- В нашей лаборатории работает. Поговорите с ним, он не такой, как другие. Гениальный парень, хоть и без царя в голове.
- Тоже химик?
- Физхимик чистой воды. Именно такой, как вам надо. Он тоже, грешный, остался у разбитого корыта. Даже хуже, чем у разбитого.
- Это как же понять?
- Защита не светит, Анастасия Михайловна.
- Почему? - Лебедева, когда что-то ее действительно заинтересовывало, сразу становилась подчеркнуто строгой. Перестав подтрунивать, она задавала вопросы сухо и жестко.
- Долго рассказывать, пусть уж лучше он сам.
- И все-таки, в двух словах.
- Если в двух, то тема недиссертабельная. Переворот в металлургической промышленности.
- Что-то я об этом уже слышала. - Она сосредоточенно прикусила губу. - Кажется, прямое восстановление? Очередной вольт Доровского?
- Ланской и еще один парень сами пришли к шефу с этой темой. Корпеть над ней можно всю жизнь, а защититься, как вы понимаете, трудно. У нас ведь привыкли к диссертациям тихим, смирным, от сих до сих. С наполеоновскими планами на ученый совет лезут только отчаянные ребята.
- Это вы хорошо заметили.
- Разве не правда?
- Он, что же, идеалист? Фанатик? Не от мира сего?
- Нет, я бы этого не сказал… Да и на отчаянного Кира никак не смахивает. Наверное, будет поворачивать в чисто химическом плане. Он же совершенно гениально сечет термодинамику… Ну и темку он себе откопал! Это же надо!
- И вы полагаете, что он сможет бросить ее?
- Тему-то?.. Кто его знает, по правде говоря. Но как бы там ни было, работу ему так или иначе подыскивать придется. Без Доровского все их железо сгорит голубым огнем.
- И вы ему нисколько не завидуете, Володя?
- Я? Завидую?! - Орлов изумленно раскрыл глаза. - Да что вы, Анастасия Михайловна! Мне жаль его! Он же себе цены не знает.
- А вы знаете?
- Знаю. - Он сокрушенно вздохнул, давая понять, что продолжает воспринимать беседу в шутливом ключе. И поэтому трезво смотрю на вещи. Кандидат наук и старший научный сотрудник - вот мой потолок. Мне нечего зарывать в землю, и я поэтому из всех журавлей всегда выбираю синицу.
- Значит, все к лучшему, - взглянув на часы, подвела итог Лебедева. - Корвату, насколько я понимаю, нужен сотрудник несколько иного плана… Пусть ваш приятель позвонит мне как-нибудь вечерком.
- Как-нибудь? - то ли переспросил, то ли просто повторил Владимир, почувствовав в изменившемся тоне Анастасии Михайловны обидное для него разочарование.
- Да, недельки через две, если можно. Завтра я уезжаю в командировку.
Лебедева не знала, что уже через три дня совершенно забудет о Кирилле Ланском.
V
Ровнин отвез Катю в музыкальную школу, доставил младшенькую Маринку в детский сад и уж только потом отправился в Институт металлургических проблем. Да и то не прямо, потому что по пути ему предстояло завернуть на станцию техобслуживания за тосолом и крестовиной. Полтора часа ожидания и пренебрежительная ухмылка механика, вынесшего дефицит, окончательно испортили настроение. А тут еще выкинул очередной фортель "жигуленок", одряхлевший на беспорочной службе у прежних владельцев. Несмотря на свежий аккумулятор и свечи "Чемпион", машину удалось завести только с шестой попытки.
День определенно не слаживался. Это стало ясно со всей определенностью, когда малоприветливая секретарша сообщила Марлену, что завсектором внедоменных процессов Громков застрял у руководства и придется поэтому обождать. Сколько времени потратил он зря, пока вышел на этого неуловимого Громкова, и тот после многочисленных телефонных звонков назвал наконец определенный день и час! И вот, пожалуйста…
- Вы не разрешите, так сказать, между делом осмотреть установку? - обратился он к секретарше, промаявшись над уже кем-то почти решенным кроссвордом в "Огоньке".
