неужели его не ищут? Неужели все погибли? Может быть, в живых остался только он? Но он ничего не помнит… Провалы в памяти от шока - Володя читал, так бывает. Но что с дедом? Володя тихонько застонал.
- Мне надо найти вертолет, - попытался объяснить он. - Вертолет! Мы летели из Южного города в Прибрежное. С юга на северное побережье. Там нас ждет бабушка…
Темно-коричневое морщинистое лицо старухи было неподвижно. Только в щелочках век проблеснули вдруг глаза - в них отразилось пламя костра, горевшего посреди шалаша. Потом она заговорила:
- Это случилось так давно, когда лапки у лебедей были еще черные. Тогда родился наш остров. Раньше западный берег был восточным, а восточный - западным. Но однажды Хозяин Моря разгневался за что-то на людей. За что? Кто теперь помнит? Он перевернул остров. Его спина стала животом и погрузилась в море, живот стал спиной - на нем тайга выросла.
"Что за байки? - недоумевал Володя. - Зачем мне это?"
- Не говори того, что нет на самом деле, - сказала между тем старуха. Пламя костра снова замерцало в ее глазах. - Старую Унгхыр не обмануть туманными словами! Я знаю, что не осталось живых людей ни на юге, ни на севере. Ты, наверное, пришел из Млыво - селения мертвых. О нет, не бойся! - сказала старуха мягче. - Никакого бога нет при мне! - И она протянула к нему раскрытые сморщенные ладони, словно показывала: зла не держу. - Никаким колдовством я не сделаю вреда тебе. А может быть, ты спустился со звезд? Но почему тогда ты испугался чогграма?
- Ничего я не испугался! - запальчиво возразил Володя. Володя уже порядком устал от нее. Ее речь была понятна ему - и в то же время перемежалась словами, о смысле которых он догадывался с трудом, как будто знал их когда-то очень давно, а теперь забыл и смутно припоминал забытое. Кажется, она говорит на языке нихов! Отец Володи был них, и дедушка с бабушкой - отцовы отец и мать, которые умерли очень давно, когда Володя только родился, - они тоже были нихи. А мама Володи русская, и родители ее русские. Глаза у него зеленые, волосы каштановые, как у мамы, но черты лица: высокие скулы, узкие глаза, смуглая кожа - точь-в-точь как у отца. Но языка нихов Володя не знал, а тут слушал старуху, говорящую по-нихски, и все понимал. Мала того - сам отвечал ей. Чудеса… Но бабуля явно со странностями. То мертвецом его обозвала, то к звездным людям причислила. Инопланетянин теперь Володька Зиновьев! Нет уж, хочется ему подальше от этой старушки оказаться, хоть дома он только и делал, что мечтал о всяких необычайных приключениях. И он попросил:
- Бабушка, пожалуйста, покажите мне дорогу на восточный склон, про который вы говорили! Я хочу найти наш вертолет. Может быть, Там все в порядке, дед меня ищет…
- Ну что же, я провожу тебя туда, - помолчав, ответила старуха. - Но в Млыво - селение мертвых - возвращаясь, позволь и мне взобраться на небо по веревке, на которой ты спустился сюда. Днем и ночью жду я, когда настанет мне пора уйти в Млыво, но все живу… Не хочу сама на съедение чогграмам броситься, потому что это грех. Знаю, не соберут мне соплеменники дрова для погребального костра…
Так вдруг жалко Володе эту несчастную старушку. Наверное, дети ее уехали в город, выучились там, работают, а она свои дни доживает в этом дореволюционном шалаше.
История старой Унгхыр
Сильный шум послышался вдруг снаружи. Будто сюда, в сердце тайги, залетел прибрежный тайфун и закипел в кронах вековых деревьев. Стены шалаша ходуном ходили! А старуха легко подскочила к входу и сдвинула не то тряпку, не то шкуру, которая его заслоняла.
