- Он подготовлен. Я следил за ним с самых первых дней его жизни и вел по ступеням мудрости. Он прошел через все испытания и удостоился посвящения в высшую степень золотых розенкрейцеров.
- Передай же ему кольцо и книгу, - с грустной улыбкой сказали шестеро. - И назови нам его имя.
- У него нет имени, ибо отныне он просветленный, но здесь, в этом городе, он известен как граф Сен-Жермен…
Лейтенант серых мушкетеров Антуан ле Карре, как и было условленно, пришел на закате дня к мосту святого Михаила. От реки веяло прохладой, в тревожном весеннем небе неслись по ветру рваные лиловые облака. Ле Карре запахнул плащ и, взойдя на мост, тесно застроенный угрюмыми домами, прислонился к ограде. Хмурая вода угрюмо трепала черные бороды тины у оснований быков. Вдали, уже у самого острова, река разглаживалась и тускло отсвечивала серовато-зеленым чешуйчатым блеском. Долго и пристально смотрел ле Карре на этот затуманенный островок, где в незапамятные времена Филипп IV Красивый сжег с благословения папы Климента гроссмейстера ордена тамплиеров Якова де Моле.
Вырвав после двух лет упорнейших домогательств согласие папы на формальный процесс против ордена, Филипп разослал всем бальи в провинциях тайное повеление, согласно предварительному исследованию инквизиционного судьи, арестовать в один и тот же день всех тамплиеров, а до времени хранить это дело в глубочайшей тайне. Приказ короля был выполнен с неукоснительной точностью, и в роковой день ареста рыцари были захвачены абсолютно врасплох. Тогда же было конфисковано и все имущество ордена. Всех арестованных подвергли немедленному допросу с применением пытки. Тем, кто, не выдержав мучений, соглашался оговорить себя на суде, обещали прощение. Упорствующим грозили костром.
Лица, производящие следствие, руководствовались при этом заранее присланным из Парижа списком вопросов. Суд, таким образом, начался процедурой, возможной только по византийско-римским понятиям королевских советников о правах и отправлении инквизиционного суда. Подобный способ ведения дела полностью противоречил законам и обычаям франков. Дальнейший ход следствия лишь умножил число явных и тайных несправедливостей. Король находился в очевидном сговоре и с теми, кто в красных мантиях судей выносил приговоры, и с теми, кто в белых прокурорских одеждах требовал для рыцарей Храма мучительной смерти. На защитников же было оказано сильнейшее давление как со стороны светской, так и духовной власти. Королю почти не пришлось подгонять судей, которые все, как один, были лютыми врагами ордена. Приговор был предрешен, и ничто не могло изменить предначертанный королевской рукой ход разбирательства. Тем более что главным следователем назначили мессира Ногарэ, новоиспеченного барона и канцлера.
Тюрьма и пытка сделали свое дело. Один за другим сознавались рыцари в самых страшных грехах. Но следствие еще не было вполне закончено, как нетерпеливый король приступил к казням. В 1309 году под Парижем мучительную смерть на медленном огне приняли 54 рыцаря, осмелившихся отказаться от своих вынужденных показаний. Среди них был и кавалер ле Карре - далекий пращур лейтенанта. Это он сказал своим судьям слова, ставшие потом достоянием истории: "Разве это я сознался на вашем допросе? Разве это я взял на душу чудовищный и нелепый плод вашей фантазии? Нет, мессиры! Это пытка вопрошает, а боль отвечает!"
Слухи о неправедных, страшных процессах вызвали в народе глухой ропот. Это заставило короля дать согласие на то, чтобы привезенным в столицу узникам было разрешено прибегнуть к законной защите генерал-прокурора ордена Петра Булонского. Впрочем, это была лишь пустая формальность, вынужденная уступка общественному мнению. Все защитительные акты генерал-прокурора суд оставил без ответа.
