- Здравствуйте, мадам Локар. Благодарю вас, что вы согласились оказать нам помощь. - Люсин неуклюже раскланялся и опять улыбнулся. Ему очень понравилось собственное произношение. Он и впрямь недурно говорил на родном языке мадам Локар, а втайне очень гордился, что и по-английски говорит не хуже. Пожалуй, даже лучше, с тем особым романтическим шиком, присущим одним морякам.
Мадам протянула ему тонкую в кружевной перчатке руку и нежным, детским голоском прощебетала:
- К вашим услугам, мосье. Вы из полиции? Это серьезный случай?
- Ничуть! - отмахнулся Люсин. - Уверяю вас, все скоро разъяснится… Ключ от номера у вас? - повернулся он к администратору.
- Так точно. Этот… уходя, как всегда, оставил его у дежурной.
- А где дежурная?
- Я отослал ее, - он опять понизил голос до шепота, - из конспиративных соображений. Ключ теперь у меня. - Он тотчас же вынул из кармана тяжелую никелированную грушу и завертел вокруг нее тонкий золотистый ключик.
Люсин пожал плечами и, осторожно присев на самый краешек соседнего с мадам Локар кресла, шепнул ей:
- Как придет представитель посольства, так и начнем. - Потом он повторил это по-русски для всех.
От мадам веяло тонким, чуть горьковатым ароматом. Люсин уселся поплотнее и вытащил свою трубку.
- О, - оживилась мадам, - комиссар Мегрэ.
"А, чтоб тебя! И эта туда же!" - выругался про себя Люсин и спрятал трубку.
- Это для того, чтобы производить более солидное впечатление на администраторов отелей, - шепнул он ей. - Специально захватил с собой.
Она заговорщически улыбнулась и милостиво кивнула ему.
"Как королева держится, - подумал Люсин. - И правильно в сущности. Отчего бы нет?"
Но он заставил себя думать о другом. Оборвал мысль. Не дал себе прийти к банальному открытию, что каждая женщина, чувствующая себя королевой, оной особой и кажется. Мадам ему понравилась, и он внутренне немного стеснялся того мига, когда станет в ее присутствии рыться в вещах господина из 1037 номера. Тут бы и выручила трубка! Она бы придала всей процедуре гениальный мазок законченности, высокой какой-то значимости. Но Люсин уже стыдился ее, как, наверное, стыдился бы лупы в руках.
Он встал, подошел к столику и позвонил в вестибюль. Спросил, ре появлялся ли человек из посольства, и велел фотографу подниматься. Фотограф, увешанный аппаратами, с его ослепительной вспышкой будет явно уместен. Во всяком случае он мог с лихвой компенсировать отсутствие лупы и трубки.
- Как прибудут из посольства, так сразу и начнем, - опять пообещал Люсин.
Заложив ногу на ногу и оттянув носок, Женевьева покуривала "Кент" и любовалась новенькой, синего английского лака туфелькой. Администратор о чем-то перешептывался с официантом.
- А вы, Витя, собственно, можете быть свободны, - сказал Люсин. - Спасибо вам за помощь. У вас ведь, наверное, дела есть?
- Ну что вы! - Витя снисходительно улыбнулся. - Какие уж тут дела. Я вот вспоминаю подробности вчерашнего дня, и мне кажется, что он очень торопился за завтраком.
- Почему же это вам кажется?
- А как же! - Витя даже подался вперед. - Осетринку только, извините, вилкой потыкал, а кофе…
- Осетрина свежая была?
- Помилуйте!
- Ну ладно, еще раз спасибо, Витя. Увидимся!
Витя недовольно пожал плечами и направился к лифту. Но только нажал кнопку вызова, как двери раскрылись и из кабины вышел высокий, представительный мужчина в отлично сшитом синем в белую полоску костюме. Блеснув обворожительной и чуточку меланхоличной улыбкой, он направился прямо к Люсину, хотя виделись они впервые. Следом за ним вышел ощетинившийся просветленными объективами и блендами фотограф.
