- Спасибо, Татьяна Аркадьевна. Я действительно засиделся в четырех стенах. Но эти горные тропинки… Скажу вам честно, в последнее время я стал побаиваться их.
- Придется забыть эти страхи. Впрочем, скоро вы сами убедитесь в этом, - добавила она все с той же загадочной улыбкой.
- Если бы так…
- А иначе что стоила бы моя методика. Всего доброго, Андрей Николаевич.
Он вышел в коридор и в растерянности направился в сторону солярия, откуда только что пришел. В голове его был полнейший сумбур.
Что это, в самом деле: шарлатанство, игра в оригинальность или самый обыкновенный розыгрыш? Но он давно не чувствовал себя таким сильным и бодрым, а грудь словно продули мощным вентилятором - так легко и свободно теперь дышалось.
Нет, если это и просто гипноз, внушение, - все равно Тропинина творит чудеса. Он круто повернулся и, выйдя в вестибюль, поднялся к себе в кабинет. Обычно на этот подъем со второго на четвертый этаж он затрачивал несколько минут, останавливаясь на каждой лестничной площадке, сегодня же поднялся без единой остановки, без малейшего затруднения в дыхании и первое, что сделал, это раскрыл календарь на следующей среде и жирно обвел число красным карандашом.
3
Потом были пятница, понедельник и снова среда. И в каждый из этих дней он еще с утра не находил себе места, беспрестанно поглядывая на часы и торопясь поскорее справиться с неотложными делами, чтобы не опоздать к назначенному часу. А когда наступал этот час, то бросал все дела и, волнуясь, как мальчишка, заранее чувствуя на груди холодок нежных женских ладоней, спешил на второй этаж. С минуту стоял перед закрытой дверью, стараясь придать себе мало-мальски подобающий его возрасту и положению вид. А потом легонько, как самый почтительный пациент, стучал в эту дверь, где так и не появилась табличка с часами приема, и уже не шутил и не острил, а только заглядывал не без робости в огромные, темно-карие глаза "своего" врача, надеясь увидеть в них нечто большее, чем просто внимание и профессиональный интерес.
Но глаза Тропининой были неизменно сосредоточенными и строгими. И только руки, удивительно нежные, ласковые руки будто тянулись к нему, звали его в тот молодой счастливый мир, к которому принадлежала она сама.
Во время сеансов они почти не разговаривали друг с другом. Но он успел узнать стороной, что в Кисловодск она приехала недавно, неизвестно откуда, живет лишь с маленьким семилетним сыном, со всеми ровна, приветлива, но близких знакомых у нее нет, и к себе она никого не приглашает.
И узнать обо всем этом было почему-то приятно. Но еще приятнее было сознавать, что эта очаровательная женщина действительно владеет секретом какого-то совершенно нового, чрезвычайно эффективного метода врачевания сердца и со всей щедростью, на какую способна лишь самая богатая, самая бескорыстная душа, приносит этот секрет в дар ему, Зорину - по сути, абсолютно постороннему для нее человеку.
Долгое время он боялся во все это поверить. Но уже после третьего сеанса мучившие его не меньше полутора десятков лет боли совершенно прекратились, одышка исчезла, а главное - вернулось чувство уверенности в своих силах. И это было так неожиданно и ново, будто он проснулся от тяжелого долгого сна. Ему доставляло несказанное удовольствие быстро, без остановки пройти от дома до работы, подняться на четвертый этаж, перепрыгнуть через какую-нибудь рытвину или канаву. Он снова с радостным волнением встречал восход солнца, рождение нового дня, его не раздражали больше дождь, ветер или спустившийся с гор туман; даже его работа, которую он всего несколько дней назад клял как совершенно бесполезное, никому не нужное времяпрепровождение, обрела теперь вполне определенный смысл, он увидел, что приносит людям пользу.
Впрочем, где-то в самых сокровенных уголках души все больше пробивалось сознание, что дело здесь не только в неожиданном выздоровлении. Тропинина постепенно завладевала всеми его мыслями. Он думал теперь о ней и днем и ночью, и дома и на работе. И думал отнюдь не только как о прекрасном враче, избавившем его от тяжелого недуга. Услужливая память беспрестанно рисовала перед ним то бездонные, чуть затененные ресницами глаза, то мягкий изгиб тонкой, будто просвечивающей шеи, то узкую полоску груди, что, подобно лучику утренней зари, иногда мелькала в разрезе белоснежного халата. Да, дело было не только в избавлении от болезни…
Но вот наступил день последнего сеанса. В это утро он принес ей букет белых роз и коробку "ассорти". Она улыбнулась:
- Андрей Николаевич, не вы ли говорили, что врачу следует отказываться от подарков пациентов?