По принуждению короля папа созвал в Виенне в октябре 1311 года собор. Но из королевских особ на нем присутствовал лишь сам Филипп, остальные владетельные особы прислали только своих представителей. Король французский потерпел постыдное поражение. Собор отказался проклясть усопшего папу Бонифация, а за уничтожение ордена из ста сорока кардиналов проголосовали только четверо. Напрасно король и папа уговаривали прелатов осудить тамплиеров заглазно, не выслушав оправданий измученных пыткой командоров славного ордена. Кардиналы требовали беспристрастного расследования. После шести месяцев бесплодных пререкательств Филипп плюнул на нелепую затею с собором и потребовал у папы единоличного решения. 2 мая 1312 года Климент подписал бумагу, начинавшуюся словами: "К провидению Христа…", в которой упразднялся орден Храма. Но сказочные богатства тамплиеров отходили в руки церкви, а не к французской короне. Филипп пришел в бешенство. Из-за чего же он затеял тогда весь этот процесс? Выставил себя вероломным чудовищем в глазах всей просвещенной Европы? Неужели только для того, чтобы присутствовать на церемонии передачи всего движимого и недвижимого имущества в чужие руки?
По совету верного Флотта, Филипп смирил и гордость и ненависть. Он даже выразил свое формальное согласие на то, что наследником рыцарей Храма будет орден иоаннитов. Но, пока выполнялись необходимые формальности, Флотт опутал имения ордена такими долгами, что иоанниты обеднели от неожиданного наследства. Все золото, все лены и майораты достались королю. Исчезли только тайные святыни тамплиерские: кинжал справедливости и красный алмаз.
В розыске пропавших сокровищ не помогли ни пытки, ни костры, ни дьявольское искусство мессира Ногарэ…
Последний же гроссмейстер ордена Яков де Моле, вызванный перед началом следствия с Кипра во Францию, все еще сидел в башне. Чтобы не возбуждать страсти, Филипп удовольствовался тем, что приговорил гроссмейстера к пожизненному заключению. Но на публичном чтении приговора упрямый храмовник отрекся от всех данных под пыткой показаний и заявил протест против незаконного ведения процесса. Это окончательно взбесило и без того огорченного короля, который незамедлительно отдал гроссмейстера палачу. На другой день, марта 18 дня 1314 года, Якова де Моле сожгли на медленном огне. Он геройски вынес мучительную смерть и, перед тем как предстать перед очами высшего судьи, громко призвал на суд Божий короля - чудовище и отступника - папу…
С той поры минуло больше четырех с половиной столетий, но орден Храма не умер. Антуан ле Карре знал это лучше, чем кто бы то ни было другой. Это днем он был лейтенантом серых мушкетеров, преданный королю, его величеству Людовику XV. По ночам же каждую субботу отправлялся он тайной дорогой к Тамплю, сохранившему остатки былых привилегий и вольностей… Он, потомок Феба ле Карре, не забудет, как его с черной повязкой на глазах провели в подземелье, как три острые шпаги уперлись в его обнаженную грудь и пламя свечи опалило лицо. И клятву свою он никогда не забудет, ибо она ввела его во внутренний круг тайного ордена тамплиеров…
- Готов ли ты? - услышал он голос из подземелья.
- Готов, - прошептал тогда ле Карре.
- Во имя Молоха, Асторота, Баал-Зебуба и Люцифера! - колоколом гудела тьма.
- Во имя вечного обновления природы, - смиренно ответил он.
- Откуда пришел ты? - спросили его.
- Из вечного пламени!
- Куда идешь?
- В вечное пламя!
- Тогда войди, брат.
И руки, державшие его, разжались, и он покатился по мокрым гранитным ступеням в огонь.
Но в последний момент чьи-то крепкие руки вновь подхватили и понесли его куда-то в сырую затхлость каменных коридоров. И хотя кругом обступала его все та же кромешная тьма, повязка была снята с глаз.
Далеко впереди засинел рассеянный свет, и сделалось легче дышать. Тут невидимые спутники покинули его, и он продолжал путь в одиночестве.
