Брат Френсис покачал головой. Возможно, он знал меньше, чем кто-либо другой, но всегда был уверен, что его находка вызовет реакцию на самом высоком уровне. Он отметил, что на посланнике была черная ряса ордена доминиканцев, и почувствовал странное смущение, представив "суд", о котором говорил Черный Фриар. Он представлял собой инквизицию, которая выжигала ересь на Тихоокеанском берегу региона, но он не мог себе представить, что этот суд может заинтересоваться реликвиями блаженного. "Это Великий Инквизитор" - сказано в послании. Может, аббат имел в виду "Исследователь". Похоже, что доминиканец обладает мягким юмором, и вроде бы у него нет с собой приспособлений для пыток.
- Мы надеемся, что скоро вновь вернемся к вопросу о канонизации вашего основателя, - объяснил посланец. - Ваш аббат Аркос очень умный и предусмотрительный человек, - он хмыкнул, - поскольку передал реликвию другому ордену для изучения и запечатал убежище в ожидании его тщательного исследования… Словом, ты все понимаешь, не так ли?
- Нет, отец мой. Я предположил, что он посчитал всю эту историю слишком незначительной, чтобы тратить на нее время.
Чернорясый монах рассмеялся.
- Незначительной? Я так не думаю. Но если ваш орден представит свидетельства, реликвии, чудеса и все такое прочее, высокий суд должен будет удостовериться в их источнике. Каждая обитель стремится, чтобы ее основатель был канонизирован. И поэтому ваш аббат с присущей ему мудростью приказал: "Руки прочь от убежища". Я уверен, что все вы были растеряны, но - для вашего же блага и для блага вашего основателя - лучше, чтобы убежище было исследовано в присутствии и других свидетелей.
- Вы собираетесь вскрывать его? - взволнованно спросил Френсис.
- Не я. Но когда высокий суд будет готов, он пришлет наблюдателей. Все, что будет найдено в убежище, должно пребывать в полной нетронутости на тот случай, если другая сторона выразит сомнение в подлинности находок. Конечно, делу крепко повредит, если появятся сомнения в том, что… ну, словом, те вещи, что вы нашли…
- Могу ли я осведомиться, в чем тут дело, отец мой?
- Ну, одним из препятствий, мешающих приобщению блаженного Лейбовица к лику святых, является ранний период его жизни - до того, как он стал монахом и священником. Адвокаты противной стороны пытаются посеять сомнения относительно раннего периода его жизни, до Потопа. Они утверждают, что Лейбовиц никогда по-настоящему не занимался тщательными розысками своих близких - и что его жена была еще жива в момент пострижения. Конечно, это не так уж и важно, порой самые строгие правила позволяют исключения, но и об этом может зайти речь. "Адвокат дьявола" пытался высказать сомнения относительно личности вашего основателя, утверждая, что он создал святой орден и дал обет, не будучи в полной уверенности, что на нем более не лежит ответственность за семью. Возражения не возымели действия, но они могут возникнуть снова. И если те останки, что вы нашли, в самом деле… - он пожал плечами и улыбнулся.
Френсис кивнул.
- Они помогут уточнить дату ее смерти.
- Едва только начались военные действия, как все сразу было кончено. Что же касается моего мнения… ну, относительно той надписи от руки на крышке ящика, то это или в самом деле почерк блаженного, или очень ловкая подделка.
Френсис покраснел.
- О, я не предполагаю, что ты имеешь отношение к подделке, - торопливо добавил доминиканец, заметив краску на лице Френсиса. - Расскажи мне, как все это произошло, как ты нашел это место, я имею в виду. Я хочу знать все, с начала до конца.
- Началось это из-за волков…
Доминиканец принялся делать заметки.
Через несколько дней после того, как посланец покинул монастырь, аббат Аркос послал за Френсисом.
- Ты по-прежнему уверен, что нашел свое призвание именно у нас? - вежливо спросил Аркос.
