Аббат остановился в коридоре, дожидаясь, когда смолкнет голос чтеца. Он взглянул на стол, подготовленный для него, отца Галта, почетного гостя и его сопровождения. "На кухне опять просчитались", - подумал он. На столе стояло восемь приборов. Трое офицеров, Тон, его помощник и два священника составляли в сумме семь человек - хотя на всякий случай отец Галт предупредил брата Корнхоера, что ему, возможно, придется сидеть с ними. Чтец закончил оповещение, и Дом Пауло вошел в зал.
- Flectamus genua, - услышал он с кафедры.
Аббат благословил свою паству, и сборище людей в рясах перекрестилось с военным единообразием.
- Levate.
Заняв свое место во главе стола, Дом Пауло перевел взгляд на вход в зал. Галт должен был сопровождать всех остальных. Для них предварительно накрыли стол в комнате для гостей, чтобы им не так бросалась в глаза скудость монашеской трапезы.
Когда гости появились, он оглянулся в поисках брата Корнхоера, но монаха с ними не было.
- Для кого восьмое место? - шепотом спросил он у отца Галта, когда все расселись.
Галт непонимающе взглянул на него и пожал плечами.
Ученый занял место по правую руку от аббата, а остальные расселись у торца стола, оставив кресло слева от него пустым. Он еще раз вернулся, чтобы пригласить Корнхоера присоединиться к ним, но чтец снова поднял голос, прежде чем аббат успел встретиться с монахом глазами.
- Oremus, - ответил аббат, и множество людей дружно склонило головы.
Пока шло благословение пищи, кто-то неслышно скользнул к месту слева от аббата. Тот нахмурился, но не отвел глаз во время молитвы, чтобы опознать нарушителя.
- …и Святого Духа. Аминь.
- Садитесь, - сказал чтец, сам опускаясь с кафедры.
Аббат сразу же посмотрел на фигуру, выросшую у него с левой стороны.
- Поэт!
Поэт изящно склонил свою украшенную синяками физиономию и улыбнулся.
- Добрый вечер. Сэры, высокоученый Тон, досточтимые гости, - начал разливаться он. - Что нам предложат на ужин? Неужто жареную рыбу и медовые соты в честь столь памятного посещения? Или вы, милорд аббат, наконец зажарили того гуся, что принадлежал старосте деревни?
- Я бы с большим удовольствием зажарил…
- Ха! - ответствовал Поэт и дружелюбно повернулся к ученому. - Сие кулинарное великолепие всегда доставляет нам радость в этой обители, Тон Таддео! Вы должны чаще посещать нас. Я предполагаю, что в гостевой они кормили вас не иначе, чем жареными фазанами и неописуемой говядиной. О позор! Но кому-то везет. Ах… - Поэт потер руки и плотоядно прищурился. - Может быть, и нам удастся вкусить что-нибудь из шедевров отца шеф-повара, а?
- Интересно, - сказал ученый, - что именно?
- Жирненького броненосца с кашей, сваренного в молоке кобылицы. Как правило, его подают по воскресеньям.
- Поэт! - рявкнул аббат, затем он повернулся к Тону. - Прошу прощения за его присутствие. Он явился без приглашения.
Ученый с нескрываемым удовольствием смотрел на Поэта.
- У милорда Ханнегана при дворе тоже есть несколько шутов, - сказал он Пауло. - Я знаком с их остротами. У вас нет необходимости извиняться.
Поэт высвободился из-за стула и склонился перед Тоном в низком поклоне.
- Разрешите мне вместо этого извиниться за аббата. Сир! - с чувством взвыл он.
На мгновение он застыл в поклоне. Все присутствующие ждали, когда он кончит дурачиться. Вместо этого он внезапно пожал плечами, сел и подтащил к себе копченую курицу с тарелки, поставленной перед ним послушником. Оторвав ножку, он с аппетитом вгрызся в нее. Остальные с удивлением наблюдали за ним.
- Думаю, вы правы, не приняв мое извинение за него, - наконец сказал он Тону.
Ученый слегка покраснел.
- Прежде чем я вышвырну тебя вон, червь презренный, - сказал Галт, - я бы хотел, чтобы ты понял всю низость своего поступка.
Поэт покачал головой, продолжая задумчиво жевать.
- Это верно, низость моя неизмерима, - признал он.
"Когда-нибудь Галт придушит его", - подумал Дом Пауло.
Но хотя молодой священник и был заметно раздосадован, он постарался свести весь инцидент ad absurdum, чтобы представить вторую сторону идиотом.
- Оставьте его, отче, оставьте его, - торопливо сказал Пауло.
Поэт любезно улыбнулся аббату.