- Не знаю, право. - Женщина отчужденно поджала губы. - Алексей Валерьянович ничего не говорил…
- Какая жалость! - Марлен отличался завидной настырностью и славился умением отыскивать подходы к самым неприступным характерам. - А мне так он определенно обещал… Я столько слышал про вашу лабораторию! - пустил он пробный шар.
Робко наметившийся процесс сближения был нарушен явлением Громкова. Стремительно пролетев мимо стеллажей с чертежами и всевозможной технической документацией и не удостоив Ровнина взглядом, он скрылся за дверью, прорезанной в разделявшей помещение перегородке.
Громков поднял на вошедшего невыразительные с водянистой голубизной глаза, неопределенным жестом пригласил сесть и тут же уткнулся в лежащие перед ним бумаги. В одной из стопок, придавленной металлической с косым зеркальным шлифом болванкой, Марлен углядел и свое ледериновое сокровище. Он сразу догадался, что болванка имеет непосредственное отношение к делу, которым занимался Громков. Надо будет и им с Ланским переплавить свой порошок в такой вот тяжеловесный слиток, дабы давить потом на психику вечно занятого начальства. Как там ни верти, а готовая продукция убеждает красноречивее всяких слов, не говоря уже о графиках и формулах, углубляться в которые никто не хочет. Громков выглядел примерно так, как и представлял себе Малик. Сравнительно молодой, но уже какой-то безвозвратный, заматеревший, облаченный в невидимую броню элитарности. В своей фанерной выгородке он восседал, как на троне. Электронный телефон со множеством маленьких кнопок, наручные часы с калькулятором, где кнопочки были вовсе микроскопическими, даже оправа очков - все наглядно свидетельствовало о личной причастности к самым последним достижениям технической мысли. Украдкой оглядевшись, Ровнин обратил внимание на висевший на плечиках блейзер с пышным гербом неведомого государства, чем-то неуловимо напоминавший ливрею.
От ребят, которые, собственно, и вывели его на Громкова, Малик знал, что тот приходится зятем директору ИМЕПа, академику, чем в немалой степени и объяснялся взлет доселе ничем не примечательного научного клерка.
Проникаясь все большей неприязнью к хозяину кабинета, Ровнин уже с откровенной насмешкой следил за этим позером в тонкой поплиновой сорочке с небрежно засученными рукавами и приспущенным галстуком. Проглядывая письма с грифами главков и министерств, он капризно выпячивал нижнюю губу, озабоченно играл мускулами лица и брезгливо отшвыривал прочитанное в сторонку. Словом, вершил высший, не подлежащий обжалованию суд.
Малик жалел, что связался с подобным субъектом, и ничего хорошего для себя не ждал. Надо было пресечь контакты в самом начале, а он, святая простота, настырничал, обрывал телефон чуть ли не целый месяц. Вот и дозвонился.
Расправившись с бумагами, Громков потянулся к соседней стопке и, не глядя, извлек из самой ее середины отчет. Присутствие заинтересованного лица ничуть не сказалось на совершенно автоматическом движении его рук.
- Поглядим, чего вы там намудрили, - пробубнил он, привычно разгладив ладонью титульный лист, и очертил фамилии авторов желтым от никотина ногтем. - Ланской, это кто?
- Мой коллега.
- Случайно не родственник Павла Ниловича из Госплана.
- Едва ли! - Ровнин нетерпеливо поежился.
- Кандидат? Доктор? - продолжал свои обстоятельные расспросы Громков. - Значит, такой же мэнээс? Что-то больно много у вас науки для мэнээсов, братцы-кролики. Сплошные дифференциальные уравнения. - Алексей Валерьянович небрежно перелистал страницы. - Я-то о них после института и думать забыл, чего и вам советую. В нашем деле математика одно украшательство. Правильно говорю? - Он глянул на Ровнина поверх очков и тем же незаинтересованным движением откинул еще стопку страниц. - Важно что? Суть! - наставительно разобъяснил, подняв указующий перст. - Согласен?
- Согласен, - через силу выдавил из себя Марлен.
