Внутри строения он пошарил по стене в поиске двери справа, нашел ее и постучал. Немедленного ответа не последовало, а раздался слабый блеющий звук, источник которого мог находиться и вне помещения. Он постучал снова и толкнул дверь. Та открылась.
Слабый багровый свет от тлеющих в жаровне углей освещал помещение; в комнате стоял запах несвежей пищи.
- Поэт?
Опять раздались те же невнятные звуки, но на этот раз они были ближе. Аббат подошел к очагу, расшевелил дотлевающие угли и зажег лучину. Оглядевшись, он содрогнулся при виде хаоса, царящего в комнате. Она была пуста. Дом Пауло зажег масляную лампу и отправился исследовать остальное помещение. Его придется тщательно вычистить и окурить дымом (и скорее всего провести тут изгнание дьявола) до прибытия Тона Таддео. Он надеялся, что Поэт уберет здесь, но надежда на это была слабой.
Во второй комнате Дому Пауло показалось, что кто-то наблюдает за ним. Остановившись, он медленно обернулся.
Одинокий зрачок пялился на него из сосуда с водой, стоящего на полке. Аббат успокоенно кивнул ему и вышел.
В третьей комнате он увидел козла. Это была их первая встреча.
Козел стоял у дальней стены большого кабинета, пережевывая ростки брюквы. Похоже, что то был козленок, родом с гор, но у него была совершенно лысая голова, которая в свете лампы казалась голубоватой. Несомненно, он родился уродцем.
- Поэт? - тихо спросил он, глядя на козла, пока рука его искала нагрудный крест.
- Иди сюда, - раздался сонный голос из четвертой комнаты. Дом Пауло облегченно вздохнул. Козел продолжал жевать зелень. Ну и дикие же мысли приходят в голову!
Поэт лежал, распростершись на постели, рядом в пределах досягаемости стояла бутылка вина: когда свет лампы упал на него, он раздраженно прищурил свой здоровый глаз.
- Я спал, - пожаловался Поэт, прилаживая на место черную повязку на глазу и протягивая руку за бутылкой.
- А теперь просыпайся. И немедленно убирайся отсюда. Сегодня же вечером. Вытаскивай свои пожитки в холл, чтобы тут можно было проветрить. Если хочешь, можешь спать в келье у конюхов на нижнем этаже. Утром вернешься и вычистишь все добела.
В этот момент Поэт выглядел как сломанная лилия: порывшись, он что-то нашел под одеялом. Вытащив из-под него сжатый кулак, он задумчиво посмотрел на него.
- Кто раньше пользовался этими покоями? - спросил он.
- Монсиньор Лонджи. Ну и что?
- Интересно, кто притащил сюда полчища клопов? - Поэт открыл кулак, подцепил что-то на ладони, раздавил между ногтями и отшвырнул остатки. - Все они могут достаться Тону Таддео. Мне они не нужны. Как только я тут очутился, они меня живьем съедают. Я и сам собирался уйти отсюда, а теперь, когда вы мне предлагаете мою старую келью, я просто счастлив…
- Я не имел в виду…
- …воспользоваться еще некоторое время вашим гостеприимством. Во всяком случае, пока я не окончу свою книгу.
- Какую книгу? Впрочем, неважно. Вытаскивай отсюда свои пожитки.
- Сейчас?
- Сейчас.
- Отлично. Не думаю, что мог бы выдержать еще одну ночь с этими клопами. - Поэт сполз с постели и приостановился, чтобы сделать глоток.
- Отдай мне вино, - приказал аббат.
- О, конечно. Попробуй. Из прекрасных виноградников.
- Спасибо, потому что оно украдено из монастырских подвалов. Кажется, вино для причастия. Это тебе не приходило в голову?
- Меня в сие не посвящали.
- Удивительно, что ты вообще думаешь об этом, - Дом Пауло взял бутылку.
- Я вообще его не крал. Я…
- Не в вине дело. Откуда ты украл козла?
- Да не крал я его, - взмолился Поэт.