- Все в порядке, милорд, - сказал он. - Больше я не собираюсь извиняться перед вами. Вы принесли мне свои извинения, я вам - свои, и разве это не лучший повод для провозглашения милосердия и торжества доброй воли? Никто не должен извиняться за самого себя - это так унижает. Используя мою систему, каждый получит прощение, и никому не придется извиняться самолично.
Это замечание показалось забавным только офицерам. Обычно лишь ожидания юмора достаточно, чтобы вызвать его иллюзию, и комик может вызвать взрыв хохота лишь жестами и выражением лица, независимо от того, что он говорит. Тон Таддео выдавил из себя сухую усмешку, которая появляется на лице у человека, когда он видит плохое представление с дрессированным животным.
- И посему, - продолжил Поэт, - если вы позволите, чтобы ваш смиренный слуга служил вам, то выступая, например, в качестве вашего адвоката, я мог бы преподнести от вашего имени нижайшие извинения почтеннейшим гостям за наличие у них в постелях клопов. А также клопам за то, что их вынужденно постигла такая судьба.
Побагровев, аббат с трудом подавил желание надавить подошвой сандалии на голую ногу Поэта. Он лишь ткнул его лодыжку, но дурак все не умолкал.
- Я мог бы принимать на свою голову все проклятия в ваш адрес, - сказал тот, поспешно глотая белое мясо. - Система прекрасна еще и тем, что она дает возможность представительствовать и от вашего имени, о высокоученейший ум! Я уверен, что она вас полностью удовлетворит. Я вынужден напомнить вам, что логика и методология должны предшествовать научным знаниям и даже первенствовать над ними. А моя система извинений, которую можно обсуждать и которую можно передавать друг другу, должна иметь для вас особую ценность, Тон Таддео.
- Должна?
- Да. Но какая жалость! Кто-то украл моего синеголового козлика.
- Синеголового козлика?
- Голова у него была лысая, как у Ханнегана, ваша светлость, и синяя, как кончик носа у брата Амбрустера. Я предполагал представить вам это животное, но какой-то негодяй украл его у меня как раз к вашему появлению.
Аббат стиснул зубы и надавил пяткой на пальцы Поэта. Тон Таддео слегка нахмурился, но все же решил разобраться в запутанной паутине намеков Поэта.
- Нам нужен синеголовый козел? - спросил он у своего спутника.
- Настоятельной необходимости в нем я не вижу, сир, - отозвался тот.
- Но он воистину необходим! - воззвал Поэт. - Они говорят, что вы пишете уравнения, которые в один прекрасный день изменят мир. Они говорят, что восходит новый свет. И если будет так светло, то ведь нужно кого-то проклинать за ту тьму, что недавно царствовала здесь.
- Сиречь козла, - Тон Таддео посмотрел на аббата. - Тошнотворная идея. А что он еще умеет делать хорошего?
- Вы сами убедитесь, что он просто болтается без дела. Но давайте поговорим о чем-то более сущест…
- Нет, нет, нет, нет! - возразил Поэт. - Вы неправильно поняли смысл моих слов, ваше сиятельство. Данный козел должен быть возведен в ранг благословенного и получить все причитающиеся ему почести, а не проклятия! Увенчайте его короной, доставшейся от святого Лейбовица, и возблагодарите за воссиявший свет. Затем проклинайте Лейбовица и гоните его в пустыню. Таким образом, вторая корона вам не понадобится. Хватит и той, которой вы уже увенчаны. И которая зовется ответственность.
Враждебность Поэта теперь проявилась совершенно открыто, и он не считал более необходимым скрывать ее под маской шутовства. Тон не спускал с него ледяного взгляда. Пятка аббата опять уперлась в пальцы Поэта, и опять он безжалостно надавил на них.
- И когда армия вашего патрона, - сказал Поэт, - подойдет с осадой к стенам аббатства, козла надо будет вывести во двор и научить его блеять: "Здесь нет никого, никого, кроме меня, и пусть чужеземцы убедятся в этом".
Один из офицеров с гневным возгласом вскочил со стула, и его рука невольно схватилась за эфес сабли. Он потянул ее из ножен, и шесть дюймов стали блеснули грозным предупреждением для Поэта. Тон поднял руку, давая понять, что саблю необходимо опустить обратно в ножны, но с таким же успехом он мог стараться опустить руку каменной статуи.
- Ага! Воины тут не хуже, чем чертежники! - издевательски сказал Поэт, явно давая понять, что смерти он не боится. - Ваши наброски оборонительной системы аббатства выполнены столь художественно…
Офицер пробормотал проклятие, и сабля вылетела из ножен. Но сосед удержал его, прежде чем тот успел сделать выпад. Потрясенные монахи повскакивали со своих мест, и по конгрегации прошел ропот изумления. Поэт откровенно ухмыльнулся.