Люсин обменялся с сотрудником посольства крепким рукопожатием и представил ему присутствующих. Прислушиваясь к своей красивой, уверенной речи, он ввернул даже один столичный оборот, с которым познакомился на просмотре фильмов последнего Каннского фестиваля. Дипломат это явно оценил.
- Вы превосходно знаете наш язык, господин Люсин, - поклонился он и вдруг спросил по-русски: - Ну что ж, начнем, пожалуй?
- Ключ, - сказал Люсин и протянул администратору раскрытую ладонь.
Тот осторожно опустил в нее тяжелую грушу.
Непринужденным жестом Владимир Константинович пригласил всех проследовать по коридору. Пропустив дипломата, мадам и Женевьеву, тихо спросил администратора:
- Что-то они у вас такие тяжелые?
- Чтоб постояльцы в карманах не таскали, - жарко шепнул тот в самое ухо.
- Умно придумано, - хмыкнул Люсин. - Вы задержитесь тут, в холле, и проследите, чтоб нам не мешали. Ладно?
Администратор разочарованно склонил голову набок.
- Посидите немножко с Витей, - сказал Люсин. - Я вижу, он еще не уехал, - кивнул он на топтавшегося перед лифтами официанта.
С озабоченным лицом зашагал он по красной ковровой дорожке мимо отделанных под орех дверей, почти касаясь головой низкого, пылающего люминесцентными трубками потолка. Вся компания почтительно ждала его у двери 1037 номера. Фотограф, прижав к уху японскую вспышку, выслушивал, есть ли в ней ток. Вспышка явно не жужжала.
Люсин повернул ключ и распахнул дверь. В номере был полумрак. Нашарив выключатель, зажег свет, который включился не сразу, а нарастающими конвульсивными всполохами. "Дроссель плохо контачит", - отметил он и пригласил понятых и представителя посольства первыми проследовать в номер. Затем он предложил мадам и Женевьеве Овчинниковой задержаться у входа, пока фотограф произведет съемку. Когда все было сделано, он усадил дам в глубокие огненные кресла и приступил к детальному осмотру вещей. Предстояла большая канитель, увенчать которую должны были опись вещей и протокол осмотра. И один только Бог знал, пригодится ли хоть что-нибудь из этого для нужд следствия.
В стенном шкафу стоял легкий кожаный чемодан. Наклейки гостиниц, кемпингов, мотелей. Возможно, хозяин водил автомобиль.
Чемодан был не заперт. Люсин положил его на стол и раскрыл. Серый, исландской шерсти свитер, рубашки, галстуки, пара замшевых перчаток, какая-то легкая курточка, два ящичка гаванских сигар "Корона коронас" (куплены, очевидно, в Москве, благо дешевы), электрогрелка и другие мало о чем говорящие вещи. Другое дело нейлоновая, на молнии папка. Ее следует осмотреть особо.
Люсин уложил вещи обратно в чемодан и опустил крышку. Рядом на полированной поверхности стола осталась только папка и маленькая сафьяновая коробочка. Он повертел, повертел ее и, нажав незаметно на какой-то потайной гвоздик, раскрыл. Вид у Люсина при этом был такой, словно он чему-то неожиданно удивился.
Коробочка была выложена серым лоснящимся атласом, на котором тяжелым лиловым светом переливался золотой аметистовый перстень. На внутренней стороне его было вырезано имя "Гвидо". Люсин вытащил перстень и, прищурившись, поглядел на свет. Фиолетовые изломанные огни закружились в калейдоскопической разгранке. Перстень был явно мужской. Об этом говорила и величина камня, и массивность зажавших его золотых лап. Но предназначался он для пальца тонкого, женственного…
Люсин положил перстень в коробочку, отметив в памяти марку известнейшего магазина Картье. Он вновь откинул крышку чемодана и разворошил вещи. Так и есть! Достал двумя пальцами перчатку и, высоко подняв, повертел ее, словно кисть винограда.
Перчатка и перстень предназначались для разных рук. Логичнее предположить, что в чемодане хранят свои перчатки и чужой перстень, чем наоборот. Более того, именно перстень, а не перчатки, может быть, скажем, предназначен для подарка. Кому? Может быть, тому самому Гвидо?
- Скажите, мадам Локар, какие руки были у мосье?