- Он что - возник просто так?
- Это подарок, досточтимейший.
- От кого?
- От дорогого друга, высокочтимейший.
- От какого дорогого друга?
- От моего, сир.
- Что за парадокс? Откуда у тебя здесь…
- От Бенджамина, сир.
Дом Пауло не мог скрыть тени удивления, мелькнувшего на его лице.
- Ты украл его у старого Бенджамина?
Поэт моргнул при этом слове.
- О, прошу вас, - только не крал.
- Тогда что же?
- После того как я сложил сонет в его честь, он настоял, чтобы я взял его в качестве дара.
- Говори правду!
Поэт жалобно сглотнул.
- Я выиграл его в игре в блошки.
- Вижу.
- Это правда! Этот старый колдун ободрал меня до нитки и отказался верить на слово. Мне пришлось поставить мой стеклянный глаз против козла. Но я все отыграл.
- Гони этого козла из аббатства.
- Но это восхитительный образец козла. Молоко его пахнет неземными ароматами и исключительно питательно. В сущности, именно его присутствием объясняется долголетие старого еврея.
- Сколько ему?
- Пять тысяч четыреста восемь лет.
- А я думал, что ему всего три тысячи двести… - Дом Пауло разочарованно замолчал. - Что ты делал на Последнем Успокоении?
- Играл в блошки со старым Бенджамином.
- Я имел в виду… - аббат сдержал себя. - Не важно. А теперь убирайся отсюда. Завтра вернешь козла Бенджамину.
- Но я честно выиграл его.
- Не будем спорить по этому поводу. В таком случае отведи козла в конюшню. Я сам его верну.
- Почему?
- Козлы нам не нужны. И тебе тоже.
- Хех-хе, - лукаво сказал Поэт.
- Что это значит, нечестивец?
- Прибывает Тон Таддео. Прежде чем он уедет, в козле будет большая необходимость. Уж в этом вы можете быть уверены, - и он хмыкнул, восторгаясь собственной проницательностью.
Аббат повернулся к выходу, чувствуя нарастающее раздражение.
- Убирайся же наконец, - с излишним гневом вымолвил он, направляясь разбираться с конфликтом в подвале, где ныне размещалась Меморабилия.
Глава 14
Глубокий, выложенный камнем подвал был выкопан столетия назад, в те времена, когда с севера начали просачиваться кочевники и орды захватили пустыню и большие пространства Долин, огнем и мечом опустошая все, что лежало у них на пути. Меморабилия, малая часть тех знаний, которых аббатству удалось уберечь от забвения, была спрятана в подземном убежище, чтобы спасти бесценные рукописи и от кочевников, и от "крестоносцев мести", созданных схизматическими орденами для борьбы с неверными, но погрязнувших в грабежах и сектантских раздорах. Ни кочевников, ни солдат военного ордена святого Панкраца не интересовали книги аббатства, но кочевники могли сжечь их просто из радостного стремления к всеобщему разрушению, а вооруженные братья-рыцари могли побросать их в костер как "еретические" сочинения, не соответствующие теологическим взглядам их антипапы Виссариона.
Но теперь Темные века, похоже, клонились к закату. Двенадцать столетий огонек знаний тлел в монастырях, и только сейчас он был готов возгореться. Давным-давно, в отдаленные времена, некоторые гордые мыслители утверждали, что ценность знаний не может быть разрушена - идеи не подвержены гибели, а правда бессмертна. Но то было истиной только в определенном, малом смысле, думал аббат, и не носило всеобъемлющего характера. Чтобы быть точным, мир обладал объективным смыслом, которым были слово и образ Создателя, лежащие по ту сторону морали, но главное было в Боге, а не в Человеке, пока тот был подвержен непрестанной цепи перерождений, темным озарением, не понимающим ни речи, ни культуры человеческого общества. Да, Человек является носителем и культуры, и духа, но культура его не бессмертна, и если он погибает от несчастных случаев или от старости, то человеческое представление о смысле жизни и понимание, что такое правда, идут на убыль, оставаясь невидимыми пребывать в объективном логосе Природы и в невысказанном логосе Бога. Правду можно распять на кресте, но она скоро возрождается к жизни.