- …столь художественно, - продолжил он. - Предвижу, что в свое время ваш рисунок подземного туннеля, который ведет за стены, найдет себе место в музее изящных…
Из-под стола раздался глухой звук. Поэт остановился на полуслове, выпустил изо рта косточку, которую он обгладывал и медленно стал бледнеть. Прожевав, он сглотнул и продолжал бледнеть. Рассеянным взглядом он уставился в пространство.
- Раздавишь, - сказал он уголком рта.
- Ты что-то сказал? - спросил аббат, не ослабляя давления.
- Кажется, мне попала косточка в горло, - признался Поэт.
- Ты желаешь выйти?
- Боюсь, что мне придется это сделать.
- Жаль. Увы, мы расстаемся с тобой, - Пауло еще раз как следует придавил его ногу. - Теперь ты можешь идти.
Поэт с шумом перевел дыхание, вытер рот и встал. Осушив свой кубок с вином, он поставил его в центр подноса. Что-то в его движениях заставляло всех присутствующих не отрывать от него глаз. Пальцем он опустил ресницы, склонил голову на сложенную ковшиком ладонь и нажал на глазницу. Глазное яблоко упало ему в ладонь, вызвав у тексарканцев звук удивления, ибо они не подозревали об искусственном глазе у Поэта.
- Внимательно наблюдай за ними, - сказал Поэт своему стеклянному глазу, водружая его на донышко бокала, стоящего как раз напротив Тона Таддео. - Спокойного вам вечера, милорды! - весело попрощался он со всеми и удалился.
Разгневанный офицер еще пробормотал проклятие и сделал попытку вырваться из удерживающих его рук товарищей.
- Отведите его в келью и посидите с ним, пока он не остынет, - сказал им Тон. - И получше смотрите, чтобы он, как лунатик, не стал бродить ночью.
- Я испытал подлинное унижение и оскорбление, - сказал он, когда охранника с мертвенно-бледным лицом увели из-за стола. - Они не являются моими слугами, и я не могу отдавать им приказов. Но я обещаю вам, что он сполна заплатит за все. И если он откажется принести свои извинения и немедленно покинуть обитель не позже, чем завтра к полудню, ему придется обнажить свой меч против меня.
- Только без кровопролития! - взмолился аббат. - Ничего не случилось. Давайте все забудем, - руки у него дрожали, а лицо посерело.
- Он должен будет извиниться и уехать, - настаивал Тон Таддео, - или я прикажу убить его. Не беспокойтесь, он не осмелится выйти против меня, ибо, если он победит, Ханнеган публично посадит его на кол, пока его жену будут насиловать - но не обращайте на это внимания. Он будет ползать перед вами на коленях, а затем исчезнет. Но в любом случае мне очень стыдно, что такая история вообще могла иметь место.
- Я должен был выгнать Поэта сразу же, как он только появился. Он вызвал всю эту сумятицу, и я не мог остановить его. Это была явная провокация.
- Провокация? Это легкомысленное вранье бродячего шута? Хотя Жосард повел себя так, словно обвинение Поэта было правдой.
- Тогда вы в самом деле не знаете, что они готовят сообщение о ценности нашего аббатства как крепости?
Челюсть у ученого отвисла. Не веря своим ушам, он переводил глаза с одного священника на другого.
- Может ли это быть правдой? - наконец спросил он после долгого молчания.
Аббат кивнул.
- И вы разрешили нам остаться.
- У нас нет тайн. Ваши спутники могли изучать тут все, что им заблагорассудится, было бы у них на то желание. Я предпочитаю не спрашивать, зачем им нужна эта информация. Предположения Поэта, разумеется, являются его чистой фантазией.
- Конечно, - еле слышно сказал Тон, не глядя на хозяина.
- И конечно же, у вашего принца нет агрессивных намерений по отношению к этим местам, как намекал Поэт.
- Конечно, нет.
- И если даже они у него есть, я уверен, что у него хватит ума понять - или по крайней мере, умных советников, которые укажут ему, что наше аббатство имеет куда большую ценность как хранилище древней мудрости, а не как крепость.
Тон уловил в голосе священника нотку мольбы, просьбу о милости и сочувствии и, задумавшись над этим, в полном молчании поднялся на ноги.
- Прежде чем я двинусь в обратный путь в коллегиум, мы еще поговорим на эту тему, - тихо пообещал он.
Покров неудачи, опустившийся было на банкет, стал приподниматься, и когда во дворе стали раздаваться песни, исчез окончательно. Настало время для большой лекции ученого, объявленной в Большом Зале. Недоразумению пришел конец, и гостей встретили с неподдельной сердечностью.