- Ну и молоток, - удовлетворенно цыкнул зубом Громков. - Это что, установка? - спросил он, разглаживая завернувшийся лист, на котором, щедро приляпанная резиновым, еще сохранившим специфический запах клеем, красовалась фотография реактора, сработанного непревзойденной горелкой дяди Вани. - Жидковато.
- Первая прикидочная модель, - прочистив враз пересохшее горло, возразил Малик. - Не она важна, а принцип.
- К принципу мы еще вернемся, - жестко отсек Алексей Валерьянович. - Вы лучше скажите мне, чем отличается ваш реактор от предложенного еще десять лет назад мною и Бессом?
- Чем отличается? - по-школярски переспросил Ровнин, теряя почву под ногами. - У нас, как вы видите, вихревая камера, где газы закручиваются в турбулентный поток. - Он привстал, указывая соответствующий узел на чертеже. - Но мы, собственно, и не претендуем на оригинальность аппаратурного оформления. Новизна, повторяю, в принципе.
- "Новизна"! - фыркнул с коротким смешком Громков. - Вихревые камеры были еще до царя Гороха. Я сознательно отказался от них ради "кипящего слоя". Надеюсь, вам известно, что это такое?
- А как же, Алексей Валерьянович. У нас есть все ваши статьи. Мы ссылаемся на них в списке литературы.
- Тогда вы должны знать, почему мы выбрали для рудно-топливных окатышей именно "кипящий слой", и не городить отсебятину.
- Но мы-то не делаем окатышей, - незаметно для себя Ровнин повысил голос. - В том-то и существо нашего метода, что руда и топливо нагреваются раздельно.
- Ром отдельно, баба отдельно? - Алексей Валерьянович издал негромкий, но явно осуждающий посвист. - Знаете, как одного спросили, любит ли он ромовую бабу?.. Все человечество вот уже десять тысяч лет греет совместно, а у них, изволите видеть, по разделениям. А на кой?
- Так в этом же вся суть! Восстановление идет в основном за счет самой активной составляющей топлива - летучих продуктов.
- Значит, во всем мире живут одни дураки? Значит, одни вы с этим… с Ланским самые умные?
- Ну почему?..
- Не знаю почему, но так получается. На всех коксохимических заводах стараются поскорее выгнать эти ваши летучие, чтобы получить кондиционное топливо, а вы с ними носитесь как с писаной торбой. Оригинальничаете?
- Неужели не ясно, что речь идет о принципиально ином подходе к химизму металлургических процессов? - Отчаявшись пробиться сквозь глухую стену непонимания, Ровнин выхватил свой отчет и лихорадочно бросился отыскивать сравнительную таблицу, с предельной полнотой демонстрирующую преимущества высокомолекулярных восстановителей. - Это конкретная цепочка реакций, которыми можно управлять, как угодно.
- Ничего у вас не получится. - Громков, казалось, никак не прореагировал на таблицу. Но, войдя в раж, Малик этого уже не замечал.
- Вот оно где, комплексное использование! - яростно наступал он, вскочив с места. - Причем грамотное, выверенное до мелочей! Химия, к вашему сведению, наука точная.
- А кто возражает? - Тон Алексея Валерьяновича внезапно сделался примирительным, почти задушевным. - Занимайтесь себе своей химией сколько хотите.
- То есть как? - опешил Марлен.
- Очень просто, - недоуменно развел руками Громков. - Собственно, от меня-то вам чего надо?
Ровнин, не находя слов для ответа, задохнулся, беззвучно раскрыл рот и опустился на стул.
- Ко мне-то вы зачем пожаловали? - продолжал допытываться Громков.
- С кем же еще посоветоваться? - удивленно заморгал Малик, отирая вспотевший лоб. - И установку вашу, Алексей Валерьянович, своими руками пощупать очень хотелось.
- Для какой же, любопытно узнать, надобности? Вам, как я понимаю, наше направление не приглянулось.
- Мы собираемся потихоньку переходить к полу заводской, а это, сами знаете, новое качество. Тут ваш опыт особенно драгоценен.
- Кто бы мог подумать, - Громков насмешливо поскреб подбородок. - А вы, собственно, у кого работаете?