Каждый шаг отдавался протяжным вздохом, нехотя замиравшим в каменных сводах. Размытые тени бросались под ноги и уплывали во тьму. Но все светлело и светлело впереди. И тогда увидел ле Карре крылатого козла со страшной мордой и бычьими, гневно раздутыми ноздрями. Между крутыми могучими рогами горел факел, и свет его собирался в серебряной пятилучевой звезде на лбу. Грудь у козла была человечья, женская, а живот, как у гада, чешуйчатый и зеленый. Правой рукой указывал он на висевший меж колонн белый рог месяца, левая, опущенная, уткнулась когтистым перстом в черный рог. Чресла чудовища были задрапированы огненной юбкой, спускавшейся до вывороченных колен. Твердо, уверенно стояли на земле козлиные ноги, попирали ее раздвоенными копытами. Черно-белые крылья почти целиком закрывали неф. Лишь между распущенных перьев проблескивали письмена какие-то, молнии и стрелы всевозможные, Нептунов трезубец и символы темного могущества.
Справа от козла стоял обвитый пифоном столб с золотым треугольником на вершине. От треугольника исходили колючие лучи, а внутри него словно застыло в вечном удивлении широкое, раскрытое, чернью по металлу изображение - око с зеленым зрачком. Слева же подымался на хвосте бронзовый змей. Как зачарованный глядел он на удивительного козла, и злой огонь переливался в его рубиновых глазах. А имя было его Баффомет.
- Озирис? - услышал ле Карре тихий вопрос и так же тихо дал условный ответ:
- Темный бог.
Послышалось печальное пение. И чей-то хриплый, надтреснутый голос провозгласил:
- Баал-Зебуб! Баал-Зебуб! Баал-Зебуб!
И то, что этот Баал-Зебуб не забытый демон халдейский, а попросту Вельзевул, означало, что тайные тамплиеры стали исповедовать ту самую веру, которую безуспешно пытались навязать их предкам палачи Филиппа Красивого…
- Ормузд? - услышал у себя за спиной ле Карре.
- Ариман, - не оборачиваясь, отозвался он.
- Тогда пойдемте со мной, сударь.
Ле Карре помедлил, убрал локти с парапета и, повернув голову, увидел незнакомого дворянина в черном камзоле и лиловых чулках.
- Прошу вас, - учтиво поклонился дворянин и жестом предложил проследовать за ним на другой конец моста, где виднелся дом под темной остроконечной крышей. - В трактире "Под старой шпорой" нашей беседе никто не помешает. Там в этот час мало посетителей.
Они прошли через мост и, нырнув под низкую притолоку, с которой свешивался заменявший вывеску драный ботфорт с ржавой шпорой, оказались в полутемной комнате.
- Добро пожаловать, сиятельные господа. - Неведомо откуда вынырнула бойкая служанка в чепце и переднике и принялась вытирать стол из струганых досок.
- Где хозяин, красотка? - осведомился дворянин, поправляя напудренный парик.
- Уехал в Отейль, сударь, за каплунами. Что угодно господам?
- Комнату, свечу и бутылку анжуйского. Живо! - Дворянин, поклонившись ле Карре, указал на винтовую лестницу в углу. - Проследуем наверх.
Служанка бросила тряпку и метнулась в кладовую:
- Сейчас, благородные господа, сейчас будет вам вино и свеча.
Она провела гостей в мансарду, окно которой было закрыто ставнями, зажгла свечу на колченогом столе и побежала в погреб за вином.
Дворянин в черном предложил ле Карре занять единственный стул, а сам без особых церемоний уселся на узкую кровать, под которой поблескивали таз и ночная ваза. Других предметов в комнате не было, если не считать, конечно, кипарисовый крестик на грубо побеленной стене.
- Шевалье ле Карре? - осведомился дворянин. - Я не ошибся?
- Да, сударь, - с достоинством наклонил голову лейтенант. - С кем имею честь?..
- Вы пришли вовремя, - словно не расслышав вопроса, выразил свое удовлетворение дворянин. - Признаться, мы ждали вас с нетерпением.
- Я жду, сударь, - напомнил ле Карре.