Странные, тонкие клики неслись с вышины: не ветер это шумел, а хлопали крылья многих птиц. Вот стая на миг закрыла луну, звезды над шалашом.
- Хонглик! Вакук! - закричала старуха. У нее был такой голос, словно она звала добрых старых друзей. - Саньпак! Нымгук!
Нымгук… Это слово Володя тоже знал. Ведь это нихское имя. Так звали его бабушку, мать отца. Но почему старуха зовет птиц человечьими именами?
Несколько птиц меж тем отделились от стаи и влетели в шалаш. Они пронзительно кричали, и так же пронзительно и неразборчиво вторила им старуха: то ли будто сама в птицу превратилась, то ли птицы, как старухи, обсуждали какие-то важные дела… - Перахра, нхак, олухна… - услышал Володя слова, похожие на заклинания, и… наверное, с глазами его что-то сделалось, потому что все кругом словно бы заволокло дымом.
Володя долго тер слезящиеся глаза кулаком, а когда открыл их, увидел, что вокруг костра сидят несколько молодых женщин. Все они были в черных халатах с желтыми узорами на рукавах и подолах, а одна, наоборот, в желтом халате с черными узорами, знакомом уже Володе. Так была одета старуха хозяйка. Но теперь у нее были длинные, черные глаза - будто звезды блестели они. "Это старуха в нее превратилась!" - понял Володя.
- Не бойся тахть - Ночных птиц, - говорила красавица. - Это подруги мои. Раньше девушками были. Вот это Хонглик, это Саньпак… А меня зовут Унгхыр - Звезда.
Мы работящими девушками были. День и ночь шили, все что-нибудь шили. Из бересты посуду делали. Работая, пели… - Она высоким голосом затянула: - Анн-нга… ыннн-нга… - Взглянула на подруг, словно ожидая, что они помогут, но те молчали. Унгхыр тоже помолчала, понурясь, потом опять заговорила: - Голубую лилию найти мечтали. О, голубая лилия, насыщающая голодных, исцеляющая больных, исполняющая заветные желания! Целебны и сладки луковицы ее. Отведав, будешь стремиться отведать снова. Прекрасен цветок ее. Увидев, будешь стремиться увидеть снова. Голубую лилию стерегут чогграмы…
Нихи с одним только копьем смело вступали в единоборство с медведем. Муки женщины, рождающей дитя, нихи почитали за героизм больший, чем победа мужчины над медведем. И то и другое страшно. Но страх перед чогграмом сильнее всех других страхов, ибо после встречи с чогграмом от человека не оставалось ничего. И только во имя чудодейственной голубой линии отправлялись женщины племени нихов в потайные и опасные места, потому что цветок и луковица голубо лилии могли возвратить здоровье больному, жизнь умирающему, счастье несчастному.
Сначала долго выбирали старейшие, кто пойдет в поход. Лишь смелой, ловкой и сильной нихинке позволялось идти. Ведь испугавшись плача чогграмов, погибнуть могла! Только добрых духов молить о помощи оставалось тем, кто растеряется…
Самую сильную, самую смелую, самую ловкую выбирали вожаком - такую, которая сама не испугается и другим свой страх не передаст. Страх ведь - как огонь. Испугавшиеся женщины - как сухая трава. Одна от другой вспыхнут - и вот уже никого не осталось.
Если в тайге голос чогграмов раздастся, нихинки должны окликать друг друга, в один ряд за вожаком становиться. Сначала самые сильные, потом те, что устали, ослабели. Здоровые не должны были гибнуть из-за слабых. Закон похода: пусть немногие погибнут - большинство спасется.
Давно это было… Тогда как раз лето засыпать думало. Орлиный месяц кончался. Пошли нихинки в тайгу, в заповедные места, за голубой лилией. Кто луковиц набрать, кто - цветов… Унгхыр никому не говорила, зачем ей цветок. Кто спросит - она глаза опустит, промолчит. Перестали спрашивать, но вожаком Унгхыр выбрали.