- В проблемной лаборатории Доровского.
- Это который членкором в Новосибирск уехал? Ничего не скажешь, ловкач!
- Почему ловкач. У него имя!
- Разве я в осуждение?.. И во сколько же оценивает Доровский ваш титанический труд?
- Как везде.
- Положим, не везде, но с шефом вам явно не подфартило. Как дальше-то жить планируете?.. Небось заявку на свой сногсшибательный принцип оформить не догадались?
- Почему? Подали.
- И публикации есть?
- Три статьи.
- Молодцы, расторопными оказались. Только бесполезно это все без прикрытия. Жалко мне вас, братцы. Мало того что из вздорной затеи ничего путного не получится, так вас еще и сожрут с потрохами. Жизнь, она беспощадна.
- Получится! - с полной уверенностью заявил Марлен. - Уже получилось. Вы взгляните, полный баланс. Мы даем кокс и окисленную органику, пригодную для дальнейшей переработки. И, конечно, само собой разумеется, даем металл…
- Вот именно даем! - снисходительно кивнул Громков. - Цыплят по осени считают. Пока, если что и выходит у вас, так это в трубочке, а вернее сказать - в пробирке. Начнете осваивать крупные габариты, сразу узнаете, почем фунт лиха. Мы с Бессом все зубы съели, пока вышли на полупромышленный стенд. Альфред Себастьянович два инфаркта на нем заработал. Наукой заниматься - не в бирюльки играть, братцы-затейнички.
Ровнин понимал, что в поучениях Алексея Валерьяновича, кроме издевательского огульного отрицания, была известная доля правды. Но изначальное недоброжелательство и, главное, менторский брюзжаще-снисходительный тон не позволяли принять даже ничтожную ее частичку. Недостойная подлинного исследователя речь, как казалось Ровнину, бросала сомнительную тень и на чужой опыт, представлявшийся сплошь враждебным и лживым.
Марлен готов был спорить с Громковым до посинения и по любому поводу. Поэтому лучше всего было уйти без промедления.
- Вы извините меня, - процедил он, придвигая к себе отчет, - но я не знаю Альфреда Себастьяновича Бесса, хоть и сочувствую его печальной участи. На мой взгляд, инфаркты стоит хватать лишь за настоящее дело, а так лучше поберечь здоровье на радость близким.
VI
Светлана Андреевна пробудилась от солнечного луча, пробившегося сквозь неплотно сдвинутые шторы. Она всласть потянулась, не размыкая век, спустила ногу и, почувствовав шелковистый олений ворс, вдруг поняла, что счастлива. И тут же вскочила, едва не перевернув раскладушку. Поскорее распахнуть шторы. Море ударило в глаза переливчатой зеркальной чешуей. Крохотный домик из гладкого некрашеного дерева и стекла насквозь пронзило туманными струями света. Лучшего дома не было в целом мире. Рунова не уставала благословлять Астахова за то, что он уступил ей это небесное, это морское, это удивительно солнечное бунгало. Все здесь, до самой ничтожной мелочи, ласкало взгляд. Раздвижная стеклянная дверь и раздвижные окна от пола до потолка. Плоская, с небольшим наклоном толевая крыша. Открытая веранда с широким навесом. Вокруг маньчжурские дубы и папоротники, поросшие алыми розетками огневиков. Внизу полузатопленная, насквозь проржавевшая баржа, служившая причалом. Бунгало прилепилось как раз в том месте, где кончался склон сопки и начинался обрыв.
Они приехали сюда уже ночью. Астахов зажег карманный фонарик и отпер дверь. Руновой показалось, что она повисла в космическом пространстве.
- А это ничего, что вы здесь, как в аквариуме, видны со всех сторон? - спросила она, любуясь игрой светляков.
- Но ведь и мне все видно… Наконец-то я дома! Только здесь по-настоящему и могу дышать.