- Если милорд аббат простит мое невыносимое тщеславие…
- Забудем на минуту о твоем тщеславии. Так да или нет?
- Да, магистер меус.
Аббат кивнул.
- Итак, сын мой. Я вижу, что ты в самом деле убежден в этом. Если ты готов всего себя посвятить нашему делу, то я думаю, что настало время для тебя принести торжественный обет, - замолчав, он уставился в лицо послушника и был разочарован, заметив, что тот продолжал сохранять бесстрастие. - В чем дело? Ты не рад слышать это? Ты не… Что тебя смущает?
Лицо Френсиса продолжало хранить маску вежливого внимания, но постепенно бледнело. Его колени внезапно подогнулись.
Френсис потерял сознание.
Двумя неделями позже послушник Френсис, поставивший рекорд выносливости после жизни в пустыне, расстался со своим званием послушника и, дав обет постоянной бедности, чистоты, послушания, а также специальный обет ордена, получил благословение и пояс аббатства, навечно став профессиональным монахом альбертианского ордена Лейбовица, прикованный цепями своих клятв к подножию Креста и законам ордена. Трижды его вопрошали: "Если Бог призовет тебя в ряды своих Собирателей Книг, согласен ли ты принять смерть, не предав своих собратьев?". И трижды Френсис отвечал: "Да, Господи".
"Тогда поднимись, брат собиратель книг и брат вспоминатель, и прими поцелуй братства".
Брат Френсис покинул кухню, получив не столь черную работу. Он стал подмастерьем копииста у древнего монаха по имени Хорнер и теперь имел все основания считать, что, если дела пойдут хорошо, всю жизнь он проведет в этом помещении, где дни его будут посвящены переписыванию от руки алгебраических текстов и украшению страниц рукописей оливковыми листьями и веселыми херувимами, порхающими по полям таблиц логарифмов.
Брат Хорнер был мягким и добрым стариком, и с первых же дней брат Френсис преисполнился к нему любви.
- Большинство лучше всего работают с определенными копиями, - сказал Хорнер, - если есть свои пристрастия. Большинство копиистов начинают интересоваться теми или иными работами из Меморабилии и с удовольствием уделяют им и дополнительное время. Вот, например, взять брата Сарла, - он с трудом справлялся с работой и делал много ошибок. Мы дали ему возможность час в день заниматься тем проектом, к которому у него лежало сердце. Когда основная работа начинала становиться такой утомительной, что вызывала ошибки, он откладывал ее в сторону и принимался за свою собственную. Я всем разрешаю делать то же самое. Если ты кончишь назначенную тебе работу до конца дня и у тебя не будет чем заняться по собственному выбору, ты должен проводить время в наших теплицах.
- Теплицах?
- Да, и я не имею в виду выращивание растений. Там мы собираем книги для самой разной церковной братии - служебники, Священные Писания, требники и все такое. Многие из них мы рассылаем. И пока у тебя не будет собственных занятий, мы будем направлять тебя заниматься ими, если ты будешь кончать пораньше. И у тебя хватит времени сделать выбор.
- А чем занимался брат Сарл?
Старый монах задумался.
- Сомневаюсь, что ты сможешь понять это. Я не смог. Похоже, что он нашел способ восстанавливать пропущенные слова и фразы в некоторых старых отрывках оригинальных текстов Меморабилии. Порой левая сторона наполовину сгоревшей книги была различима, а правая уничтожена огнем, и от каждой строчки оставалось лишь несколько слов. Он разработал какой-то математический метод поиска недостающего текста. Бывали и у него ошибки, но в определенной степени метод срабатывал. С тех пор как он начал свои попытки, ему удалось восстановить целых четыре страницы.
Френсис бросил взгляд на восьмидесятилетнего и почти слепого брата Сарла.
- И сколько это отняло у него времени? - спросил он.
- Примерно сорок лет, - сказал брат Хорнер. - Конечно, он проводил за своими занятиями только пять часов в неделю, и они требовали хорошего знания математики.