Сначала женщины на лодках долго плыли против течения, потом к берегу пристали, в чащу вошли. Долго искали потайную поляну. И вот нашли. Стебли у лилии выше, чем у саранок, листья меньше, а на нескольких веточках - голубые цветы. В бутонах они светло-голубые, как небо под солнцем в зените. Увядая, почти черными, будто ночь, становятся. Но вся красота - в раскрывшихся цветках. Они на вечернее небо похожи, когда солнце уже умерло, но первая звезда еще не взошла.
На голубую лилию глядя, долго стояли женщины молча, а Унгхыр думала, что если каждое слово свой цвет имеет, то такое же цветом, как голубая лилия, наверное, слово "любовь"…
Но день уже спешил встретиться с вечером. Заспешили и женщины. Наполнили луковицами берестяные чумашки, не забыв по зубчику от каждой отделить и на прежнем месте посадить, чтобы снова здесь зацвела голубая лилия. Унгхыр цветок на груди скрыла. Потом в обратный путь все отправились.
И вот… много шагов пройдя, плач чогграмов услышали. Поставила Унгхыр женщин друг за другом, сама впереди. Куда она бежит, куда и остальные. А плач чогграмов, их жуткий скулеж, точно веревкой, ноги спутывает. В груди у каждой страх тлеет, но бегут женщины за Унгхыр.
Вдруг ахнула она и остановилась: потеряла цветок, потеряла заветную голубую лилию! Где, да где же?.. Туда-сюда бросилась, но разве найдешь потерянное в глухом подлеске, меж зубчатых листьев папоротника? Вскрикнула Унгхыр отчаянно - а женщинам в голосе растерянность почудилась. Мигом пламя страха охватило их, врассыпную бросило. Мечутся нихинки, обезумев, а Унгхыр ничего не видит, стонов чогграмов не слышит, ищет свою заветную голубую лилию. Ведь для того она за цветком в опасный путь отправилась, чтобы обратил к ней свое сердце Ючин, храбрый охотник…
У Ючина юбка серебристая из нерпы, наколенники многоузорные, брови черные, соболиные, ресницы похожи на кисточки ушей зимней белки. А Унгхыр разве хуже? Красива и она, всех подруг красивее: тонкие руки и тонкие пальцы похожи на молодые побеги тальника, по плечам волосы рассыпаны, черные и упругие, как тетива на луке, в косы их заплетет - толстые косы получаются, подобные хвосту черно-бурой лисы. Рот у Унгхыр маленький, как лесная ягода, лицо белое, с ушей свисают золотые серьги, одета она в дорогую, с богатой отделкой одежду… Сердце ее только для Ючина бьется, в уме слова только для него складываются: "Ночь и день о тебе думаю. Как мать родную, выглядываю. Если уедешь, о тебе лишь думать буду, где ты ходил, там и я ходить буду. Из родника, откуда вместе пили, твою тень черную поить буду. Как из многих деревьев самое высокое больше всех нравится, так и ты из всех людей самый лучший, самый прекрасный. О, возьми меня с собой, твоей сумкой с кремнем, что на поясе твоем висит, сделаться хочу. Сделаюсь дном твоей лодки, с тобою быть хочу! Мои слезы текут и падают, как дождь…"
Любит Унгхыр Ючина. Перья кукушки пережженые - великое привораживающее средство! - в табак ему подмешивала. Но не помогло колдовство, не полюбил Ючин Унгхыр. Усмехается только: "Что на меня все время смотришь? Разве я один - человек?" Ючин на другую девушку, на Хонглик, ласково глядит… Одна надежда на голубую лилию оставалась, но вот нету больше цветка у Унгхыр!
Заплакала было она, как вдруг кто-то ее за рукав дернул. Глянула Унгхыр - а это Хонглик, невеста Ючина.
- Спасайся! - крикнула она. - Чогграмы уже близко!
Тут Унгхыр плач звериный совсем рядом услышала, увидела, что подруги мечутся, разбегаются, - а это все равно, что на одном месте сидеть, покорно чогграмов дожидаясь.