Но вместо ответа дворянин вскочил с кровати, которая скрипнула всеми своими рассохшимися досками, и, подскочив к стене, сорвал с нее распятие.
- Проклятие Адонаи! - воскликнул он и совершенно спокойно возвратился на место.
- Здравствуй, брат. - Ле Карре встал и поднял вверх левую руку, образовав указательным и большим пальцами кольцо.
- Здравствуй, брат во Люцифере, - торжественно ответствовал дворянин, повторяя тайное приветствие. - А теперь рассказывайте, ле Карре, время не терпит. Вы и так отсутствовали слишком долго.
- Задача была не из легких, сударь… Кстати, я до сих пор не знаю, как мне именовать вас.
- Меня зовут ла Моль, шевалье.
- Рад познакомиться с вами, граф! - привстал в полупоклоне ле Карре. - Много о вас наслышан!
- И я, шевалье, и я… Но не будем терять времени на пустые любезности! Что вам удалось узнать об этом авантюристе? Орден очень интересуется им. Вы это знаете, ле Карре.
- Да, граф. Знаю. Тем более, что вот уже скоро год, как я только этим и занимаюсь. Вчера я имел честь доложить командору…
- Забудем это, ле Карре, забудем, - с живостью перебил его ла Моль. - Было ли у меня время расспрашивать про ваш доклад в Тампле? Не лучше ли вам будет просто ответить на мои вопросы касательно самозваного графа? Если только вы ничего не имеете против?
- Спрашивайте, господин ла Моль, я весь к вашим услугам… Только Сен-Жермен вряд ли самозванец.
- Но помилуйте, сударь! - Ла Моль развел руками и засмеялся. - Я никогда не слышал о таком графстве!
- Это верно, - согласился ле Карре. - Такого графства нег. Но это не значит, что тот, кто носит это имя, не является человеком благородной крови. Напротив, граф, уверяю вас: это человек очень высокого происхождения.
- Вам удалось раскрыть его инкогнито? - удивленно воскликнул ла Моль. - Это же великолепно!
- Не совсем так, граф, - несколько охладил его порыв ле Карре.
- Но, по крайней мере, национальность?
- Одно тесно связано с другим.
- Тогда рассказывайте, как знаете! Я постараюсь не мешать вам своими вопросами. Но учтите, шевалье, я умираю от любопытства.
Граф совершенно отбросил ритуальную условность и говорил с ле Карре, как светский человек со светским человеком. Лейтенант воспринял это, как должное.
Служанка принесла вино в пыльной бутылке.
- Что ж, дорогой граф… - Ле Карре наполнил бокалы анжуйским и встал, приглашая ла Моля присоединиться. - Я менее всех расположен мучить вас… Не угодно ли?
Они, стоя, чокнулись и, пригубив вино, возвратились на свои места.
- Он действительно сказочно богат? - не выдержал ла Моль.
- Во всяком случае он не знает нужды в деньгах. - Ле Карре допил свой бокал и потянулся за бутылкой. - Поэтому не выгоды ищет он, когда прибегает ко всякого рода мистификациям. Да, дорогой ла Моль, дело обстоит именно так, что бы ни болтали в свете его завистники. И он, повторяю, не самозванец, а действительно принадлежит к знатному роду.
- Весь вопрос - к какому?!
- Да, - согласился ле Карре. - Это серьезный вопрос. Но, уверяю вас, у него есть веские причины скрывать свое происхождение.
- И национальность, шевалье!
- Я же сказал, что одно связано с другим. Впрочем, последнюю ему вовсе не надобно скрывать. Достаточно одного умолчания. Ведь он без всякого акцента говорит на многих языках. Он всюду выставляет себя, как иностранец, хотя в Париже его без труда можно принять за француза, во Флоренции или Риме - за итальянца, в Петербурге - за русского. Но он обожает, разъезжая по свету, менять имена. Чуть ли не на каждой почтовой станции… В Генуе и Ливорно он назвался русским графом Салтыковым, в Голштинии и Гессене выдал себя за испанского гранда.