- Простите?
- Ну, большие, маленькие…
- Средние. Нормальные мужские руки.
"Значит, колечко кому-то предназначалось".
- Волосатые?
- Да, немного.
- А какого цвета волосы?
- На руках?
- Разумеется.
- Такие же… Я имею в виду, как и на голове. Темные.
"Окажись они светлыми, сразу бы завертелся третий вариант.
Хорошо хоть, волосы как будто свои…"
- Составим опись сейчас или после осмотра сразу все и перепишем? - спросил Люсин посольского чиновника.
- Как вам будет угодно, - улыбнулся тот и развел руками.
- Тогда после, - решил Люсин. Бросил коробочку в чемодан и защелкнул замок. - Папку тоже под самый конец поглядим.
В шкафу висели два костюма: черный - вечерний и серый - деловой; на полках были уложены сорочки и голубая пижама.
- Скажите, мадам Локар, - спросил Люсин, - в каком костюме вы видели его последний раз?
- В сером.
- Вот в этом? - Люсин снял вешалку с пиджаком.
- Нет. Тот был в клетку.
"Значит, он не переодевался после завтрака".
Люсин легко прошелся по карманам. Вроде ничего интересного. Мелочь наша и не наша, троллейбусные билеты и билеты в кино, крошки табака…
- Он курил?
- О да! Сигары, - ответила мадам.
"Значит, не только сигары. Ну конечно! - обрадовался Люсин, обнаружив смятую целлофановую пачку "Филипп Моррис". Но тут же лежала и сигара в алюминиевом футляре. - Сигареты мог держать для угощения. Бывает и такое".
- Он носил кольцо?
- Да. Золотое обручальное, но как вдовец, и на среднем пальце правой руки массивное серебряное с чернью кольцо с черепом.
- Не масонское? - оживился чиновник.
- Не знаю, - равнодушно повела плечом мадам.
"Масонское? Любопытно… А вот это еще любопытней!" Люсин извлек из бокового кармана серого пиджака несколько квитанций комиссионных магазинов.
- Так… Куплено в комиссионном на Арбате, - сказал он. - Рисунок Ю. Анненкова тушью "Женщина в ванне", тридцать два на двадцать восемь, цена сорок пять рублей. Любопытно… Это тоже на Арбате - художник Сомов "Арлекин и Смерть", девяносто четыре рубля.
"Сомов потянул больше".
Люсин скользнул взглядом по стенам. Кроме гостиничной картинки, изображавшей каких-то людей, любующихся с Ленинских гор Лужниками, других шедевров живописи не было.
"Где же они, эти Арлекин и женщина в ванной?"
Третья квитанция, выписанная антикварным магазином на улице Горького, лаконично сообщала, что пропавший владелец этих костюмов, покупавший картины, приобрел еще и Будду, позолоченного, высотой 14 см, с дефектами. Стоил Будда полсотни.
Но его тоже не было видно.
"Искусством интересуется… Божественным… И чего он в Загорск-то не поехал? Что ж с ним, беднягой, приключилось?"
Люсин закрыл шкаф и еще раз оглядел номер. За сдвинутыми шторами привычно гудел город.
"Зачем это я свет зажег, когда на дворе день? Надо было только штору раскрыть. А публика небось подумала, что так надо…"
Он подошел к телевизору и раскрыл столик. Там, рядом с экспортной "Столичной", изготовленной из отборной пшеницы (отлитые на стекле английские буквы гарантировали однократное употребление стеклотары), скрывался позолоченный Будда. Был он страшен, трехголов и толстопуз и вид имел неприличный.
"А я-то представлял себе Будду по-другому. Думал, что он, как человек, а у этого морда кабанья и черепа на голове. Но им виднее. Высота та же, позолочен, потерт, пальцы сломаны. Так что, несомненно, с дефектами. Он самый и есть. За полсотни я бы такого купил. Забавно".
"Столичную", которую надпись на этикетке рекомендовала слегка охладить, пропавший иностранец в холодильник не ставил, видимо, вообще к ней не притрагивался, так как была она завернута в первозданный целлофан.
"Неужто тоже для кого-то припас? Тут, наверное, ноль восемь. Удивительный человек!"