Меморабилия была полна древних слов, древних формул, древних соображений о смысле бытия, созданных творцами, умершими давным-давно, когда ушли в глубины забвения все существовавшие общества. Мало что из их сочинений ныне можно было понять. Некоторые документы были столь же неясны для восприятия, каким показался бы требник шаману кочевого племени. Другие содержали лишь красивые периоды, выстроенные в определенном порядке, который позволял догадываться о заключенном в них смысле - так же как, попав в розарий, кочевник сделает себе ожерелье из цветов. Первые Братья ордена Лейбовица пытались набросить нечто вроде вуали на тело распятой цивилизации; она, как они пытались изобразить, исчезла, сохраняя облик древнего великолепия, но облик этот с трудом можно было различить; он был неполон и труден для восприятия. Монахи хранили его в нетронутости, и вот ныне он снова представал миру, если мир хотел и был готов вглядеться в него и, исследовав, понять. Меморабилия сама по себе не могла возродить древнюю науку или высокую цивилизацию, ибо культура являлась порождением человеческих племен и сообществ, а не древних толстых томов, но книги могли этому помочь, как надеялся Дом Пауло, - книги могли указать направление и предложить помощь в деле возрождения науки. Так уже было однажды, на что указывал почтенный Боэдуллус в своем "De Vestigiis Antecessarum Civitatum".
И настало время, думал Дом Пауло, напомнить им, кто поддерживал искру знаний, пока весь мир был погружен в сон. Остановившись, он обернулся, ибо на какое-то мгновение ему показалось, что опять слышит испуганное блеяние козла Поэта.
Шум из подвала скоро дошел до его слуха, когда он достиг подземных помещений, где был источник беспорядка. Кто-то колотил железом по камню. Запах пота мешался с ароматом старых книг. Нервная суматоха, не приличествующая ученым, переполняла библиотеку. Послушники носились взад и вперед с инструментами в руках, стояли в группах, изучая разостланные на полу чертежи, передвигали столы и шкафы, ставя на их место какие-то приспособления. Смутившись от внезапно появившегося света лампы, брат Амбрустер, библиотекарь и ректор Меморабилии, стоял, наблюдая за происходящим из дальнего укрытия между шкафами, сжав руки; на лице его была мрачность. Дом Пауло постарался не встретиться с его обвиняющим взглядом.
Брат Корнхоер встретил своего владыку торжествующей улыбкой, полной энтузиазма.
- Ну, отец аббат, скоро мы дадим вам свет, которого не видел никто из живущих.
- Ты поддаешься излишнему тщеславию, брат, - заметил Пауло.
- Тщеславию, Домине? Из-за того, что хочу всего лишь найти применение всему, что мы изучали?
- Я имею в виду ту спешку, с которой вы трудитесь, чтобы успеть поразить прибывающего гостя. Но не обращайте внимания. Дайте-ка мне посмотреть на ваши инженерные чудеса.
Он подошел поближе к склепанному сооружению. Оно не напоминало ничего стоящего, разве что машину для пыток пленников. Шест, служащий стержнем, при помощи шкивов и ремней был соединен с крестовиной. Четыре колеса от вагонеток, разделенные несколькими дюймами, крепились на шесте. Кроме того, здесь было бесчисленное количество медной проволоки, ранее служившей для птичьих клеток, а ныне выпрямленной в кузне соседней деревушки. Колеса могли свободно вращаться, заметил Дом Пауло, так как тормозные устройства пока были в бездействии. Куски железа были обмотаны бесчисленными витками проволоки - "обмотка поля", как назвал их Корнхоер. Дом Пауло торжественно покачал головой.
- Для аббатства это будет величайшее изобретение с тех пор, как сто лет назад мы поставили тут печатный станок, - гордо объявил Корнхоер.