- Вы настаиваете на этом слове - "выдал"? - подчеркнуто акцентировал ла Моль.
- Простите, граф? - не понял ле Карре.
- Суть в том, что многие полагали, будто бы он в действительности испанец: незаконный сын испанской королевы Марии и неведомого красавца простолюдина.
- Очередная легенда о Сен-Жермене! - отмахнулся ле Карре. - И менее всего претендующая на то, чтобы оказаться правдой.
- Вы полагаете, шевалье?
- Уверяю вас, граф.
- Где же тогда истина?
- В поисках ее я и убил столько времени и сил.
- Я весь внимание, шевалье!
- Мне удалось установить, милый ла Моль… - Лейтенант медленно выцедил вино. - Да, мне удалось установить, что он сын венгерского князя Ференца Ракоци, поднявшего народное восстание против австрийской ветви Габсбургов!.. Как вам это понравится, граф?
- Невероятно! - прошептал пораженный ла Моль. - Этого я меньше всего мог ожидать…
- И тем не менее именно это и есть истина. Если, конечно, она вообще возможна там, где прошел Сен-Жермен.
- Расскажите подробнее!
- Родился он 28 мая 1696 года и был наречен Леопольдом-Георгом, по-венгерски Липот-Дердь. Но через четыре года вдруг было объявлено о кончине малолетнего сына князя Ференца…
- И что?
- Это было ложное известие, сударь. Наследник Ракоци был жив и здоров. Его укрыли в надежном месте, отдали под надзор верных, испытанных друзей. Ференц Ракоци, которою самого чуть не отправили в детстве на тот свет, сделал все, чтобы обезопасить сына, оградить его от наемных убийц.
- Да, на это у него были основания, - прошептал ла Моль.
- Еще бы! Особенно если учесть, что год спустя после мнимой кончины сына князь и княгиня были арестованы.
- Все это выглядит достаточно убедительно. - Ла Моль потянулся к столу поставить бокал. - Вы, конечно, располагаете доказательствами?
- Несомненно. Если вы знаете, у Ракоци после Леопольда-Георга было еще трое детей - два сына и дочь?
Граф молча кивнул.
- Так вот, в его завещании были упомянуты четверо! Черным по белому князь Ференц написал, что поручил старшего сына заботам друзей.
- И сказано, каких именно?
- Герцога Бурбонского, герцога де Мейна, графа Шарлеруа и… - Ле Карре сделал небольшую паузу. - И… графа Тулузского.
- Что? Графа Тулузского? Чародея и ясновидца, который исчез при загадочных обстоятельствах?
- Именно так, милый ла Моль! Чародея и ясновидца… Добавьте к этому еще и наследника тулузских графов Раймундов…
- Замечательно, ле Карре! Это заставляет нас на многое взглянуть иными глазами… Недаром же сей загадочный Сен-Жермен особенно выделял из своих знакомых именно этих четырех!
- Обратите также внимание, ла Моль, что в числе многочисленных псевдонимов Сен-Жермена есть и такой… - Ле Карре вновь на мгновение замолк, как бы подчеркивая этим всю значимость своих дальнейших слов. - Граф Цароки!
- Граф Цароки? - нахмурился, словно что-то припоминая, ла Моль. - Это мне ничего не говорит.
- Анаграмма фамилии Ракоци, - подсказал ле Карре.
- Ах да! Действительно… Вы просто великолепны, ле Карре!
- Благодарю, граф.
- Кто еще, кроме вас, посвящен в тайну?
- Четверо наших аристократов, которых я имел честь вам назвать, если, конечно, граф Тулузский жив…
- И больше никто?
- Затрудняюсь вам сказать со всей определенностью.
- Ах, дорогой ле Карре, это же очень и очень важно для меня! Разве командор не сказал вам, что орден поручил именно мне вступить в контакт с этим загадочным Сен-Жерменом?
- Сказал, что такое поручение уже дано. Но имени не назвал.
- Так вот, это я, дорогой лейтенант.