Дошла очередь до письменного стола. Там-то и отыскались в среднем ящике завернутые в бумагу "Женщина в ванне" да "Арлекин и Смерть". Женщина была голой, но выглядела скромно. Люсин решил, что за несколько штрихов черной туши сорок пять рублей многовато. Зато другая картина была многоцветной акварелью. Желтый скелет в черном, забрызганном жемчужными слезками плаще выглядел весьма внушительно. К тому же он еще наигрывал на скрипочке из берцовой кости.
"Тоже дороговато", - решил Люсин.
В тумбе стола он нашел две нераспечатанные коробки шоколада ("Поистине этот человек живет для других!") и план ВДНХ.
Не обрадовала его и ванная. Там на зеркальной полочке стояли всевозможные флаконы, мыльница с тремя сортами мыла, какая-то ароматичная соль и бритва. "Золинген" в кожаном футляре.
"Опасная! - с уважением подумал Люсин. - Не какая-нибудь электрическая. Значит, выбрит всегда, как биллиардный шар".
Еще висел там мохнатый халат, стояли поролоновые туфли и прямо в ванной валялась мочалка, вернее, настоящая морская губка.
"Вот и все. Документы, деньги и сертификаты у него при себе. Человек он небедный и со вкусом. Но все в меру. Джентльмен".
- Он ведь настоящий джентльмен, не правда ли? - спросил Люсин, выходя из ванной.
- Думаю, что да, - согласилась мадам Локар.
- И, конечно, вчера за завтраком он был гладко выбрит?
- Конечно.
- У брюнетов это, знаете, целая проблема: не пройдет и часа, как снова синева проступает.
- Он всегда был гладко выбрит.
"Отлично! Это хорошо, что у него опасная, очень хорошо… Но ведь перед вечером ему надо было где-то побриться?"
- Ну что ж, дамы и господа, осмотрим теперь эту папку и приступим к описи.
Люсин прошел к столу, раскрыл папку и аккуратно вывалил на стол ее содержимое.
Фотограф на всякий случай сделал несколько снимков.
- У вас все? - спросил его Люсин.
- Все.
- Тогда раздвиньте, пожалуйста, шторы и погасите свет.
При дневном свете все как-то повеселели. Мадам подошла к окну. В обесцвеченное жарой июльское небо весело изливали лиловые клубящиеся струи трубы ТЭЦ. По реке медленно тащился белый прогулочный катер. Женевьева закурила новую сигарету и Длинным перламутровым ноготком время от времени сбивала с нее серую колбаску пепла. Фотограф перекручивал пленку, а посольский чиновник, откинувшись в кресле, вдохновенно разглядывал потолок, словно стихи сочинял.
Никто уже не ожидал от осмотра никаких чудес, и потому предметы, хранившиеся в нейлоновой папке, не вызывали особого интереса.
А напрасно…
Там был туристский план Москвы, черный пакет с фотографиями, колода карт, путеводитель по Ленинграду, изданный АПН на английском языке, и еще какая-то безделушка не безделушка, брелок не брелок, в общем, ярко-синяя керамическая фигурка величиной с мизинец. Видно, старинная.
Сначала Люсин взялся за план. Метро Калужская было обведено карандашом. На обороте, в списке транспорта, был отмечен автобус 531 "красный", курсирующий от Калужской до Красной Пахры.
Не обнаружив на плане других пометок, Люсин шагнул к гардеробу и, еще раз тщательно осмотрев карманы, забрал все найденные в них билеты. Затем, вернувшись к столу, он взялся за карты. Такие ему еще никогда не встречались, хотя он повидал немало различных колод. Нет, это были карты, одинаково не похожие ни на обычные игральные, ни на те изображения экзотических стран и ярких, весьма легко одетых женщин, которые можно купить в первом же заграничном порту. Даже масти здесь были особые. Не какие-нибудь "крести" и "буби", а желуди с дубовыми листьями и неведомые желтые шары. Только пики, или, как их чаще именуют в кубрике, вини, были еще малость похожи на настоящие.