Светлана знала уже, что он сам спроектировал и построил это милое крохотное жилище, состоящее из "аквариума" и миниатюрного душа за узенькой дверцей в задней стене. Все было продумано до мельчайших деталей. Просмоленная в несколько слоев крыша, выдерживающая любой тайфун. Скрытая электропроводка. Свайный, укрепленный камнями фундамент. Душевая цистерна. И широкая затененная эта веранда, куда можно вынести шезлонг, откуда сквозь узорную прорезь листвы видна вся бухта. Астахов буквально вылизывал бунгало, как кошка любимого котенка. Общему замыслу отвечали и аскетически-благородные детали внутреннего убранства.
Тонкие пластины розового дальневосточного кедра понизу стены, оленья шкура на полу и позеленевший бронзовый подсвечник в виде дельфина - вот и все украшения. Впрочем, украшения ли?
- Человек должен постоянно видеть открытую душу дерева, - объяснил Астахов. - Дерево - лучший из материалов. Оно красиво само по себе, своей теплотой и строгой функциональностью. Нет ничего благороднее дерева. Утром сами увидите, какой узор. Трудно оторваться.
Вспомнив теперь этот восторженный панегирик, Светлана засмеялась и села на теплый пол, чтобы разглядеть каждую мелочь. Розовый отполированный кедр действительно притягивал взгляд. Глаза отдыхали от ярких красок моря, листвы и неба, от слепящих вспышек на расплавленной воде. А на оленью шкуру будет приятно прилечь в жару, когда так раздражает натянутая ткань шезлонга. Подсвечник же просто необходим после одиннадцати часов, когда выключают движок. В этом Рунова уже успела убедиться. Она живо припомнила, как скатывались мутные стеариновые слезы на позеленевшую морду дельфина и фантастические бабочки эскадрильями летели на шаткое пламя свечи.
Светлана увидела этих бабочек в первые же минуты, когда Астахов вынес свечу на веранду. Казалось, что это сон. Цветастая восточная легенда.
Какие-то невероятные шелкопряды и бражники, огромные, как летучие мыши, совки с хищными желтыми глазищами на крыльях, ночной павлиний глаз и болезненно-зеленые парусники с длинными вуалевыми хвостами. Это был яростный напор, ликующий праздник. Только в тропиках она видела нечто подобное.
Треск и шелест крыльев наполнили бунгало. На стенах, на полу, на спинах людей ширились разноцветные мозаики. Словно все бабочки мира слетелись сюда, чтобы принять участие в импровизированном торжестве. И хотя все чертовски устали с дороги и мечтали как следует выспаться, как-то само собой получилось, что пиршество затянулось почти до рассвета. Вину за столь грубое нарушение режима единогласно возложили на Неймарка, который заявился приветствовать гостью с букетиком полевых цветов и бутылкой портвейна.
- Вообще-то у нас на станции сухой закон, - сказал Астахов. - Но сегодня по случаю приезда и знакомства можно. Немного.
После портвейна пили сладкий и крепкий вьетнамский ликер, а затем отыскали еще какое-то красное вино. Бабочки кружились в вечно изменчивом узоре калейдоскопа, падали на головы и в стаканы. Увидев индигово-изумрудную, с переливчатыми, как перламутр, хвостатыми крыльями красавицу, Рунова осторожно поймала ее и вынесла наружу. Море тихо и свободно дышало в непроницаемой темноте. Но горизонт дымился синим, как от электросварки, светом. Наполненною холодной фосфорической пылью, скользил над водой прожекторный луч. Он медленным циркулем обвел бухту, на миг залил лунным сиянием кроны дубов, бунгало и нестерпимой звездой ударил в глаза. Ночная гостья, как завороженная, сидела на ладони, крепко вцепившись мохнатыми лапками в палец. Только дрожали чуткие антенны перистых усиков. Светлана стряхнула ее. Бабочка вспыхнула на миг, как серебряная фольга, и полетела прочь, вдогонку за призрачным светом.
- Это какое-то наваждение, - сказал Неймарк, неслышно появившись на веранде. - Сначала я тоже, позабыв про своих морских ежей, помешался на этих жутких бабочках. А потом узнал, что они столь же обычны в этих местах, как наши августовские траурницы, казавшиеся мне в детстве самыми большими и красивыми в мире.