Френсис задумчиво кивнул.
- Если за десять лет удалось восстановить одну страницу, может быть, через несколько столетий…
- Даже меньше, - каркнул брат Сарл, не отрываясь от работы. - По мере того как заполняются строчки, дело идет быстрее. Следующую страницу я заполню через пару лет. А затем, с Божьего соизволения, может быть… - его голос перешел в невнятное бормотание. Френсис заметил, что во время работы брат Сарл говорит сам с собой.
- Располагайся, - сказал брат Хорнер. - Нам всегда нужна помощь в теплицах, но когда тебе захочется, ты можешь сам подобрать себе дело по душе.
Идея, пришедшая к брату Френсису, явилась неожиданной вспышкой.
- А мог бы я использовать время, - выпалил он, - чтобы делать копии с тех чертежей Лейбовица, которые я нашел?
Брат Хорнер не мог скрыть своего сомнения.
- Ну… я не знаю, сын мой. Наш владыка, аббат Аркос, он… э-э-э… он очень чувствительно относится к этой теме. Да этих бумаг может и не быть в Меморабилии. Они в какой-то особой папке.
- Но вы же знаете, брат, что они выцветают. Их вытащили на свет. И доминиканцы так долго держали их в Новом Риме…
- Видишь ли… ну, надеюсь, что ты быстро справишься с этим. И если отец Аркос не будет протестовать… - он с сомнением покачал головой.
- Возможно, я мог бы заняться этим, как своей работой, - торопливо предложил Френсис. - Ведь у нас есть несколько нескопированных чертежей, которые стали такими хрупкими, что рассыпаются. И если я сделаю несколько копий - и тех, и других…
Хорнер застенчиво улыбнулся.
- Ты предлагаешь это лишь для того, чтобы никто не узнал, что ты включил в свою работу и чертежи Лейбовица.
Френсис покраснел.
- И отец Аркос не должен ничего заметить, а? Если он будет навещать нас, не так ли?
Френсис смущенно поежился.
- Хорошо, - сказал Хорнер, слегка прищурившись. - Свое свободное время ты можешь использовать, делая копии любого текста, который существует в единственном числе и находится в плохом состоянии. Если в эту историю окажется замешанным еще кто-то, я постараюсь не заметить…
Брат Френсис провел несколько месяцев, используя остающееся у него время для копирования некоторых старых работ из Меморабилии, прежде чем прикоснулся к бумагам Лейбовица. Если старые рисунки вообще сохранялись, их надо перекопировывать каждые сто или, во всяком случае, двести лет. Выцветали не только оригиналы, но со временем становились почти неразличимыми и новые копии из-за нестойкости чернил. Он не имел ни малейшего представления, почему древние употребляли белые линии на черном фоне, хотя наоборот было бы куда лучше. Когда он набрасывал углем очертания рисунка, сменив и фон на противоположный, даже приблизительный абрис становился куда более реалистичным, чем белое на черном, а ведь древние были несравнимо умнее Френсиса, и если уж они давали себе труд пускать в дело другие чернила, хотя, конечно, белой бумаги у них было вдоволь, у них были на то свои причины. Френсис старался копировать документы предельно близко к оригиналу - хотя выведение тонкой синеватой оболочки вокруг маленьких белых букв было достаточно утомительно и нудно, и на это уходили лишние чернила, из-за чего брат Хорнер порой ворчал.
Он тщательно перерисовал серию старых архитектурных эстампов, а затем чертеж машины, очертания которой были достаточно странны и о назначении которой он даже и не догадывался. Как таинственную абстрактную мандалу, он перенес надпись "СТАТОР НДГ МОД 73-А ПХ 6-П 1800 РПМ 5-ХП ЦЛ-А БЕЛИЧЬЯ ПЕЩЕРА", оставшуюся для него совершенно непонятной, хотя он догадывался, что она не служила местом заключения для белок. Древние часто пускались на хитрости, но как бы там ни было, он старательно копировал каждую черточку в надписи.