- Да, говорил, но… Я не просто пациент. И вы, Татьяна Аркадьевна… Вы не просто врач…
Брови ее удивленно приподнялись:
- Кто же я еще, по-вашему?
- Вы - женщина, Татьяна Аркадьевна. Удивительная женщина!
- Вот как! - она искренне рассмеялась. - Теперь я вижу, вы действительно подлечились.
- Да, к сожалению…
- То есть?
- Так больше у меня не будет необходимости заходить в этот кабинет.
- Ну и прекрасно, Андрей Николаевич! Я рада за вас. А в этот кабинет могут заходить и здоровые люди. Даже без всякой необходимости.
- Спасибо, Татьяна Аркадьевна. Вы понимаете, что главный врач далеко не всегда может позволить себе такую роскошь. А вот если вы будете настолько добры, что согласитесь подняться со мной в воскресенье в горы, я буду очень признателен.
- Что же, - просто ответила Тропинина. - Я почти каждый выходной выбираюсь в горы и с удовольствием составлю вам компанию. Тем более я должна еще понаблюдать за вами.
- Ну, это, положим, лишнее. Ваша методика сработала безукоризненно. А кстати, Татьяна Аркадьевна, почему бы вам не поделиться ею с другими врачами, выступить, скажем, на совещании кардиологов?
- К сожалению, это совершенно исключено. Методика не имеет никакого теоретического обоснования. В меня просто вложили способность генерировать биотоки. Понимаете, вложили без всякого моего участия. Вложили… другие люди. Они же снабдили меня небольшим количеством радиоактивного вещества. Я чисто машинально сказала в прошлый раз, что это соли радия. В действительности это какой-то другой радиоактивный элемент. Что-то из трансуранов. Только с большим периодом полураспада.
- Вы так хорошо разбираетесь в этом?
- Немного…
- Но ваша методика…
- Теперь вы видите, что это за "методика". По существующим законам я даже не имею права пользоваться ею.
- Однако вы применяете ее.
- Лишь в исключительных случаях.
- Но дело ведь не только в методике лечения. А ваши приемы диагностики?
- И здесь я ничем не могу помочь. Просто мое ухо слышит больше, чем чье-либо другое.
- И это тоже заслуга тех "других людей"?
- Да.
- Но кто они, эти люди? Как их найти? Она лишь покачала головой:
- К сожалению, я не могу ответить на ваши вопросы, Я связана словом.
- Очень жаль. Вы понимаете, что это могло бы значить для массы больных?
- Да, но… Это все, что я могу вам сказать, - ответила Тропинина с глубокой грустью, и он понял, что больше не вправе расспрашивать ее ни о чем.
4
Они стояли в небольшой беседке на краю обрыва, откуда был виден и их санаторий, и весь город, уютно раскинувшийся в чаше гор, и даже белые шапки Главного Кавказского хребта. Все кругом было пронизано ярким весенним солнцем. Внизу, под обрывом, густо зеленела молодая поросль сосняка, дальше, уже в пределах курортной зоны, угадывались аллеи парков, а еще дальше, ближе к городу, глаз различал пестрые ленты цветников, голубые пятна бассейнов, блестки фонтанов и прудов.
- Среди какой красоты мы, оказывается, живем, - нарушил молчание Зорин.
- Да, здесь красиво, - ответила Тропинина, занятая какими-то своими мыслями.
- А я мог бы и не увидеть всего этого. Удивительное дело: тридцать лет лечу людей и только сейчас, вот в эту минуту, по-настоящему осознал, каким благородным и нужным делом заняты врачи.
- Благородным, да. А вот нужным ли? - вздохнула Тропинина.
- Как это, нужным ли? - удивился Зорин.
- А вам не кажется, что все мы, врачи, в какой-то мере подобны муравьям?
- Не понимаю…
- Разве вам не приходилось видеть где-нибудь в лесу разоренный муравейник?
- Допустим.
- И вы не ощущали чувства боли за этих маленьких безобидных тружеников?