- Но будет ли это работать? - засомневался Дом Пауло.
- Ставлю все свои месячные труды, милорд!
"Ты ставишь куда больше", - подумал священник, по подавил чуть не вырвавшиеся слова.
- Откуда пойдет свет? - спросил он, снова приглядываясь к странному сооружению.
Монах рассмеялся.
- О, у нас есть для этого специальная лампа. То, что вы видите - всего лишь динамо-машина. Она производит электрическую субстанцию, от которой горит лампа.
Грустно кивая головой, Дом Пауло прикинул, какое пространство библиотеки занимает динамо-машина.
- А нельзя ли, - пробормотал он, - извлекать ее, например, из кошачьей шкуры?
- Нет, нет… Электрическая субстанция - это… Вы хотите, чтобы я вам объяснил?
- Лучше не надо. Естественные науки - не мое призвание. Предоставляю заниматься ими вашим более молодым головам, - он поспешно отступил, чтобы его не задело брусом, который торопливо протащили мимо два послушника. - Скажи мне, - произнес он, - если, изучив бумаги Лейбовица, ты понял, как можно сделать такую машину, почему этого не понял никто из твоих предшественников?
Несколько секунд монах молчал.
- Объяснить это нелегко, - наконец сказал он. - В сущности, в тех рукописях, что дошли до нашего времени, нет прямых указаний, как построить динамо. Скорее можно считать, что информация разбросана по самым разным источникам. Имеется лишь ее часть. Об остальном пришлось догадываться. Но для этого нужно было обзавестись некоторыми рабочими теориями - информацией, которой не было у наших предшественников.
- У нас она есть?
- Да, так как… появилось несколько человек, таких как… - теперь голос его был преисполнен глубокого уважения, и он помедлил, прежде чем произнести имя, - как Тон Таддео…
- Ты совершенно уверен в своих словах? - почти мягко спросил аббат.
- Сравнительно недавно некоторые философы стали заниматься новыми физическими теориями. В сущности, то была работа… работа Тона Таддео, - у него в голосе снова появились нотки почтительности, заметил Дом Пауло, - которая и дала необходимые рабочие аксиомы. Например, его работа о Движении Электрической Субстанции и его Теория Конденсаторов…
- Ему, должно быть, будет приятно увидеть, как его мысли воплощаются в жизнь. Не могу ли осведомиться, где сама лампа? Я надеюсь, что она не больше этого динамо?
- Вот она, господин мой, - сказал монах, вынимая из стола небольшой предмет. Казалось, что он представлял собой лишь скобку, поддерживающую пару черных стерженьков и винт для их регулировки. - Это уголь, - объяснил Корнхоер. - Древние называли ее "дуговой лампой". Есть и другие виды ламп, но у нас не было материалов, чтобы сделать их.
- Восхитительно. Откуда же будет идти свет?
- Вот отсюда, - монах показал на пространство между угольками.
- Должно быть, огонек будет очень маленьким, - сказал аббат.
- Но каким ярким! Ярче, как я прикидываю, сотни свечей.
- Не может быть!
- Вы думаете, что он будет резать глаза?
- Я считаю абсурдом… - и, заметив страдальческое выражение на лице брата Корнхоера, аббат торопливо добавил: - Как мы привязаны к восковым свечам и искрам из кошачьей шерсти.
- Порой я задумывался, - застенчиво признался монах, - не использовали ли древние это освещение на алтарях вместо свечей.
- Нет, - сказал аббат. - Совершенно точно, что нет. Это я могу тебе сказать. Так что, прошу тебя, отбрось эту идею как можно скорее и никогда к ней не возвращайся.
- Да, отец аббат.
- А куда ты собираешься подвесить эту штуку?
- Ну… - брат Корнхоер помедлил, обводя внимательным взглядом сумрачное пространство подвального помещения. - Я об этом еще не думал. Я предполагаю, что она может висеть над тем столом, где Тон Таддео… ("Почему он помедлил, прежде чем произнести это имя", - раздраженно подумал Дом Пауло)… будет работать.