Только после того как аббат, который порой проходил через скрипторий, не менее трех раз мог убедиться, как он корпит над синьками (и дважды аббат Аркос остановился, чтобы бросить быстрый взгляд на Френсиса), он набрался смелости обратиться в Меморабилию за чертежами Лейбовица.
Оригиналы документов уже вернулись после реставрации. Не считая того факта, что они были связаны с именем блаженного, к своему разочарованию он увидел, что они ничем не отличались от всех прочих, которые прошли через его руки.
Оттиски Лейбовица представляли еще одну абстракцию, не говорившую ровно ни о чем. Он изучал их до тех пор, пока перед его закрытыми глазами не вставала вся их восхитительная запутанность. Но по сравнению с тем, что он знал раньше, Френсис не уяснил себе ничего нового. Чертежи представляли собой сеть линий, испятнанных отпечатками грязных пальцев, приклеившихся резинок и жевательного табака. Линии были в большинстве своем вертикальные или горизонтальные, и в местах их пересечения были точки или проколы: они пересекались под правильными углами и нигде не обрывались. Все это было настолько бессмысленно, что если долго смотреть на них, они производили отупляющий эффект. Тем не менее он стал работать, перенося на новый лист каждую деталь и не забыв даже о размытом коричневом пятне, которое, как он подумал, могло быть кровью святого мученика, отбросив предположение брата Джериса, что это всего лишь след от огрызка сгнившего яблока.
Брату Джерису, который пришел в скрипторий с Френсисом, казалось, нравилось поддразнивать его по поводу того, чем он занимался.
- Молю тебя, - говорил он, склонившись над плечом Френсиса. - Скажи, какой смысл в словах "Транзисторная система контроля за группой Шесть-Б", многоученый мой брат?
- Совершенно ясно, что это название документа, - несколько смущаясь, сказал Френсис.
- Понятно. Но что он означает?
- Это название диаграммы, которая лежит перед твоими глазами, брат Простак. А что значит имя Джерис?
- Уверен, что ничего особенного, - с насмешливым самоуничижением сказал брат Джерис. - Уж прости мою тупость. Ты очень удачно определяешь название, указывая на животное, названное этим именем, и считаешь, что в нем и выражена его сущность. Но сейчас это явление, эта диаграмма сама по себе что-то выражает, не так ли? Но что она выражает?
- Транзисторную систему контроля за группой Шесть-Б, скорее всего.
Джерис расхохотался.
- До чего ясно! Ну, ты красноречив! Некое явление выражено именем, и это имя выражает явление. Величина может быть выражена через такую же величину, или "порядок величин может быть обратим", но, может, стоит перейти к другим аксиомам? Если утверждение, что "величины, равные одной и той же величине, могут быть выражены одна через другую", справедливо, то нет ли здесь "некоей величины", которая может быть выражена и самой диаграммой и ее названием? Или это замкнутая система?
Френсис покраснел.
- Я думаю, - помолчав, чтобы справиться со смущением, медленно сказал он, - что данная диаграмма выражает скорее некую абстрактную концепцию, чем конкретную величину. Может, древние обладали разработанным методом для графического выражения чистой мысли. Во всяком случае, ясно, что тут не изображен объект, доступный для опознания.
- Да, да, он в самом деле нераспознаваем, - хмыкнув, согласился брат Джерис.
- С другой стороны, чертеж должен изображать какой-то объект, но так как он полностью формализован, то нужна специальная подготовка или же…
- Специальный угол зрения?
- Мое мнение таково, что он представляет собой чистую абстракцию, заключающую в себе, скорее всего, бесценное выражение мыслей блаженного Лейбовица.
- Браво! Итак, о чем же он думал?
- Ну… о "цикличности операций", - сказал Френсис, пустив в ход термин, замеченный им в ряду букв справа внизу.
- Хм-м-м, к какой дисциплине относится это искусство, брат? Каковы его составляющие, особенности, в чем отличие от других?