- Как вам сказать…
- А я в детстве плакала при виде такой бессмысленной жестокости. Ведь вы подумайте: многие годы, день за днем, по крупице, по травинке собирают они свой дом. Но вот приходит в лес какой-нибудь негодяй и, взяв палку, а то и просто носком сапога в одну минуту сводит на нет всю их многолетнюю работу.
- Согласен, это варварство. Но при чем здесь мы, врачи?
- А разве не так же, по крупице, по капельке, затрачивая иногда неимоверные усилия, возвращаем мы здоровье больным людям, стараемся продлить их жизнь хотя бы на год, на месяц, на день. А потом появляется такой же варвар, только в ранге главы государства, и одним мановением руки посылает на смерть миллионы самых молодых, самых здоровых, самых цветущих мужчин и юношей. Так чего стоят все наши усилия? Какой прок от них человечеству?
- Подождите, Татьяна Аркадьевна. Я разделяю ваше искреннее негодование. Но вы не совсем точны. Потому что, делая такие вот глобальные обобщения, оперируете не конкретными фактами, а абстрактными понятиями. Кто он, этот ваш "глава государства"? Какое государство вы имеете в виду? Глава какого-нибудь полуфашистского режима действительно может ввергнуть мир в пучину войны. А главы истинно народных государств делают все возможное, чтобы войны не было.
- Не все делают, - покачала головой Тропинина.
- А что бы сделали вы?
- Я? А вот что. Представьте, что живут два человека: хороший и плохой. Плохой сделал пистолет, чтобы убить Хорошего. Хороший тоже сделал пистолет, чтобы плохой не смог его убить. Тогда плохой сделал пушку. Хороший тоже сделал пушку. И так без конца. А я посоветовала бы хорошему сделать не пистолет, а нечто такое, что не позволило бы пистолету плохого стрелять, и не пушку, а такое устройство, которое не дало бы возможности плохому пустить в ход свое оружие.
- Любопытно. Ну, а более конкретно, учитывая современную технику?
- Все точно так же. Создали американцы свою атомную бомбу, мы сделали то же самое. Появилось у них водородное оружие. Наши физики опять не остались в долгу. Но ведь можно было поставить перед ними совсем другую задачу.
- Сделать так, чтобы американские бомбы не могли взрываться?
- Вот именно!
- А если эта задача неразрешима?
- Не может быть!
- Вы так уверены в этом?
- Я знаю, что в свое время и задачу высвобождения внутриядерной энергии считали неразрешимой. А вот, пожалуйста…
- Н-да… В общем-то, логично: всякому процессу должен соответствовать какой-то контрпроцесс, и когда-нибудь людям, возможно, удастся набросить узду и на столь грозные силы природы. Но, к сожалению, я всего лишь врач, и проблемы физики…
- А я и говорю с вами, как с врачом. Умным, опытным, добрым врачом. И не случайно начала с бедных муравьев. Не кажется ли вам, Андрей Николаевич, что именно мы, врачи, все врачи, должны потребовать от физиков, всех физиков, взяться за решение этой проблемы, отвести от человечества угрозу атомной смерти? Хотя бы из уважения к нашему нелегкому труду.
- Полностью с вами согласен, дорогая Татьяна Аркадьевна. Кто, как не мы, больше всего должны беспокоиться о жизни людей! Впрочем, что касается меня, то мне, как говорится, и ходить далеко не надо. Скоро должен приехать мой сын. Он работает на ускорителях…
- Ваш сын - физик?!
- Даже физик-атомщик. Вот с него мы и начнем.
- Во всяком случае, мне было бы интересно поговорить с ним. Он у вас один?
- Один-единственный, и тот глаз не кажет. Обещал приехать еще в конце зимы. И до сих пор вот жду.
- У него семья?
- Если бы так! Никого у него нет. А парню уже за тридцать. Сначала говорил: вот кончу институт - женюсь. Потом: вот напишу диссертацию… Теперь не знаю уж, что еще придумает.
- А ваша жена, простите?
- Жену я похоронил семь лет назад.
- И с тех пор совсем-совсем один?
- Таков, видимо, удел стариков.
- Сейчас и среди молодежи много одиноких.
- Но почему?
- Не знаю… Может, слишком требовательны мы стали. Может, что-то другое…
- А может, стало больше индивидуализма, меньше снисходительности, готовности идти на компромисс?
- Молодежь всегда отличалась этим.