Начала Унгхыр подруг скликать-собирать: кого догонит, за косу схватит, кого за полу халата поймает, но всё, не слушаются ее больше женщины…. Бегала, бегала за ними Унгхыр - сама не заметила, как на берегу оказалась.
Лодки, к ивам привязанные, на воде тихо покачиваются. Волна песку о чем-то ласково шепчет.
Долго, долго ждала Унгхыр на берегу. Весь вечер ждала и всю ночь. Но ни одна женщина, кроме нее, из тайги не вышла, ни одна ее подруга не вернулась. Два десятка за голубой лилией отправлялись…
Утром Унгхыр лодки отвязала, назад, по течению, пустила. Не хватило у ее сердца сил в селение вернуться, людям рассказать, что она сделала, Ючину в глаза поглядеть, за гибель Хонглик ответ перед ним держать. Да и не узнал бы Ючин прекрасноликой Унгхыр в той старухе, какой она за ночь сделалась, подруг ожидая…
Унгхыр в тайгу ушла, там жить стала. Никого из людей с тех пор не видела она. И только тахть - ночные птицы, в которых обратились души Хонглик, Вакук, Саньпак и других ее подруг, погубленных чогграмами, - только они иногда навещали ее. Зла на Унгхыр они больше не держали - много, ох много раз приходили с той поры орлиный месяц и вороний месяц, много раз зима сменялась летом. Время все прощает…
…Володя встряхнулся. Женщины в черных халатах исчезли. Сидела у костра старая Унгхыр, а вокруг нее - черные птицы величиной с ворона, с красными клювами и печальными глазами…
Раненый зверь
И тут Володя снова задумался: куда он попал? Что вокруг творится? Если то, что он вдруг оказался в тайге, еще можно объяснить потерей памяти, то как объяснишь превращение птиц в женщин? А то, о чем рассказывала Унгхыр? Чогграмы - неведомые существа, голубая лилия - неведомый цветок… "Фантастика", - беспомощно подумал Володя, не зная, что еще подумать.
Тахть улетели, когда темнота ночи чуть-чуть побледнела. Потом небо стало светлеть все быстрее, и наконец из-за облаков потянулись во все стороны бледно-желтые полосы солнечных лучей.
Запели птицы, и несколько минут Володя сидел совсем ошеломленный: никогда он такого не слыхивал! Сначала хор птичьих голосов казался сплошным и однообразно-оглушительным, а потом выделилось в нем звонкое чириканье, и радостный щебет, и веселое тирлиньканье, и долгие, будто насмешливые, посвисты, а то еще изредка всполошенно взвизгивала какая-то пичуга.
Старуха поднялась и выбралась наружу, оглянувшись на Володю. Он понял: сейчас старая Унгхыр отведет его на восточный склон! - и вскочил.
Костер остался тихо тлеть посреди шалаша. Серый дым слоистой струйкой втягивался в круглую дыру вверху.
Унгхыр не спеша шла впереди, отводя от лица ветви и придерживая их, чтобы они не хлестнули Володю. Она ни разу не оглянулась, но если Володе становилось трудно идти или он уставал, она замедляла шаги, словно чувствовала это.
Они шли долго. Трава, в начале пути влажная от росы, подсохла, только у самой земли еще была сырой, а верхушки стали жесткими и сухими. Путь все не кончался. Володя шел и монотонно думал, что, конечно, это был сон, там, в шалаше: сон про птиц-женщин, про молодую Унгхыр - вон впереди сгорбленная старушечья спина… Ой! Да где же она?
Старухи впереди не было. Володя метнулся туда-сюда… Он уже привык к старухе, да и жалко ее стало после того, как приснился этот странный сон. А главное - что теперь одному делать? Куда идти?
Сзади что-то зашуршало. Володя повернулся так резко, что его шатнуло в сторону. Из-за кустарника сверкали желтые звериные глаза…