"Сарказм Джериса становится надоедливым", - подумал Френсис и решил парировать его мягкостью ответа.
- Посмотри на эту колонку цифр и на их заголовок: "Перечисление деталей электронного оборудования". И здесь что-то было, искусство или наука, именуемая Электроника, которая могла иметь отношение и к Науке, и к Искусству.
- Ага! Так что же это такое было - Электроника?
- Об этом тоже было написано, - ответил Френсис, который облазил Меморабилию сверху донизу в надежде найти ключ, при помощи которого суть чертежей станет ему яснее. - Предмет изучения Электроники - суть электрон, - объяснил он.
- Значит, так и написано? Просто поразительно. Я так мало знаю об этих штуках. А что же такое, брат, суть "электрон"?
- Ну, у нас имеется обрывок одного источника, который дает понять, что это "Вход в Ничто".
- Что? Как они могут говорить о "Ничто"? Разве это не "Нечто"?
- Но, может быть, это относится к…
- А! Теперь ты совсем запутался! Ты выяснил, что такое Ничто?
- Еще нет, - признался Френсис.
- На этом и стой, брат! До чего они были умные, эти древние, они знали, как иметь дело с тем, что называется Ничто. Стой на этом, и тебе тоже станет это ясно. Значит, "электрон" где-то внутри. И что нам с ними делать? Положить на алтарь в часовне?
- Ладно, - вздохнул Френсис. - Я не знаю. Но я глубоко верю, что в свое время "электрон" существовал, хотя я не имею представления, как он был устроен и для чего он был нужен.
- До чего трогательно! - хмыкнул иконоборец, возвращаясь к своей работе.
Периодические нападки брата Джериса огорчали Френсиса, но не мешали ему с той же преданностью относиться к своему делу.
Точное воспроизведение каждой черточки, пятна или подтека было невозможным, но аккуратность Френсиса делала его копию практически не отличимой от оригинала; с расстояния уже в два шага и более ее смело можно было демонстрировать в этом качестве, так что оригиналы могли быть спрятаны под замок и опечатаны. Закончив факсимильное воспроизведение, брат Френсис ощутил разочарование. Рисунок был слишком аккуратен. В нем не было ничего, что при первом же взгляде должно было наводить на мысль, что это святая реликвия. Стиль его исполнения был сжатый и сдержанный - может быть, он вполне устраивал самого блаженного, и все же…
Копии реликвии было недостаточно. Святые были скромными людьми, которые прославляли не себя, а Бога, и остальным лишь оставалось передавать их внутреннее сияние при помощи внешних, видимых средств. Даже самой точной копии было мало: ее холодная точность не поражала воображение, а ее внешний вид не имел ничего общего со святым вдохновением блаженного.
"Да восславим", - думал Френсис, работая. Он переписывал страницы псалмов, готовя их к переплету. Он остановился, чтобы найти место в тексте, с которым работал, и понять значение слов - после долгих часов копирования он терял их смысл и просто позволял руке выводить буквы, по которым скользили глаза. Он отметил, что переписывает молитвы Давида о прощении из четвертого псалма "…ибо я знаю свои прегрешения, и грех мой по-прежнему лежит на мне". То была молитва униженного и раздавленного, но стиль, в котором была разрисована страница перед его глазами, отнюдь не напоминал о скромности и униженности. Заглавная "М" была вся инкрустирована золотыми листьями. Арабески сплетенных фиолетовых и золотых нитей заполняли поля страниц, окружая прихотливыми блистательными клубками величественные заглавные буквы в начале каждого абзаца. Брат Френсис копировал лишь основной массив текста, перенося его на новый пергамент, и оставлял место для будущих заглавных букв и широкие поля. Другие мастера заполнят буйством цвета скромные строчки, написанные его рукой, и создадут красочное зрелище. Его учили, как украшать тексты, но он не был настолько искушен, чтобы взять на себя эту работу.