Дом Пауло провел Тона к кафедре, за ними следовали Галт и помощник Тона, которые тоже поднялись на возвышение. Вслед за представлением аббата раздались аплодисменты, а последовавшая тишина напомнила внимание, с которым в зале суда выслушивается приговор. Оратором Тон был не очень одаренным, но его суждения вполне устроили монахов.
- Я восхищен тем, что мы нашли здесь, - сказал он им. - Несколько недель тому назад я не верил, просто не мог поверить, что работы, подобные тем, что хранятся в вашей Меморабилии, смогли пережить гибель последней могучей цивилизации. В это по-прежнему трудно поверить, но документы заставили нас убедиться, что все рукописи полностью аутентичны. То, что они сохранились, уже достаточно невероятно, но еще более фантастичным мне лично кажется тот факт, что даже в этом столетии вплоть до сегодняшнего дня они оставались незамеченными. И лишь затем появились люди, способные оценить кроющиеся здесь потенциальные сокровища - и не только я. Это же мог сделать при жизни и Тон Кашлер - даже семьдесят лет назад.
Лица монахов озарились улыбками, когда они услышали столь высокую оценку Меморабилии из уст такого знаменитого ученого, как Тон Таддео. Пауло удивлялся, почему они не слышат легкую нотку возмущения - или ему это только кажется - в речи оратора.
- Знай я о существовании этих работ десять лет назад, - продолжил он, - во многих моих работах по оптике не было бы необходимости.
"Ага, - подумал аббат, - вот оно. Или, по крайней мере, часть его. Он открыл, что некоторые его открытия всего лишь повторение уже найденного, что и вызвало у него горечь. Он, конечно же, должен знать, что ныне удается только снова открывать давно забытые открытия, как бы ни был он одарен, он обречен лишь повторять то, что делали задолго до него другие. И это неизбежно будет повторяться снова и снова, пока мир не достигнет столь же высокого уровня развития, которым он обладал до Огненного Потопа".
Тем не менее не подлежало сомнению, что Тон Таддео был полон и искреннего изумления.
- Мое время пребывания у вас ограничено, - продолжал он. - Лишь из того, что мне довелось увидеть, я пришел к выводу, что двадцать специалистов должны работать у вас несколько десятилетий, чтобы превратить сокровища Меморабилии в понятную всем информацию. Физика, как правило, развивалась путем обдумывания результатов экспериментов, но здесь придется действовать дедуктивными методами. По нескольким кусочкам и обломкам нам приходится догадываться о целом. Порой это кажется невозможным. Например… - он замолчал, раскрыв стопку записей, и быстро пробежал пальцем по одной из них. - Вот цитата, которую я нашел глубоко похороненной. Она представляет собой часть четырехстраничного текста из книги, которая была учебником современной физики и говорит об относительности понятия времени, в зависимости от координат отсчета. Кое-кто из вас мог его видеть…
Насмешливо усмехнувшись, он посмотрел на собравшихся.
- Встречал ли кто-либо ссылки на этот текст?
Море лиц внизу хранило молчание.
- Помнит ли кто-либо этот текст?
Корнхоер и еще двое опасливо подняли руки.
- И известно ли вам, что он значит?
Руки быстро опустились.
Тон хмыкнул.
- Далее следует полторы страницы математических расчетов, которые я не в состоянии понять. Они касаются фундаментальных, если не основополагающих концепций… Они кончаются словом "и тем не менее", но конец страницы исчез в пламени, а вместе с ним и выводы. И все же система доказательств безупречна, а математические формулы даже изящны, так что определенные выводы я могу сделать и сам. Это будут выводы сумасшедшего человека. Они должны начинаться с предположения, которое может прийти в голову только сумасшедшему. Обман? Заблуждение? Если нет, то какое место они должны занимать в общей картине науки древних времен? Какие предпосылки предшествовали их появлению? Что последовало затем и как это можно проверить? Вопросы, на которые я не могу дать ответа. Это всего лишь один пример из множества загадок, которые хранят те бумаги, что вы столь долго храните. То, что касается экспериментов с несуществующей реальностью, - дело ангелологов и теологов, а не физических наук. И все же эти бумаги описывают системы, которые касаются нашего опыта общения с той реальностью. Древние пришли к этим выводам без экспериментальной проверки. Некоторые намеки позволяют так утверждать. Некоторые тексты относятся к элементарному превращению вещества, что, как мы недавно установили, теоретически невозможно, и все же мы видели слова "экспериментально доказано". Но как?
- Возможно, потребуется несколько поколений, чтобы оценить и понять смысл этих сокровищ. К сожалению, они продолжают оставаться здесь, в этом труднодоступном месте, и потребуются немалые усилия ученых, чтобы добраться до них. Я уверен, что вы понимаете: тот уровень, который вы сегодня можете обеспечить в работе с текстами, явно неадекватен, если не сказать недостаточен, с точки зрения остального мира.