- Лучше мы спросим об этом брата Амбрустера, - решил аббат и заметил, что монах смутился. - В чем дело? Неужели вы с братом Амбрустером…
На лице Корнхоера появилось извиняющееся выражение.
- Честное слово, отец аббат, я все время старался держать себя в руках. Да, мы обменялись парой слов, но… - он пожал плечами. - Он не хочет что-либо здесь менять. Он продолжает бормотать о колдовстве и тому подобное. Договориться с ним непросто. Он уже почти ослеп из-за того, что ему приходилось читать в полутьме - и все же утверждает, что наши дела - это дьявольские выдумки. И я не знаю, что ему сказать.
Слегка нахмурившись, Дом Пауло пересек помещение, направляясь к тому месту, где продолжал стоять брат Амбрустер, наблюдая за происходящим.
- Наконец ты добился своего, - сказал библиотекарь Корнхоеру. - Когда же ты сделаешь и механического библиотекаря?
- Мы уже нашли указания, брат, что в свое время были такие штуки, - пробурчал изобретатель. - В описании аналитических машин есть ссылки, что…
- Хватит, хватит, - вмешался аббат, а затем обратился к библиотекарю. - Тону Таддео понадобится место для работы. Что ты можешь предложить?
Амбрустер ткнул пальцем на раздел Натуральных Наук.
- Пусть читает на пюпитре, как и все.
- А как насчет того, чтобы он мог заниматься на более открытом пространстве, отец аббат? - торопливо выдвинул Корнхоер встречное предложение.
- За столом ему понадобятся абака, грифельная доска и место для записей. Мы можем отделить его временной ширмой.
- Я считал, что он направляется сюда, дабы ознакомиться с нашими комментариями по Лейбовицу и с более ранними текстами, - с подозрением сказал библиотекарь.
- Этим он и будет заниматься.
- Тогда, если вы дадите ему место в середине, он сможет ходить взад и вперед. Самые редкие книги прикованы цепями и далеко их не унесешь.
- Проблемы в этом нет, - сказал изобретатель. - Просто снять цепи. Они выглядят очень глупо. Еретические культы давно скончались или они почти неизвестны. Уже сто лет никто и не слышал о панкратианском военном ордене.
Амбрустер покрылся краской гнева.
- Обойдемся и без тебя, - рявкнул он. - Цепи останутся на своих местах.
- Но зачем?
- Они не для тех, кто сжигает книги. Теперь нам доставляют беспокойство деревенские. И цепи останутся.
Корнхоер повернулся к аббату и развел руками.
- Вы видите, милорд?
- Он прав, - сказал аббат. - В деревне порой ходят самые разные разговоры. Не забывай, что городской совет отнял у нас школу. Теперь они прибрали к рукам библиотеку в деревне и хотят, чтобы мы им заполнили полки. Лучше всего разными редкими книгами, конечно. И дело не только в этом - в прошлом году воры доставили нам немало хлопот. Брат Амбрустер прав. Самые редкие книги останутся на своих местах, прикованные к столам.
- Хорошо, - вздохнул Корнхоер. - Значит, он будет работать в алькове.
- И где же тогда ты повесишь свою волшебную лампу?
Монах оглядел кубатуру пространства. Оно представляло собой одно из четырнадцати совершенно одинаковых помещений, приспособленных для определенной цели. Над каждым альковом высилась арка, и на железных крюках, вмурованных в ключевой камень каждой, висело тяжелое распятие.
- Если он собирается работать в алькове, - сказал Корнхоер, - мы просто снимем распятие и временно повесим ее здесь. Другого выхода…
- Еретик! - прошипел библиотекарь. - Язычник! Осквернитель! - Амбрустер воздел к небу дрожащие руки. - Господи, помоги мне, а то иначе я растерзаю его своими же руками! Придет ли конец его измышлениям? Забери его прочь! Прочь! - он повернулся к ним спиной, не опуская дрожащих рук.