Иначе выглядели и фигуры. Валеты, дамы и короли совершенно на себя не походили, и, кроме них, Люсин обнаружил еще свечи, булавы и шпаги. Всего он насчитал в колоде семьдесят восемь листов. Иного названия, как чертовы карты, он для них не нашел.
Путеводитель по Ленинграду никаких явных пометок не содержал, а в черном пакете лежали шесть совершенно одинаковых снимков какого-то рваного, истершегося на сгибах манускрипта. Тонким старорежимным стилем рондо на русском языке с ером и ятем было записано стихотворение.
Люсин прочел его два раза, облизал губы, потом, забывшись, достал злополучную трубку и принялся упорно грызть мундштук. Прочел стихотворение в обратном порядке, вздохнул и сказал:
- Все ясно, дамы и господа, а также дорогие товарищи… Более или менее ясно. В этом смысле, конечно…
Сунув фотографии в пакет, он все уложил в папку и опять полез в чемодан. Извлек оттуда коробочку с перстнем и переложил ее в папку. Некоторое время молча сидел в кресле с весьма озабоченным видом, но вдруг, точно на него снизошло откровение, вскочил и, позвав понятых, кинулся в ванную.
Все с вялым интересом следили за тем, что будет. Из ванной Люсин вернулся со стаканом для полоскания, который он бережно нес на собственном носовом платке. Поставив стакан на стол и осторожно вытянув из-под него платок, Люсин стрельнул глазами по комнате и подхватил стакан для питья и крышку графина. Все эти нехитрые изделия Гусь-Хрустального завода он уложил в коробки с ватой, которые извлек из портфеля.
Эта работа далась ему, по-видимому, не так-то легко - затылок его побагровел, а розово-лиловые пятна на носу обозначились ярче. Уложив коробки в портфель, Люсин употребил платок по назначению. Покашлял в него и отер себе лоб и затылок.
- Эту папку я забираю до конца расследования, - сказал он чиновнику. - А остальные вещички можно сдать пока в камеру хранения. Давайте составим опись.
Изнывавший от скуки чиновник на секунду оживился и робко спросил:
- Может, перепишем одну только папку? Ведь остальные вещи будут в камере хранения.
Мысль эта показалась Люсину довольно здравой. Он подумал с минуту и, как бы извиняясь, развел руками:
- К сожалению, таков порядок… Но мы быстро с этим справимся. Вроде бы я все помню, потом проверим, не упустил ли чего.
Он достал из портфеля портативную машинку "Колибри", заправил в нее три экземпляра и принялся бодро отстукивать опись. Но, дойдя до "Сигар гаванских ("Корона коронас") - 2 ящ.)", он перестал вдруг печатать, поднялся и вновь полез в чемодан. Достав эти самые "2 ящ.", он быстро раскрыл их один за другим перочинным ножом. В первом ящике действительно, как снаряды, были уложены длинные алюминиевые футляры с великолепными, золотисто-серого цвета сигарами. Зато второй ящичек вместо тривиальных сигар порадовал хорошенькой иконкой. Была она на гнутой доске и выглядела весьма старой, хотя краски, слегка, правда, облупившиеся, сверкали удивительно свежо. Фон иконы был светлый, как вечереющее тепло-латунное небо. Три синих фигуры с крыльями и золотистыми нимбами вокруг голов сидели за овальным столом, уставленным одними только чашами. В руках небожителей были длинные тонкие копья. Складки их синих хитонов были очерчены схематично и резко.
Бесстрастная, не проронившая за все это время ни слова Женевьева Овчинникова при виде иконы явно взволновалась.
- Вам она знакома? - спросил ее Люсин.
- Нет! - почти выкрикнула Женевьева и, отрицательно покачав головой, уже спокойно добавила. - Эта, - здесь она сделала ударение, - мне незнакома. Но точно в такой же манере выполнена знаменитая рублевская "Троица"… Может, всего лишь копия?
Засыпавший уже чиновник тоже несколько оживился.
- Это криминал? - спросил он по-русски.
Тут только Люсин сообразил, что все это время разговор шел на Другом языке. Впрочем, такое было в порядке вещей. Не переводить же специально для фотографа, которому было, как говорится, До лампочки.