- В какой-то мере. Но главное - отсутствие умения встать на место другого человека, умения понять его боль, увидеть внутренний мир, почувствовать сокровенные движения души, научиться уважать его "я", словом - отсутствие того, что когда-то считалось признаком истинной порядочности или, лучше сказать, истинной интеллигентности.
- Отсутствие истинной порядочности, истинной интеллигентности? Вот оно что… А ведь вы, кажется, заставите меня по-новому взглянуть на некоторые стороны жизни. И вообще… - она с нескрываемым интересом задержала взгляд на его умном выразительном лице. - Однако пора спускаться, Андрей Николаевич, - вечер.
5
"Радиоактивный распад… - Зорин в задумчивости закрыл книгу, забарабанил пальцами по столу. - Слишком много еще здесь неясного, и, по-видимому, не только для меня, неспециалиста. Люди оседлали такого конька, о каком знают не больше, чем о каких-нибудь квазарах. На первый взгляд кажется все просто: распадаются ядра атомов, неустойчивые по самой своей природе, распадаются самопроизвольно, независимо ни от каких внешних обстоятельств. Следовательно, сама структура этих ядер как будто "нежизнеспособна", не позволяет им существовать Длительное время. Но взять тот же уран-235. Почему одни ядра его распадаются сейчас, другие будут жить еще многие миллиарды лет? Почему часть их разрушается в результате альфа- и бета-распада, а часть - путем спонтанного деления? И откуда при бета-распаде берутся еще и нейтрино, которых нет ни в первичных ядрах, ни в ядрах продуктов распада? Нет, радиоактивный распад - не просто фатальное, неизбежное разрушение чего-то обреченного. Тут нечто иное…"
Он взял другую книгу, открыл замеченную закладкой страницу:
"Радиоактивный распад является следствием фундаментальных взаимодействий микромира…" Вот это, пожалуй, ближе к истине. Фундаментальные взаимодействия… Да, ядра не просто разрушаются. В них происходят какие-то сложные процессы, подчиняющиеся неизвестным людям законам. А если познать эти законы? Затормозить идущие в ядрах процессы? Прекратить их полностью? Но это и значит сделать так, чтобы атомные бомбы не могли взрываться. Вот о чем мечтает Татьяна Аркадьевна. Какая прекрасная благородная мечта! Если бы она действительно овладела всеми физиками Земли! Надо будет поговорить с сыном…"
Он подошел к окну, раскрыл тяжелые створки рам. В комнату ворвался аромат цветущего жасмина. Утро разгоралось. Солнце, только что выкатившееся из-за гор, сверкало в каждой капле росы, в каждой пылинке, поднявшейся с подоконника. Последние космы тумана таяли в низинах. Шустрая стайка птиц взметнулась в небо. Легкий ветерок прошелся по верхушкам старых лип и замер в конце парка. На миг там мелькнуло светлое женское платье, и счастливый детский смех звонко рассыпался в прозрачной тишине.
"И все это может погибнуть лишь оттого, что люди не в состоянии понять, что происходит в крохотном ядре атома? Нет, не может быть! Человеческий разум справится и с этой задачей. Спасет Землю, спасет эту бесценную красоту", - он с улыбкой проводил глазами мелькавшую меж деревьями женскую фигурку и прошел на кухню: пора было готовить завтрак. Но в это время в прихожей резко зазвонил телефон.
"Кто там в такую рань?"
Зорин взял трубку.
- Алло! Товарищ Зорин? - раздался в трубке незнакомый мужской голос.
- Да…
- Скажите, у вас в санатории работала гражданка Тропинина Татьяна Аркадьевна?
- Как это работала? Она и сейчас работает.
- Я понимаю. Но тут такое дело… Это из милиции звонят. Вчера вечером ее сбила тяжелая грузовая машина.
И так как, по имеющимся у нас сведениям, в городе нет никого из ее родственников, то вам, как руководителю предприятия…
У Зорина остановилось дыхание.
- Где она? Каково ее состояние? - перебил он срывающимся голосом.
- Вы дослушайте сначала, Я говорю, что вам, как главному врачу санатория…
- Да где она? Что с ней? Скажите, наконец, ради всего святого!
- Где она? Пока в городской больнице…
- Что значит - пока? Да что вы замолчали?!
- Вы сами не даете мне сказать ни слова. Я говорю, пока она в городской больнице. Но медики говорят, надежды практически нет. И вы, как главный врач…